Посольство Резанова в Японии

Император Александр Павлович посещает экспедицию на Кронштадском рейде. — Выход в море. — Копенгаген. — В Немецком море. — Встреча с английскими кораблями. — Англия в 1803 году. — Настроение умов в ожидании высадки Наполеона. — Канарские острова. — Испанская администрация на Тенерифе. — Инквизиция. — Переход чрез экватор. — В Бразилии. — Остров Св. Екатерины. — «Американец» Толстой. — Мыс Горн. — Инцидент на Маркизских островах. — Буйство офицеров. — Тяжелое положение посланника на Надежде.  — Сандвичевы острова. — Прибытие экспедиции в Петропавловск коменданта Кошелева. — Следствие. — Примирение. —         Отъезд в Японию.

В двадцатых числах июля император Александр Павлович прибыл в Кронштадт в сопровождении морского министра Чичагова, графа Румянцева и Резанова, чтобы лично посетить суда, впервые отправляющиеся в кругосветное плавание.

Экспедиция была окончательно готова. Хотя оба судна и были приспособлены для надобности Компании и, следовательно, являлись судами коммерческими, но государь император разрешил обоим кораблям употреблять по надобности военный флаг ввиду того, что на Надежде отправлялось чрезвычайное посольство, а также как гарантию против осмотра каперов, «особливо в виду беспокойного состояния дел в Европе, которая вся вооружена и моря всего света покрыты военными судами и каперами, кои пущаются беспрерывно не токмо на торговые корабли воюющих наций, но и на суда нейтральные».

27-го июля 1803 года экспедиция тронулась в дальний путь. К 10 часов утра оба корабля начали сниматься с якорей и через полчаса, при тихом 80 ветре, Надежда и Нева, разукрашенные флагами, при громе пушечной пальбы, сопровождаемые напутственными пожеланиями собравшейся публики, родственников и друзей, вышли в открытое море. Пользуясь попутным ветром, около 30 купеческих судов, оставив вместе с ними рейд, окружили наши корабли и, проходя мимо, прощались, желая благополучного пути. Прекрасный вид кораблей, опытность их командиров, наконец, самая благоприятная погода — все это, по-видимому, предвещало благополучный исход плавания. Посланник стоял на палубе и долго смотрел вслед удалявшимся из виду берегам, как бы предчувствуя, что он их более не увидит. Еще незадолго до отправления экспедиции он писал И. И. Дмитриеву прощальное письмо, в котором высказывалось грустное настроение его мыслей в виду постигшей его незадолго потери жены. «Кончина, жены моей, — пишет Резанов, — составлявшей все счастье дней моих, сделала для меня всю жизнь мою безотрадную. Двое милых для меня детей хотя и услаждают жизнь мою, но в то же время и растравляют сердечные мои раны… Предавшись единой скорби своей, думал я взять отставку. Но государь вошел милостиво в положение мое, сперва советовал мне рассеяться, наконец предложил мне путешествие и объявил мне волю свою, чтобы принял я на себя посольство в Японию». Таково было состояние духа Резанова перед отъездом в отдаленное плавание, во время которого, как мы увидим ниже, ему предстоял целый ряд испытаний и неприятностей, окончательно расстроивших его нервную систему, и без того потрясенную чисто личным, семейным горем. Читая его донесения государю и письма к графу Румянцеву и директорам Компании, надо удивляться мужеству и силе воли, с которыми этот физически больной и нравственно истерзанный человек боролся с неслыханной дерзостью офицеров и злобой обоих командиров, перенося все во имя задачи,  которая на него была возложена. Нет сомнений, что причин неприязненных отношений Крузенштерна и Лисянского к Резанову коренилась, как мы уже упоминали в предыдущей главе, в соображениях материальных, а также и в вопросах самолюбия, т. е. в вопросе подчинения Крузенштерна Резанову, как главному начальнику всей экспедиции. В донесениях своих в главное правление компании, Крузенштерн неоднократно упирает на то обстоятельство, «что он, Крузенштерн, призван по высочайшему повелению (которого, однако, нигде не видно) командовать над экспедицией, и что оная вверена Резанову без его ведения, на что он никогда бы не согласился; что должность его не состоит только в том, чтобы смотреть за парусами», и т. д. Несостоятельность этих доводов уже видна из того, что, во-первых, Резанов еще на Кронштадском рейде объявил Крузенштерну высочайше данную ему 10-го июля 1803 года инструкцию, в которой он является уполномоченным всей экспедиции, и, во-вторых, что в инструкции самого Крузенштерна дополнение к § XVI говорит о том же, чего он, очевидно, не мог не знать.

На основании инструкции, данной 29-го мая 1803 года Крузенштерну главным правлением Русско-Американской Компании, суда экспедиции должны были иметь следующий маршрут: из Кронштадта идти в датский порт Гельсинор, где захватить остальную часть компанейского груза, привезенного из Гамбурга и, если, по необходимости, не вынуждены будут приставать в другие порты, идти к островам Канарским (Тенерифу или Мадере). Второе сборное место назначено в Бразилии, на острове Св. Екатерины, а оттуда, не заходя ни в Лемеров, ни в Магелланов проливы, идти к югу и обогнуть мыс Горн, вступить в Тихий океан, где иметь остановку на островах Маркизских. Четвертый роздых иметь на Сандвичевых островах, где корабль Нева должен расстаться с Надеждою, и взять курс к острову Кадьяку, главному селению Русско-Американской Компании. Надежде же идти к японским берегам, в гавань Нагасакскую, где до окончания дипломатической миссии и оставаться (I—IV). По окончании посольства в Японии, Крузенштерну предписывалось идти в Петропавловск, выгружать компанейский груз, а оттуда направиться к Кадьяку для соединения с Лисянским (§ VII) и, нагрузившись пушным товаром, идти вместе с Невою к азиатскому берегу, в китайский порт Кантон и променять здесь взятые в Кадьяке товары на товары китайские (§ VIII—XV). Как в Кантоне, так в прочих местах, главное правление Компании «намерено поручить торговлю главной доверенной особе японской миссии, ежели сия от государя императора назначится из числа акционеров компании» (§ XVI). В XVII и XVIII даются указания относительно доставления припасов посредством обмена их на разные предметы и относительно возвращения в обратный путь.

