Подпись, изменившая Америку: Прокламация об освобождении рабов

Это произошло 1 января 1863 г. В США бушевала Гражданская война, приносившая бесчисленные потери обеим сторонам. Но даже в прифронтовом Вашингтоне день Нового года оставался праздничным — днем, когда хотелось смотреть в светлое будущее, а не в кровавое прошлое.

В Белом доме, во время официального приема, президент Авраам Линкольн и первая леди приветствовали приход Нового года в кругу гостей. По традиции, как свидетельствовала одна из столичных газет, несколько часов были проведены в обществе «блестящих сановников» и «дипломатов в золотом шитье». Однако этот Новый год никак не назовешь традиционным — он стал историческим.

В середине дня президент тихо выскользнул из переполненной Восточной комнаты и проследовал в рабочий кабинет на втором этаже Белого дома. Там его ждали государственный секретарь США Уильям Сьюард и несколько сотрудников канцелярии. Посередине комнаты, в центре большого стола, обычно служившего для заседаний президентского кабинета, лежал официального вида документ, созданный профессиональным каллиграфом в лучших традициях этого искусства. В комнате было тихо, доносились лишь приглушенные звуки музыки и возгласы собравшихся гостей.

Линкольн сел за стол, торжественно развернул документ, лежавший перед ним. Это был исторический момент. Президент наконец-то был готов подписать самый важный указ своей администрации, а возможно и всего XIX в.: Прокламацию об освобождении рабов. Прошло сто дней со дня подписания предварительной прокламации, в которой Линкольн пообещал, что 1 января он прикажет освободить рабов во всех мятежных штатах, если те не подчинятся федеральным властям. Мятеж продолжался. Указ об освобождении должен был быть подписан. Авраам Линкольн взял перо, обмакнул его в чернила, а потом, неожиданно, остановился и положил перо. К его удивлению и к удивлению всех свидетелей, рука Линкольна дрожала.

Это не было, как утверждал позже сам президент, «следствием какой-либо неопределенности или колебаний с моей стороны». По его словам в этот решающий момент, он «никогда в жизни не чувствовал себя более уверенным в правоте своих действий, чем когда подписывал эту бумагу». Все дело было в официальном приеме, проходившее на первом этаже: «я пожимал руки с девяти утра и моя ладонь была практически парализована», объяснил присутствовавшим Линкольн. Вдобавок, он не хотел, чтобы его подпись выглядела неуверенной. «Если мое имя и войдет в историю, то благодаря этому документу, — сказал он собравшимся, — и вся моя душа находится в нем. Если моя рука дрогнет при подписании прокламации, всякий, кто будет рассматривать этот документ сможет сказать: он колебался».

Линкольн вовсе не колебался. «Я честно предупредил южан, что если они не вернутся… я нанесу удар по источнику их сил, — заявил Линкольн. — Обещания надо сдерживать». Наконец затекшая от рукопожатий ладонь вновь обрела чувствительность, и Линкольн снова взялся за перо. Медленно, но твердо он вывел: «Авраам Линкольн» в нижней части документа, объявлявшего всех рабов на территории мятежной Конфедерации «навечно свободными». При этом человек, который с этого момента войдет в историю как Великий эмансипатор, посмотрел на результат своих усилий, поднял глаза, улыбнулся и скромно заявил: «Получилось».

Линкольновская Прокламация об освобождении рабов остается предметом жарких споров до сих пор. Ясно, что сам Линкольн верил, что этот документ изменил курс как Гражданской войны в США, так и мира, наступившего после победы Северян. Такого же мнения придерживались художники, граверы и литографы которые бессчетно изображали Линкольна в роли «современного Моисея», отдавая дань его достижениям в тысячах художественных произведений. Хотя индустрия изящных искусств и не спешила праздновать освобождение рабов — только в предвыборной кампании 1864 г. появились первые, нерешительные следы одобрения Прокламации — а воспевание героического автора документа началось только после его мученической гибели в 1865 — в конечном счете, популярная культура объявила Линкольна подлинным героем-освободителем, и в течение почти столетия большинство историков соглашались, что Линкольн действительно заслужил это звание.