Инструкция эта, выданная, как видно, в мае 1803 года, составлена была еще до назначения Резанова, вследствие чего с § ХVI-му сделано было дополнение, каковое приводим здесь дословно:

«В дополнение XVI пункта сей инструкции, главное управление вас извещает, что Его Императорское Величество соизволил вверить не только предназначенную к Японскому двору миссию в начальство его превосходительства двора Его Императорского Величества г. действительного камергера и кавалера Николая Петровича Резанова в качестве чрезвычайного Посланника и Полномоченного Министра, но и сверх того Высочайше поручить ему благоволил все предметы торговли и самое образование Российско-Американского края, то главное правление, имея уже в лице себя доверенные особы с самого существования компании уполномоченного своего ходатая у монаршего престола и во все время верного блюстителя польз ее — приятным себе долгом поставляет и ныне подтвердить ему свою признательность; уполномочивая его полным хозяйским лицом не только во время вояжа, но и в Америке, и вследствие сего снабдило его особым от всея компании кредитивом, а потому содержание сей инструкции уже по некоторым частям относится до особы его превосходительства. Предоставляя полному распоряжению вашему управление во время вояжа судами и экипажем и сбережением оного, как части, единственному искусству, знанию и опытности вашей принадлежащей, главное правление и дополняет сне тем только, что как все торговые обороты и интересы компании ему, яко хозяйствующему лицу, в полной мере вверены, то и ожидает от вас и всех господ офицеров, по усердию вашему на пользу Российско-Американской Компании, столь тесно с пользою отечества сопряженною, что вы не оставите руководствоваться его советами во всем том, что к выгоде и интересам ее им за благо признано будет, о чем от сего правления донесено и Его Императорскому Величеству мая 29 дня 1803 года».

(Как сама инструкция, так и дополнение к ХVI-му ее пункту помечены одним и тем же числом — 29 мая.).

12-го августа оба судна вошли в Копенгагенскую гавань. У острова Гохланда противные ветры свирепствовали более 3-х суток, и качка была очень чувствительна. В Копенгагене взяты были астроном Горнер, который ожидал здесь прибытия судов, 1 и натуралист Тилезиус, с которым заключен был контракт посланником нашим в Дрездене, Ханыковым. Тут же присоединился к экспедиции и геттингенский профессор Лангсдорф, убедительно просивший Резанова принять его без всяких условий, предоставляя государю наградить труды его по возвращении. Просьбу его поддерживал и Тилезиус, утверждая, что он будет деятельным помощником в его занятиях, которые он один едва ли в состоянии будет выполнить. Занятия между натуралистами распределены были следующим образом: 1) зоология, орнитология, энтомология — Тилезиус; 2) ихтиология и минералогия — Лангсдорф; 3) ботаника — Брыкин под  наблюдением первых двух.

В Копенгагене экспедиция еще несколько задержалась из-за пересолки солонины, купленной в Гамбурге. Пересолка оказалась не совсем надежною, так что решено было еще купить ирландской солонины по десяти бочек на судно, дабы в случаев порчи на экваторе старой, иметь под рукою свежий запас. В виду этого согласились зайти в Фальмут. 27-го числа вышли из  Копенгагена в пять с половиною часов пополудни и снялись с якоря при ветре WNW. Сильные противные ветры не пропустили их через Зунд и продержали целую неделю в Гельсиноре, в  миле от города. 2-го сентября ветер сделался попутным, суда снялись с якоря и благополучно прошли Каттегат. На другой день, однако, погода изменилась, так что корабли трое суток лавировали в Скагерраке в виду норвежских берегов; 6-го сентября поднялся сильный шторм, длившийся более суток, во время которого Надежда разлучалась с Невою. Судно так кренило на бок, — пишет посланник, — «что не только шкафутами черпало оно воду, но и пушками на шканцах захватывало».  Шкафут — место на судне от фок до грот мачты. Шторм выдержали благополучно, хотя, по-видимому, были в большой опасности. Наконец подул сильный благоприятный ветер, который довел Надежду до Ярмутского берега. 12-го сентября встретили английское военное судно Антилопу, которое приняло их сначала за французов. Вскоре однако недоразумение разъяснилось, и когда бывший на Антилопе адмирал Сэр Сидней Смит узнал, что корабль — русский, то тотчас отправил на Надежду лейтенанта с поздравлением и «двумя анкерами рома».i ^{1 Его отблагодарили, послав киевского варенья и клюквенного соку. Вечером снова остановил их 44 пушечный английский корабль Виргиния — «Lа Virginе.” Обменявшись приветствиями, командир Виргинии, капитан Бересфорд, прислал на Надежду лоцмана, чтобы провести их Каналом. Ночью плыли вместе, а на другой день посланник, желая быть в Лондоне, пересел на Виргинию, с которой отправился в Ширнез, рассчитывая прибыть в Фальмут одновременно с нашими судами. Но внезапный штиль остановил путь их, и посланник съехал на боте в Горвиче, откуда отправился в Лондон в почтовой карете. Когда посланник съехал с «Виргинии», капитан Бересфорд расставил в честь его людей по вантам (ванты — толстые веревки, скрепляющие мачту с боков и служащие веревочной лестницей для поднятия на верх мачты) и на шканцах выставил почетный караул с барабанным боем. «Английские берега», пишет посланник, — «покрыты судами и войсками… Везде телеграфы в беспрерывном действии; и англичане весьма желают десанта французов, быв уверены, что сие покушение не может неприятелю их быть удачно. Порты французские все блокированы и 20-го числа, в сильный ветер, пробежали из Дюнкерка в Калэ 28 канонерских лодок, кои назначены для десанта. Здесь в Лондоне забавляются карикатурами, которые всякий день наполняют улицы, насчет французов».}

23-го сентября Резанов прибыл в Фальмут. Здесь уже находились оба судна, которые сделали необходимые починки, запаслись припасами, астрономическими инструментами и всем необходимым. В тот же день вышли в море и на 14-ый день достигли острова Тенерифа, а 8-го октября отдали якорь против города Санта-Круц. Через несколько времени прибыл на Надежду капитан над портом, Дон-Карлос-Адона, лейтенант испанского флота, и указал командиру восточную сторону рейда, как место, самое удобное для якорной стоянки. Как только суда наши стали на якорь, командир Надежды послал лейтенанта Левенштерна к губернатору, чтобы объявить о приходе русских судов. Вскоре затем прибыл на Надежду вице-губернатор (Tenient del Rey) с секретарем губернатора, и поздравляли посланника с благополучным прибытием. Их тотчас пригласили к обеду. Они сообщили, что генерал-губернатор Канарских островов, маркиз де-ла-Каза-Кагигаль, уже предварен о приходе русских судов и заверяет, что суда наши везде будут хорошо приняты испанскими властями, и что он, со своей стороны, уполномочен выдать открытый лист с королевским повелением об оказании всякого содействия нашей экспедиции. На другой день после прихода в Санта-Круц, посланник,  в сопровождении натуралистов Тилезиуса, Лангсдорфа, Брыкина и доктора Либанда, отправился на знаменитый Тенерифский пик. В тот же день путешественники прибыли в Пуэрто дель Оротава, — городок, находящийся в 10 милях от Санта-Круц. Но здесь узнали они с сожалением, что уже прошло время, удобное для восхождения, и вершина пика вся была покрыта снегом и льдами. Натуралисты наши собрали, однако, насколько позволило время, произведения здешней природы. Лучшим временем восхождения на пик считается начало лета. В Puerto del Oratava осмотрели они королевский ботанический сад, с прекрасным собранием редких растений. Посланник воспользовался этим случаем, чтобы приобрести семена некоторых редких растении для Павловского сада вдовствующей императрицы Марии Федоровны. В пещерах, окружающих пик, видели они мумии гванчей, первобытных обитателей острова., При этом случае капитан над портом поднес в подарок две ноги и голову мумии, очень хорошо сохранившиеся. 12-го октября генерал-губернатор дал в честь посланника большой обед, к которому приглашены были наши офицеры и главные чины острова. Маркиз провозгласил тост за здоровье российского императора, на который посланник отвечал речью  с  тостом за короля испанского. «Вежливости его, — пишет Резанов, — я отвечал посылкою одного dejeuner из тех, кои, за изображением на них крестов,  в Японии употреблены быть не могут». Беседуя с посланником, генерал-губернатор, между прочим, рассказал ему историю, характеризующую англичан, — факт вполне достоверный, о котором в то время говорили, так как это произошло около полугода тому назад. Предместником маркиза, в качестве генерал-губернатора, здесь был некий генерал Перласка, человек уже пожилой, который, пробыв на острове много лет, решил оставить службу и вернуться в Испанию. Сев на корабль, направился он к испанским берегам, но, не доходя мыса Сен-Винцента, судно атаковано было английским корсаром, который захватил их корабль. Не довольствуясь захватом их собственности, англичане настолько грубо обращались с испанцами, что даже 66-летнего старика все время держали на простои матросской пище. Продолжалось это 41 день, пока случайно другое английское судно не встретило их и, увидев бесчеловечие своих соотечественников, выручило старика, выпросив его себе. Вскоре высадили его на Азорские острова, откуда, наконец, достиг он Испании. На рейде в Санта-Круц, «видели мы множество французских корсаров — ремесло, которое здесь, по-видимому, не почитается бесчестным».  Об испанской администрации и местных порядках Резанов сообщает следующее: «Гишпанцы. — говорит он, — сколь по характеру их ни подозрительны, но нас приняли с отличным уважением. Большая часть из них — люди без воспитания и фанатики. Святая инквизиция держит не токмо чернь, но и дворянство в невежестве, запрошенном книгii пресекает все способы к просвещению. Генерал-губернатор островов здешних, маркиз де-ла-Каза-Кагигаль, человек благовоспитанный выше всех предрассудков, но не имеет возможности распространению наук способствовать Главный инквизитор, епископ, живет на Большом Канарском острове, а здесь имеет двух помощников и может весьма легко лишить места самого начальника посредством сарагосского архиепископа, который. пользуясь набожностью государя, страшен всем подданным. Здесь духовенство блаженствует: всюду монастыри, часовни, кресты, и жирные пастыри, под разными предлогами благочестия обирают так овец своих, что на черни бедное рубище только что прикрывает наготу тела. Здесь генерал-губернатор получает в год жалованья 6-000. а первый инквизитор, епископ, — 40.000 пиастров. Удивительно, как далече эта нация у всех позади осталась».

В заключение Резанов упоминает еще об одном событии — огромном наводнении, бывшем на острове Мадере дней за десять до его при хода на Тенериф. Наводнение началось в 10 час. вечера, и через полчаса третьи часть города Фунчала покрыта была водою; множество домов было разрушено, и более пятисот человек погибло. «Уверяют, — говорит Резанов, — что если бы еще на четверть часа продолжалась прибыль воды, то весь город был бы поглощен наводнением».

15-го октября экспедиция вышла из Тенерифа, и через месяц, 14-го ноября, в 10 часов пополудни, совершен был переход через экватор. В этот день, «в ознаменование благополучного перехода российского флага в первый раз через экватор», посланник приказал, «от имени Его Императорского Величества», выдать в поощрение трудов нижним чинам Надежды и Невы по одному пиастру на человека. Декабря 9-го старого стиля оба судна прибыли к бразильским берегам и стали на якоре у острова Св. Екатерины. Местный губернатор, шевалье дон-Хозе-де-Курадо, оказался в высшей степени любезным, радушным и внимательным хозяином. Посланника он пригласил на время пребывания поместиться у него, а офицеры наши ежедневно должны были у него обедать. Ввиду отдыха после столь продолжительного плавания, освежения припасов и свершения некоторых починок, предположено остановиться здесь на неделю. Между тем, более тщательный осмотр кораблей обнаружил настолько серьезные повреждения и недостатки, что экспедиции пришлось задержаться здесь более шеста недель. По этому поводу довольно любопытным документов может служить донесение главного правления Русско-Американской компании на имя министра коммерции, графа Румянцева, из которого видно, что на Надежде грот и фок сгнили и что оба судна, купленные в Лондоне по очень дорогой цене, вовсе не новые, за каковые они приобретены Ю. Ф. Лисянским.