Лишь по прошествии ста лет, в 1960-е гг., в период борьбы за гражданские права и свободы, сформировались диссидентские мнения. Некоторые историки утверждали, что Прокламация об освобождении рабов была малозначимой, поскольку Линкольн повелел освободить рабов только в мятежных штатах, где его полномочий не существовало. В последние годы многие афроамериканские историки активно пропагандируют идею о «самоосвобождении», утверждая, что рабы, по сути, освободили сами себя, спасаясь от рабства в таком массовом порядке, что Линкольну ничего не оставалось, как признать реальность происходившего посредством подписания довольно вялого документа. Недавно писатель Лерон Беннетт заявил, что Линкольн на самом деле поработил больше людей, чем освободил.

Такая критика тенденциозна и игнорирует влияние Прокламации на американское общество 1863 г. По словам одного современника, американская нация восприняла этот документ как вторую Декларацию независимости. И в самом деле, ничто столь революционное не происходило в стране с самых времен войны за независимость США. Возможно, именно поэтому Линкольн так долго мучился перед тем, как совершить шаг, который, по мнению многих его поклонников, должен был сделать в тот момент, когда стал Президентом США.

Линкольн был врагом рабства всю свою жизнь. Юношей он впервые увидел скованных цепями рабов в Новом Орлеане, во время деловой поездки. Тогда же, по утверждению биографов, он поклялся: «Если у меня появится шанс сокрушить это явление, я ударю со всей силой». Как начинающий законодатель в штате Иллинойс, он был одним из немногих парламентариев, подписавших резолюцию, осуждавшую рабство. Спустя много лет он гневно осудил идею, что поселенцы новых территорий Америки имели право голосовать за введение рабства. По меньшей мере, настаивал Линкольн, рабство не может распространяться вне пределов тех штатов, в которых оно являлось исторической реальностью. В это время Линкольн еще не верил в равенство для афроамериканцев. Он еще не думал, что черным можно предоставить право голосовать или быть присяжными заседателями. Но он отличался от подавляющего большинства американцев тем, что верил: черные имеют «право есть хлеб, заработанный своими же руками» и в этом праве черный человек «равен мне и равен каждому живому человеку». Как ни удивительно для нас, детей другого тысячелетия, для многих американцев середины XIX в. такие заявления были шокирующими.

В 1860 г. Линкольн был избран президентом США. Его предвыборная платформа включала обещание не вмешиваться в рабство в южных штатах, где, как он полагал, институт рабовладения был защищен фатальной ошибкой в Конституции США. При этом он продолжал настаивать на моральной неприемлемости рабства: «Если рабство не плохо, нет ничего плохого». Однако он предупреждал своих сторонников, что личные убеждения не давали ему права действовать. Гражданская война продолжалась уже полтора года, когда Линкольн пришел к выводу, что единственным способом восстановить американский Союз было ведение войны не только против армий Конфедерации южан, но также протез рабства. «Мы должны освободить рабов, — признался он, — или нас победят».

Тогда почему он не приказал освободить рабов немедленно? Линкольн считал, что страна просто не готова к такому повороту событий. Четырьмя годами ранее, во время дебатов с сенатором Дугласом он заявил: «Общественное мнение — это всё. При поддержке общественного мнения ничто не может потерпеть неудачу; без него ничто не может добиться успеха. Следовательно, тот, кто формирует общественное мнение, куда более важен, чем тот, кто вводит в действие законы или объявляет о принятых решениях». До 1862 г. Линкольн был не готов ни на первое, ни на второе. Но, как он сказал в 1856 г. и, несомненно, помнил, принимая решение в 1862 г.: «Тот, кто может изменить общественное мнение, может изменить и правительство». Возражая критикам, Линкольн настаивал, что он не был медлительным в вопросе рабства: «По моему убеждению, если бы Прокламация была издана на шесть месяцев раньше, общественное мнение ее бы не поддержало». Возможно, он был прав. Президент опасался, что преждевременное решение привело бы к потере критической поддержки в жизненно важных пограничных рабовладельческих штатах, которые он отчаянно стремился удержать в рамках Союза и вне Конфедерации. Штат Вирджиния уже вышел из Союза, но Линкольн не мог себе позволить потерять более северный рабовладельческий штат, Мэриленд. Если бы Мэриленд отделился, то Вашингтон, округ

Колумбия, столица Северных штатов оказался бы внутри вражеской территории. За Мэрилендом последовал бы штат Миссури, и федеральное правительство почти наверняка пало бы, если бы другие колеблющиеся штаты присоединились к южанам.