Вот что, между прочим, говорится по этому поводу: «По рассмотрении бумаг, полученных минувшего августа 6-го числа с острова святой Екатерины из экспедиции, кругом света отправленной, видно, что сей корабль Надежда (который куплен в Лондоне капитан-лейтенантом Лисянским за самый крепкий и прочный и только что в 1800 году построенный), найден штурманом 12 класса, Каменщиковым, старым уже девять лет, ибо усмотрено им внизу корабля выжженное клеймо того года (следовательно, построен в 1799 году), и что связи, на коих утверждены палубы, так сгнили, что крошатся от руки. О старости корабля подтвердили в Тенерифе и французы, уверившие, что сей корабль был у них в полону, что очень кажется быть имоверным потому, что две мачты сего корабля, с коими он был куплен, были расстреляны ядрами и переменены новыми в Кронштадте. Равным образом и о другом корабле, Неве (купленном Лисянским же), по рапорту корабельного подмастерья Корюкина, отзываются, что и оный должно во многом починить и исправить».

Во время пребывания экспедиции в Бразилии впервые стали обнаруживаться враждебные отношения командиров к посланнику. Уже по выходе из Кронштадта чуткий ум Резанова сразу заметил щекотливость своего положения, будучи поставлен во главе экспедиции, командование которой, в виду Высочайшей воли о японском посольстве, было отнято у обоих командиров. Он был бельмом на глазу обоих лейтенантов, и это чувство, очевидно, должно было лечь в основание будущих отношений. Умный, образованный, тактичный, по природе крайне деликатный, Резанов тщательно старался избегать всего, что могло бы каким-нибудь образом затронуть самолюбие их как командиров и военных и держался в этом смысле на Надежде как простой пассажир, отдавая справедливую дань уважения уму и способности Крузенштерна как опытного морского офицера. Мало того, из всеподданнейшего донесения его уже по прибытии в Японию, когда мелкие придирки и явная злоба Крузенштерна чуть не довели его до нервного удара, мы увидим ниже, что он всегда с похвалою отзывался о его деятельности как моряка и просил ему даже награды. Переход из Тенерифа в Бразилию был в этом отношении еще сносен.

Но, по прибытии на остров Св. Екатерины, придирки Крузенштерна стали принимать явно дерзкий характер. Так, когда Резанов, на основании данной ему инструкции на случай неожиданного разлучения судов, послал Лисянскому необходимые наставления, касающиеся хозяйственной и экономической части, для исполнения их по прибытии на остров Кадьяк, о чем вместе с тем уведомил и Крузенштерна особым письмом, прося и его снабдить с своей стороны Лисянского необходимыми указаниями, касающимися самого плавания, то Лисянский не только не ответил посланнику, но даже вернул ему обратно его письмо под предлогом, что оно доставлено ему не «по команде», т. е. не через Крузенштерна. Сам же Крузенштерн тремя письмами требовал от Резанова объяснения, на каком основании он, Резанов, лишает его прав начальства над экспедицией, непосредственно ему от Компании вверенной, и нарушает дисциплину и т. п.

25-го декабря 1803 года посланник писал к директорам Русско-Американской Компании: «С сердечным прискорбием должен я сказать вам, милостивые государи, что г. Крузенштерн переступил уже все границы повиновения: он ставит против меня морских офицеров и не только не уважает сделанной вами мне доверенности, но и самые Высочайшие поручения, за собственноручным Его Императорского Величества подписанием мне данные, не считает для исполнения своего достаточными. Он отозвался, что не следует Лисянскому принимать от меня никаких повелений, так как он (Крузенштерн) главный начальник и что мое дело сидеть на корабле до Японии, где он знает, что поручено мне посольство»… В этом же донесении впервые упоминается о кавалере посольства, графе Толстом, впоследствии получившего известность в московских кружках под именем «Американца». Известный князь П. А Вяземский в своих воспоминаниях довольно часто говорит о Толстом- «Американце», хотя, кажется, не объясняет происхождение этого прозвища. Во всяком случае, можно сказать, не ошибаясь, что грибоедовские строфы из «Горе от ума»:

…ночной разбойник, дуэлист…

В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и т. д.

относятся именно к этому графу Ф. И. Толстому-Американцу. Вот что говорит о нем Резанов: «Крузенштерн взял себе в товарищи гвардии подпоручика Толстого, человека без всяких правил и не чтущего ни Бога, ни власти, от него поставленной, Сей развращенный молодой человек производит всякий день ссоры, оскорбляет всех беспрестанно сквернословит и ругает меня без пощады — и вот положение, в которое ввергло меня беспредельное мое к службе усердие». Подобное поведение подпоручика графа Толстого особенно странно уже потому, что он, как сухопутный офицер, не входивший в состав флотских чинов экспедиции, был непосредственно подчинен Резанову, в качестве кавалера посольской его свиты. О «буйстве»» этого офицера во время плавания, за которое он в конце концов и был высажен посланником в Камчатке и отправлен в Петербург, мы упомянем в свое время, когда коснемся прихода экспедиции к Маркизским островам.

20-го января 1804 года Резанов пишет из Бразилии графу Румянцеву: «мы ожидаем теперь благоприятного ветра, но когда дойдем, донести не могу по неповиновению г. Крузенштерна, не говорящего со мною ни слова о его плавании. Не знаю, как удается мне совершить миссию, но смею вас уверить, что дурачества его не истощат моего терпения, и я решил все вынести, чтобы только достигнуть успеха».

Ожидаемый благоприятный ветер наконец появился, и утром 23-го января экспедиция оста вила бразильские берега после слишком шестинедельной стоянки, вызванной, как уже сказано выше, необходимостью починки обоих кораблей. С острова Св. Екатерины, согласно инструкции, направили курс к югу и, минуя проливы Магеллана и Лемера, обогнули мыс Горн, дойдя до 60 ° южной широты, и затем поднялись к северо-западу по направлению к островам Маркизским. Переход этот был весьма продолжителен и крайне тяжелый: сильнейшие штормы, свирепствовавшие в этих водах, причинили судам значительные повреждения и разлучили на время оба корабля. Пройдя мыс Горн, на Надежде стала показываться течь, вследствие чего, желая избегнуть опасности, Крузенштерн предложил сократить путь и от Сандвичевых островов, не заходя в Японию, идти кратчайшим путем к Камчатке, где произвести необходимые починки и выгрузить часть компанейских товаров. Посланник «охотно согласился последовать благоразумному совету опытного морского офицера», ввиду столь серьезных соображений и решил отсрочить посольство, намереваясь идти в Нагасаки из Петропавловска.