Линкольн также боялся, что радикальные действия могли повернуть против него и Республиканской партии избирателей в Северных штатах, что сделало бы вновь избранный Конгресс противником продолжения войны. Тогда все было бы потеряно: демократия, Союз штатов и любая надежда на искоренение рабства. Потому Линкольн выжидал.

Только в июле 1862 он, наконец, решил, что может действовать. Он нашел юридические политические аргументы, а также решил использовать вновь открывшиеся стратегические военные обстоятельства. Пропустить эту возможность он уже не мог. Он действовал не в «духе благотворительности», но как главнокомандующий, посредством военного приказа, направленного, на наиболее очевидном уровне, на наказание мятежников путем конфискации их имущества, в данном случае людей, являвшихся имуществом.

Возвращаясь в Вашингтон после полного разочарований визита в его простаивавшую армию, он решил, что время настало. «Ситуация поменялась от плохого к худшему, — сетовал он, —- пока я не почувствовал, что мы достигли конца нашего пути… что мы выложили свою последнюю карту и должны были либо изменить нашу тактику, либо проиграть». Вполне вероятно, что Линкольн начал работать над первыми черновиками Прокламации об освобождении рабов на борту парохода, возвращаясь в столицу после посещения театра военных действий. День 22 июля был невиданно жарким даже для Вашингтона. Линкольн созвал свой кабинет и заявил, что пришел к важному решению. Президент, который обычно спрашивал совета своих соратников по всем вопросам государственной политики и рассчитывал на их коллективную мудрость, прямо заявил, что на сей раз он не будет рассматривать никаких возражений или открывать прения. Он уже принял решение.

Затем он развернул несколько рукописных документов и начал медленно читать вслух свой черновик указа. Никто не высказал возражений. Только госсекретарь Сьюард выразил обеспокоенность. Поскольку военные действия шли столь неудачно, волновался Сьюард, не станет ли большинство американцев рассматривать объявление об освобождении рабов как «крик о помощи, наш последний выкрик перед отступлением»? Государственный секретарь предложил отложить освобождение рабов до того момента, когда силы северян одержат победу на поле боя. Линкольн признал мудрость предложения Сьюарда неохотно. Он, скорее всего, чувствовал огромное разочарование. Его полевой командир на Востоке, генерал Джордж Макклелан, только что потерпел поражение от гораздо меньшей армии южан в неуклюжей попытке захватить столицу Конфедерации Ричмонд. Это унижение практически полностью затмило положительные новости с Запада, где талантливый генерал Улисс Грант одержал трудную, но убедительную победу в битве при Шайло.

В течение следующих двух месяцев военная, кампания Севера зашла в тупик, но неизбежность освобождения была самым тщательно охраняемым секретом в США. Невзирая на то, что Линкольн продолжал переписывать свой черновик декларации, публично он продолжал отрицать, что планирует какие-либо действия. Так, в ответе Горацио Грили, влиятельному редактору Нью-Йорк Трибьюн, который обвинил его в «катастрофическом упущении», то есть отсутствии намерения освободить рабов, Линкольн заявил: «что я делаю относительно рабства и цветной расы, я делаю только потому, что верю: это поможет сохранить Союз». Линкольн покривил душой в этом широко известном заявлении, так как он уже планировал освобождение рабов. Он, весьма проницательно, подготавливал северян к восприятию своего секретного документа как вынужденной меры, необходимой для победы в войне и сохранения федеральной власти, а не для достижения гуманитарных целей. Он считал, что северяне примут освобождение рабов только с таким обоснованием. Критики часто указывают на письмо Линкольна к Грили как на доказательство того, что для Линкольна сохранение Союза было важнее, чем победа над злом, каковым являлось рабство. Эти критики забывают, что на момент написания этого послания Линкольн хорошо знал, что он собирался начать борьбу как за Союз, так и за свободу рабов.

Линкольн также знал, как трудно будет по-новому определить цели этой кровопролитной войны в середине боевых действий. Не было никакой гарантии, что солдаты будут воевать с такой же готовностью за свободу черных, как они воевали во имя правления белых. В конце лета, когда истинные намерения Линкольна продолжали оставаться в секрете и состоялся беспрецедентный прием делегации свободных афроамериканцев в Белом доме, Линкольн приветствовал их официальным письменным заявлением, написанным в ледяном тоне, которое он прочитал с листа, не допуская вопросов. Линкольн отметил, что Гражданская война никогда не началась бы, если бы не проблема рабства, и заявил о своем убеждении, что черная и белая расы никогда не смогут сосуществовать в гармонии. «Для наших рас лучшим выходом является разделение». Вольноотпущенники, сказал Линкольн должны рассмотреть вопрос об эмиграции в Африку или страны Карибского бассейна.

Вновь и вновь Линкольн перекраивал общественное мнение, но только в белой общине, и за счет чернокожего населения. Прекрасно зная, что его заявление будет напечатано в газетах по всей стране, Линкольн добился, что его не представили как «сердечного друга негров». Он рассчитывал, что когда Прокламация об освобождении рабов будет опубликована, она будет воспринята как тактический шаг, а не «великое освобождение», тем самым увеличивая шансы на позитивную реакцию публики. Это было еще одним шагом в череде пожертвований исторической правдой во имя общественного мнения. План сработал, хотя критики Линкольна продолжают комментировать это заявление до сих пор.

Что же касается его собственной, когда-то серьезной идеи о переселении освобожденных чернокожих за рубеж, Линкольн отказался от нее, когда афроамериканцы начали вступать в вооруженные силы северян, дабы воевать за свою собственную свободу.

17 сентября 1862 г. союзные войска наконец-то подарили Линкольну победу, которую он так ждал. Это был самый кровавый день войны, когда северяне отразили вторжение армии Конфедерации в битве при Антиетэм, штат Мэриленд. Это была отнюдь не решительная или сокрушительная победа — войскам генерала Роберта Ли было разрешено уйти из Мэриленда ослабленными, но практически нетронутыми. Без сомнения, армия Юга сохраняла боеготовность. Но этой, весьма условной, победы было достаточно. Через пять дней, как он и обещал собственному кабинету, да и самому себе, Авраам Линкольн анонсировал Прокламацию об освобождении рабов. Линкольн заявил на заседании Кабинета: «я дал торжественный обет Богу, что если генерал Ли будет отброшен… я возложу на эту победу корону — декларацию свободы для рабов». Линкольн дал Конфедерации срок: до 1 января вернуться в Союз или навсегда расстаться со своими рабами.

Опасения Линкольна оправдались — декларация немедленно подверглась жесточайшей критике. Некоторые газеты предупреждали, что Север ждут расовые беспорядки. Фондовый рынок рухнул. Солдаты Севера начали дезертировать в большем числе, чем когда-либо, не желая воевать ради «свободы негров». Осенью 1863 г., как и опасался Линкольн, Республиканская партия понесла значительные потери на выборах в Конгресс. Конечно, не обошлось и без одобрения, но, как выразился удрученный Линкольн, «сотрясением воздуха повстанцев не убьешь». В письме своему вице-президенту он признавался: «При первом размышлении, мы — в не очень удовлетворительном положении… Рад был бы написать нечто более позитивное».

Но Линкольн не отступил. С 1 января, несмотря на недовольство армии, политическое давление, редакционную критику и дрожь в руках, он подписал Прокламацию. В её окончательный вариант он включил поистину революционные слова надежды, что освобожденные чернокожие вольются в армию Севера во имя борьбы за свободу, дарованную им этим документом. Безусловно, Линкольн — как и афроамериканцы — хорошо понимал, что все благие намерения, высказанные в Прокламации, смогут стать реальностью, только если армия Союза одержит победу над армиями мятежников. В конечном счете, именно так и произошло.