Апреля 25-го 1804 года прибыли к островам Маркизским и стали на якоре у острова Нукагива, куда через два дня благополучно прибыла Нева. Во время пребывания на этих островах и произошел тот невероятный инцидент, который Резанов называет «прискорбным происшествием на островах Мендозиных» и который является открытым бунтом офицеров, с командирами во главе, против начальника экспедиции — Резанова.

Когда, по прибытии в Нукагиву, по приказанию Крузенштерна, лейтенанту Ромбергу и доктору Эспенбергу поручено было выменивать у диких жизненные припасы на разные вещи, то посланник, желая приобрести для императорской кунсткамеры этнографическую коллекцию, также приказал приказчикам компании приобретать у туземцев, посредством обмена, разные предметы их обихода. Сначала обратился он к командиру Надежды и просил его содействия; тот обещал, но когда после обмена железа на кокосы и хлебные плоды стали приобретать у диких разные для европейцев редкости, то приказчиков компании не только к обмену не допускали, но даже отобрали у них все то, что они приобрели на берегу по поручению посольства. Вот что говорит по этому поводу сам Резанов: «чувствуя таковые наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было мая 2-го числа, сказал я ему: не стыдно ли вам так ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного? — Вдруг закричал он на меня: «Как вы смели мне сказать, что я ребячусь!».—»Так-то, сударь мой, —сказал я,—весьма смею, как начальник ваш», — «Вы начальник! Может ли это быть? Знаете ли, что я поступлю с вами, как не ожидаете?». «Нет, отвечал я, не знаю; не думаете ли вы меня на баке держать, как Курляндцева? Матросы вас не послушают, и я сказываю вам, что если коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уважение, которым вы и одному чину моему уже обязаны». Потом удалился я в свою каюту. Немного спустя вбежал ко мне капитан, как бешеный, крича: «Как вы смели сказать, что я ребячусь, знаете ли вы, что есть шканцы? увидите, что я с вами сделаю». Видя буйство его, позвал я к себе надворного советника Фосса, титулярного советника Брыкина и академика Курляндцева, приказав им быть в каюте и защитить меня от дальнейших наглостей, кои мне были обещаны. Потом капитан ездил на Неву вскоре возвратился, крича: «Вот я его проучу». Спустя несколько времени приехали с Невы капитан-лейтенант Лисянский и мичман Берг, созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которые, наконец, при изнуренных силах, повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду. Гвардии подпоручик граф Толстой бросился было ко мне, но его схватили и послали лейтенанта Ромберга, который, пришед ко мне, сказал: «Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей вас ожидают». Измученный, лежа почти без чувств. Резанов отказался следовать за ним. В это время снова вбежал к нему Крузенштерн и с криком требовал прочтения инструкции, говоря, что оба корабля находятся в неизвестности о начальстве и что он «не знает, что делать». Тогда, чтобы покончить со всем этим, посланник решил выйти наверх с, высочайшими повелениями. Когда прочел он высочайший рескрипт и повеления, поручавшие ему начальство, услышал он хохот и вопросы: «Кто подписал?» Резанов отвечал: «Государь наш Александр». — «Да кто писал?» — «Не знаю», — возразил посол. — «То-то», — кричал Лисянский, — мы хотим знать,  кто писал». Пораженный такими речами, посланник стоял ошеломленный, а между тем снова продолжались шум и крики, и офицеры (кроме лейтенанта Головачева) подходили к посланнику, говоря: «Ступайте, ступайте с вашими указами, нет у нас начальника кроме Крузенштерна». А лейтенант Ратманов, ругаясь, говорил: «еще он прокурор, а не знает законов; что где объявляют указы» и, ругая, кричал: «его, скота, заколотить в каюту”. Истерзанный, истомленный всеми этими выходками, Резанов удалился в свою каюту, которую и не покидал до самого прихода в Петропавловск. Перенося ужасный тропический зной, страдая от духоты, решился он лишить себя воздуха, чтобы только иметь спокойствие и уединение. Результатом всего этого явился полный упадок сил и сильнейшая нервная болезнь, во время которой судовой врач ни разу не посетил больного, хотя на корабле все знали, что посланник сильно занемог.

На девятый день стоянки вышли из Нукагивы и, придя к группе Сандвичевой, стали на якорь у острова Овайхи. Здесь суда разделились: Нева взяла курс прямо на север к острову Кадьяку, а Надежда направилась к Камчатке и 4-го июля 1804 года прибыла в Петропавловск.

Посланник тотчас съехал на берег и поместился в доме командира Петропавловского порта. Несмотря на свою энергию и желание выполнить возложенную на него миссию, он решился не ехать в Японию, так как невозможное его положение на корабле и личные отношения с Крузенштерном заставляли его опасаться новых выходок со стороны последнего, а в Японии это могло бы привести к весьма печальным последствиям. Он решил поэтому прежде всего написать обо всех происшествиях лично государю. С этой целью, на другой же день по прибытии в Петропавловск, он послал с эстафетою письмо к ближайшему представителю административной власти в Камчатке, генерал-майору Кошелеву, бывшему в то время комендантом в г. Нижне-Камчатске.

Вот, что писал ему Резанов:

«Имею я крайнюю нужду видеться с вашим превосходительством и по высочайше вверенным мне от государя императора поручениям получить нужное от вас, как начальника края, пособие. У меня на корабле взбунтовались в пути морские офицеры. Вы не можете себе представить, сколь много я вытерпел огорчения и насилу мог с буйными умами дойти до отечества. Сколь ни прискорбно мне, соверша столь многотрудный путь, остановить экспедицию, но при всем моем усердии не могу я исполнить японского посольства и особливо, когда одни наглости офицеров могут произвести неудачу и расстроить навсегда государственные виды. Я решил отправиться к государю и ожидаю только вас, чтобы сдать, как начальствующему краем, всю вверенную мне экспедицию».