Хотя точная количественная оценка практически невозможна, в результате Прокламации об освобождении около двухсот тысяч рабов обрели свободу, по мере того как войска северян маршировали на юг, освобождая их на своем пути. Вчерашние рабы сами стали активными участниками этого продвижения, тысячами перебегая на контролируемые Севером территории и добровольно вставая под ружье, чтобы воевать против бывших хозяев. В следующем году Линкольн сделал еще один шаг вперед, поддержав поправки к Конституции США, нацеленные на то, чтобы освободить рабов везде, даже в тех приграничных штатах, что не принимали участия в мятеже. Эта поправка стала законом страны в 1865 г. и, перефразируя Линкольна, является той самой «жемчужиной в венце свободы». Трагично, что президент не дожил до вступления поправки в законную силу, хотя он, конечно же, знал, что ратификация была неизбежной.

Росчерком пера Линкольн инициировал вторую американскую революцию. Он не только покончил с позором рабства в Америке, но и помог обеспечить выживание американской демократии как таковой. Он утверждал, что «давая свободу рабу, мы гарантируем свободу тем, кто уже был свободен». Многие американцы — даже самые юные — немедленно почувствовали правоту этих слов. Трое детишек из Бруклина, чьи имена давно забыты, всего через три дня после подписания Прокламации послали Линкольну письмо с такими словами: «Вы добавили славу небесам и блеск солнцу, и в истории так мало людей, сумевших достичь подобного словами либо делами… О! Дорогой дядя Эйб, лишь проследи, чтобы Прокламация исполнялась, и имя Авраама Линкольна будет ярко сиять во все времена и века». История во многом подтвердила их предсказание.

Подтверждением служат и сохранившиеся свидетельства почитания Линкольна со стороны мастеров искусств. Первым художником, осознавшим необходимость запечатлеть Линкольна-эмансипатора стал Фрэнсис Б. Карпентер из местечка Хомер, штат Нью-Йорк. Талантливый, но едва ли гениальный художник, он сумел разглядеть быстрее, чем любой из современников, силу, заключенную в Прокламации, и новые черты образа автора этого знаменательного документа. Его картина «Линкольн читает Прокламацию своему кабинету» стала основой для самого распространенного и наиболее значимого из всех гравированных портретов Линкольна.

После гибели Линкольна начался процесс мифотворчества и имиджмейкеры принялись открыто эксплуатировать тему освобождения рабов, изображая Линкольна как Моисея, как освободителя, предлагая публике куда более драматические описания обряда «разрывания цепей рабства», коренным образом отличавшиеся от того, что произошло на самом деле: торжественной, но не напыщенной церемонии подписания этого исторического документа. К сожалению, у художников не было другого выхода: Линкольн практически упустил одну из величайших оказий для торжественного фотопортрета. Если бы он или кто-то из его помощников пригласил фотографа, дабы запечатлеть подписание Прокламации, результатом бы стало реалистическое отображение момента освобождения рабов, один из величайших снимков всех времен. Увы, Линкольн не придавал достаточного внимания силе, которой обладают визуальные искусства в деле формирования исторической памяти нации.

С точки зрения изобразительного искусства или же «иконографии» 16-го президента, аспект, посвященный именно вопрос освобождения рабов, представлен несколько неуклюже. С одной стороны, мы видим изображения середины XIX в., где Линкольна изображают как богоподобного «великого белого отца», что не может не смутить современных зрителей, хотя эти описания и отражают то восхищение, с которым относились к президенту как белые, так и черные американцы в те времена. Можно предположить, что подобные изображения не только отражали, но и формировали общественное мнение Споры, усилившиеся на рубеже XXI в., о том кто внес наибольший вклад в разрушение института рабовладения в США, не могут изменить того факта, что современники воспринимали именно Линкольна как выдающегося борца за свободу. Эти рисунки, гравюры и картины служат подтверждением того, что восприятие Линкольна как Великого эмансипатора не подвергалось сомнению.