Тем временем стали выгружать компанейские товары, при чем Резанов распорядился о безденежном снабжении продуктами местный батальон, госпиталь и некоторых беднейших жителей. Во все это время неприязненные отношения Крузенштерна к посланнику, по-видимому, продолжались: так, при выгрузке товаров Русско-Американской Компании командир Надежды, запретил матросам переносить товары даже за деньги.

В августе генерал-майор Кошелев прибыл в Петропавловск в сопровождении военной команды и по просьбе посланника приступил к формальному следствию, которое продолжалось около недели. Пригласив к себе командира и офицеров, Кошелев допрашивал их в присутствии Резанова, записывая все показания. Видя, что дело принимает неблагоприятный для него оборот и что Кошелев собирается через сибирского генерал-губернатора Селифонтова возбудить дело об отрешении его от командования судном, Крузенштерн решился принести повинную и лично просил Кошелева покончить это дело миром, изъявив полную готовность принести посланнику публичное извинение. Примирение произошло 8-го августа в квартире посланника, куда Крузенштерн явился вместе с офицерами в полной парадной форме. В тот же день Резанов написал генералу Кошелеву следующее письмо:

«Милостивый государь мой, Павел Иванович. Хотя и препроводил я к вашему превосходительству при отношении моем о неприятных со мною в пути происшествиях записку с тем, чтобы вы, милостивый государь мой, справедливость оной через всех чиновников и экипаж корабля Надежда исследовав, донесли Его Императорскому Величеству, но как раскаяние господ офицеров, в присутствии вашем принесенное, может быть мне вперед порукою в повиновении их, а польза отечеству, на которую посвятил я уже жизнь мою, ставит меня выше всех личных мне оскорблений, лишь бы только  успел я достичь моей цели, то весьма охотно все случившееся предаю забвенью и покорнейше прошу вас оставить бумагу мою без действия; о каковом согласии всея вверенные мне экспедиции всеподданнейше донесу Его Императорскому Величеству».

Из Петропавловска Резанов отправил два всеподданнейших рапорта государю императору (от 16 и 17 августа), в которых  описывал путь экспедиции от Бразилии до Камчатки. В последнем донесении своем он, между прочим, упоминает о новом спутнике, захваченном ими случайно на острове Нукагива. Это был француз, по имени Жозеф Кабре, родом из Бордо, попавший вместе с англичанином Робертсом в плен к диким.» На Нукагиве они пробыли много лет и под конец совершенно одичали. Оба были татуированы подобно нукагивцам и женаты на дочерях местного владетеля. На кораблях наших офицеры • и матросы их приласкали и вскоре узнали от них всю историю их плена и жизни среди островитян. Они оказались очень полезными нашим морякам в качестве переводчиков и посредников при переговорах и меновой торговле с дикарями. В день отплытия экспедиции из Нукагины, француз Кабре, находившийся на Надежде, замешкался на корабле и не успел вовремя сойти на берег. В это время внезапно поднялся сильный ветер, принудивший Надежду сняться с якоря и немедленно выйти в открытое морс. «Сей одичавший европеец, — пишет Резанов, — был неутешен, разлучаясь с своим семейством: он даже хотел пуститься в море на доске, но множество реконов (акул?) остановили смелость его. Итак, против чаяния, сей бордосский уроженец умножил собой число наших спутников. Здесь, в Камчатке, полюбил он генерала Кошелева и захотел остаться. Доставя Камчатке нового гражданина, долгом себе поставляю донести Вашему Императорскому Величеству».

Во время стоянки Надежды в Петропавловске заболел один из членов экспедиции, академик Курляндцев (художник экспедиции), и настолько серьезно, что его пришлось отправить обратно в Россию сухим путем через Сибирь. Для ухода за больным и сопровождения его в пути, при нем оставлен кандидат медицины Брыкин, которого тоже списали с Надежды. Наконец, в Петропавловске же, высажен был «еnfаnt tеrriblе» экспедиции, подпоручик граф Толстой, «дурачества «которого и здесь, по-видимому, не прекращались. Выведенный из терпения его поведением, Резанов решился оставить его в Камчатке и отправить отсюда в Петербург для сдачи на руки «по начальству».

В письме своем к генерал-губернатору Селифонтову от 18-го августа Резанов, между прочим, говорит: «Я возвращаю также лейб-гвардии Преображенского полка подпоручика графа Толстого, раздоры во всей экспедиции посеявшего, и всепокорнейше прошу ваше превосходительство, когда прибудет он в Иркутск, то принять начальничьи меры ваши, чтобы он не проживал в Москве и действительно к полку явился. Я доносил уже из Бразилии Его Императорскому Величеству о его шалостях и что исключил я его из миссии, а ныне повторил в донесении моем».

На место графа Толстого взят был в число кавалеров посольства брат нижне-камчатского коменданта, поручик Дмитрий Иванович Кошелев, а также, для большей представительности посольства в качестве почетного караула при посланнике, семь человек рядовых, собою видных солдат, с унтер-офицером и барабанщиком. Они находились под командой капитана Федорова.

26-го августа 1804 года, оставив Петропавловскую гавань, Надежда вышла в открытое море, держа курс к югу, по направлению к Японским берегам.

В виду Японии.— Празднование коронации государя,— Речь посланника на шканцах.— Тифон.— Вход в Нагасакскую бухту.— Первые японцы.— Прибытие голландцев на Надежду.— Директор Дефф.— История голландской фактории в Нагасаки.— Переезд посольства на берег.— Жизнь посольства в Мегасаки.— Прибытие уполномоченного из Едо.— Аудиенция и переговоры.— Ответ японского правительства — Причина отказа.— Заключение.

Выйдя из Петропавловска 26-го августа, а 27-го из Авачинской губы, Надежда взяла курс к югу по направлению Курильских островов. Сначала ветер был довольно благоприятный, но приближалось уже время осеннего равноденствия, что предвещало в этих водах сильные бури. Августа 30-го выдержали довольно сильный шторм, на параллели Курильских островов, который, однако, скоро прекратился, и плавание продолжалось успешно. Наконец 15-го сентября, в самый день коронования Александра Павловича, показались вдали берега Японии. Погода стояла великолепная. Ровно в полдень, офицеры и команда Надежды собраны были на верхней палубе, и посланник, в сопровождении посольской свиты и членов экспедиции, вышел на шканцы, где, после раздачи медалей, обратился к присутствующим со следующей речью:

«Россияне! Обошед вселенную, видим мы себя, наконец, в водах японских! Любовь к отечеству, мужество, презрение опасностей — суть черты, изображающие российских мореходов: суть добродетели, всем россиянам вообще свойственные Вам, опытные путеводцы, принадлежит и теперь благодарность наших соотчичей! Вы стяжали уже ту славу, которой и самый завистливый свет никогда лишить нас не в силах! Вам, достойные сотрудники мои, предстоит совершение другого достохвального подвига и открытие новых источников богатства! А вы, неустрашимые чалы морских ополчений, восхищайтесь успехом ревностного вашего содействия! Соединим же сердца и души наши к исполнению ноли монарха, пославшего нас, монарха, столь праведно нами обожаемого! Итак, благодарность к августейшему государю нашему да одушевляет все наши чувства. День сей, друзья мои. знаменит в отечестве нашем; но он еще будет знаменитее тем, что сыны его в первый раз проникают в пространства империи Японской, и победоносный флаг России ознакомливается с водами нагасакскими. Уполномочен буду я и от великого государя нашего быть свидетелем подвигов ваших, столь же лестно мне было разделить с вами труды и опасности, сколь приятно ныне торжественно изъявить вам ту признательность, которая в недрах любезного нашего отечества всех нас ожидает. Празднуя в водах японских день высочайшей его императорского величества коронации, делаю я оный для заслуг ваших памятным. Зрите здесь изображение великого государя, примите в нем мзду вашу и украсьтесь сим отличием, беспредельными трудами и усердием приобретенным. Помните всечасно, что оно еще более обязывает вас к строгому хранению долга, коим славны предки ваши, и в восторге славы благословляйте царствование, в которое заслуги последнего подданного и в самых отдаленных пределах света пред монаршим престолом никогда незабвенны».

В этот день, по распоряжению посланника, нижним чинам выдано, из сумм Компании, по серебряному рублю на человека. За обедом в кают-компании, разукрашенной оружием и флагами, Крузенштерн, после тоста посланника за здоровье государя, пил здоровье Резанова с пожеланием успеха посольству. Офицеры Надежды со своей стороны сделали посланнику шумные овации и с криками «ура!» качали на руках.

Курс продолжали держать к югу, по направлению к Ван-Дименову проливу; к сожалению, морские карты, которыми пользовалась экспедиция, составленные на основании старых путешествий голландцев, были крайне плохи, и берега Японского архипелага нанесены настолько неправильно, что последние на самом деле оказались гораздо западнее. С утра 19-го сентября начался сильный шторм, который к 4 часам пополудни превратился в так называемый «тифон» (по-японски тайфун), жесточайший ураган, который свирепствует обыкновенно и японских водах в период осеннего равноденствия.

Вот как описывает это происшествие Резанов в донесении своем к императору Александру, отправленном по прибытии в Нагасаки:

«Сентября 19 числа, вблизи берегов японских, в 31°, 7’сев. широты и 145° вост. долготы от Гринвича, претерпели мы столь редкий шторм, что я нахожу достойным описать его вкратце вашему императорскому величеству; ветер свежел с утра постепенно, и барометр понижался. Крузенштерн, капитан наш, успел убрать заблаговременно все паруса и, наконец, поставил у же од ни штормовые стаксели. В 31/2 часа пополудни, сделался столь сильным ветер, что громадные волны океана обратил в пыль, смешанную с атмосферою и, неослабно продолжаясь, рвал без всякого милосердия. Руль закреплен. Наконец, стаксели  вырвало, и нельзя было несть ни одного паруса; галерею и корму обломало; вода лилась и каюты и через борт; мгла не позволяла видеть даже грот мачты: Барометр, чего ни в одном путешествии не случалось, — понизился ниже всех делений, так что ртуть упала, и три часа ее было не видно. Пыль, смешавшаяся с атмосферою, била и лицо столь больно, что стоять было не можно, ибо самое дно морское всколебалось, так что на другой день на марсах и снастях были песок и ракушки. В сем положении, не видя спасении, ожидали мы уже спокойно сноси участи и того часа, когда ударимся о берег, на который  несло нас; но Провидению угодно было спасти нас еще чудеснейшим образом. В 8 часов ночи ударил вал в корму с такой силою, что оглушил многих и через минуту, другой, еще сильнее прежнего, вышиб с кормы окна, и мы в каютах в одну минуту по пояс в воде очутились: в люки шла она столбами, залила свечи, и мы едва успели закрыть сходы в нижнюю палубу, которая начала уже водой наливаться. Сильное бросание корабля с боку на другой облегчало оный обожанием воды и шпигаты и мы, захватя окна ставням и, держали их упорами аншпугов; но и самый сей критический час, ветер с такой же силою вдруг отошел на 8 румбов и понес нас от берега. С полуночи начал стихать он, и спорные его силы остановил» волнение, в котором непременно бы мы мачт лишиться должны были. Я не смею определить далече ли мы были от берега, но только по утру мы оный увидели. Капитан, офицеры и экипаж бесстрашно работал». Судно, однакож, в составе своем, как и такелаж, осталось без большого повреждения. В таковом неудобном положении проходили мы пролив Диемена (Ван-Дименов), имея острова Ликеи к югу, а не к северу, как на картах Арросмитаiii) показано, и нашли тут оконечность провинции Сацумы».

26-го сентября 1804 года, ровно через месяц по выходе из Петропавловска, Надежда прибыла в Нагасаки. Не доходя залива, в открытом море, им попалась навстречу японская рыбачья лодка; японцы, бывшие на Надежде, окликнули ее и стали говорить с рыбаками по-японски, приглашая их на корабль. Удивленные рыбаки, слыша японскую речь на чужеземном корабле, сначала не решились подплыть ближе, но ободренные своими земляками согласились, наконец, войти на корабль. Они сообщили, что японские власти уже четыре дня как извещены огнями о приближении их корабля и что навстречу им будут скоро высланы чиновники. Через полчаса по приезде рыбаков, командир приказал сделать выстрел из оружия, и вскоре затем показалось японское судно с чиновниками, когда судно приблизилось к Надежде, Резанов велел вручить японским чиновникам следующую записку на голландском языке:

«От великого императора всея России к его тензинкубоскому величеству, великому императору японскому, камергер Резанов отправлен послом для поднесения его величеству даров и возвращения 4 человек его подданных. Отправился из престольного города С.-Петербурга июля 26-го минувшего года и прибыл сюда сентября 26-го настоящего года. Просит японское правительство о присылке лоцмана для провода корабля в Нагасакскую гавань».

Прочитав записку, чиновники провели Надежду к самому входу в 6ухту, где просили отдать якорь, из пушек не стрелять и не входить в залив до прибытия из города уполномоченных от губернатора. Когда Надежда встала на якорь в указанном месте, посланник велел вручить отъезжавшим японским чиновникам вторую записку следующего содержания:

«Великого российского императора посланник благодарит правительство великие Японские империи за высылку навстречу судна с чиновниками и показания якорного места, где фрегат по назначению и стал на якорь пополудни в 7 часов, а между тем покорнейше просит, чтобы завтрашнего утра ранее позволить втянуться в Нагасакскую гавань».

Чиновники японские, между прочим, сообщили, что в Японии уже 12 лет, как ожидают прибытия русского суднаiv и в течение 4 лет подряд готовились к принятию русских.

В 9 часов вечера в Нагасакском рейде показались огни, и из залива появилось множество японских джонок, освещенных огнями, которые приближались к Надежде, а между ними большое судно, украшенное разноцветными фонарями, подошедшее к самому фрегату. Это были уполномоченные от губернатора и судовая стража. Сначала вошли на Надежду переводчики; старший и два младших. Войдя на шканцы, они с поклонами приветствовали командира, держась за коленки и приседая по японскому обычаю; они с любопытством осматривали фрегат, “удивляясь военному тикету» и двум гренадерам, стоявшим на часах у лестницы, ведущей в каюту посла. Будучи приведены к Резанову, переводчики с еще более почтительными поклонами приветствовали его с благополучным приездом и сообщили о прибытии уполномоченных от губернатора, желавших представиться великому послу. Когда Резанов передал им, что будет рад видеть уполномоченных, переводчики вышли и вскоре вернулись с губернаторскими чиновниками, которые разместились на предложенных им местах. На вопрос уполномоченных — согласен ли посол повиноваться их обычаям? Резанов отвечал: «весьма приятно для меня исполнять обряды дружеской державы, если не будут они величию государя моего предосудительны». Затем пожелали видеть японцев, привезенных из России, и расспрашивали их, записывая подробно все ответы. Наконец, просили они позволения представить послу голландцев, которые уже около часу сидели на своем судне и без разрешения переводчиков войти не смели. Посланник велел просить их и едва вошел директор голландской фактории Дефф с секретарем и капитаном голландского корабля, как, не дав ему даже окончить приветствие, старший переводчик закричал: «Ober Hopt Dooff complement an den grooten Herrn»2. Тогда Дефф и все голландцы нагнулись в пояс и, держа себя за колени, стояли так несколько времени, пока, по знаку японцев, им разрешено было встать. Младшие переводчики в это время лежали на полу перед уполномоченными, а старший, сидя на коленях, обратился от их имени к посланнику со следующими словами:

— Господин посол. Вам странны обыкновения наши; но всякая страна имеет свои, а мы голландцев имеем издревле друзьями, и вот вам доказательство их доброго к нам расположения. Согласны ли вы сему следовать?

— Нет,— отвечал Резанов,— ибо почитаю слишком японскую нацию, чтобы начинать нам дело безделицами; а обыкновения ваши, ежели они издревле с голландцами состоялись, ни мало для меня не удивительны; но у нас они другие, и при том они также непоколебимо сохраняются.

— Согласны ли вы отдать порох, ружья и шпаги, из коих одна вашей особе предоставится? — спрашивали уполномоченные.

— Весьма охотно,— отвечал посол, — кроме шпаг офицерских и ружей моему караулу.

Японцы, однако, на это не соглашались, указывая на пример голландцев, которые этим правом не пользуются, исключая директора фактории, которому предоставлена шпага, когда он отправляется в качестве посла к императору. Но Резанов настаивал, утверждая, что Надежда есть судно военное: что голландский директор, даже будучи послом, является представителем купеческого общества (голландский Ост-Индской компании), а что он, Резанов, посол императорский, и что лишение офицеров и караула его оружия — равносильно лишению шпаги самого его. Тогда голландцы стали в свою очередь уговаривать посланника и просили его согласиться, но Резанов решительно отказался принять эти условия и в заключение прибавил, обращаясь к японцам: «Надеюсь, что уполномоченные передадут мои соображения губернатору, который, вероятно, сам найдет требования мои справедливыми». Японцы обещали доставить ответ не позже трех суток; но посланник просил их ввести корабль в гавань на другой день, так как судно, пострадавшее во время тифона, не в состоянии держаться долго в открытом морс в столь бурное время.

Директор фактории Дефф при этом сообщил посланнику, что в этот самый день (19-го сентября) было сильное землетрясение в Нагасаки и такой тифон, которого жители не запомнят; в самой голландской фактории, на острове Десима, в этот день вырвало с корнем большое толстое дерево, и голландский корабль, находившийся в гавани, сорвало с двух якорей.

Прощаясь с японцами, посланник просил их о присылке свежих припасов.

Здесь кстати будет уместно сделать небольшое отступление и передать читателям краткую историю голландской фактории  Нагасаки и знаменитого острова Десима в Нагасакской бухте, в котором, ценою 200-летнего плена, голландцы пользовались исключительным среди европейских народов правом торговли с Японией.

Конец XVI иска, ознаменованный в Европе борьбою Нидерландов за независимость, доставил голландцам не только политическую свободу, но сделал их вскоре опасными соперниками морского могущества Испании. Дух торговой предприимчивости, ознаменованный рядом выдающихся открытий, сделанных голландцами, вскоре выдвинул имена Ван Димена, Тасмана, Линсхоттена и многих других столь известных в истории землеведения. Из нидерландских колоний, основанных в это время, особенно стала процветать Батавия, на острове Яве, столица голландской Ост-Индской компании. Из Батавии впервые посланы был и голландские су да в Японию. В 1611 году компания получила от японского правительства права торговли, и первая голландская фактория в Японии учреждена была на острове Хирандо, недалеко от Нагасаки. Торговые права голландцев в это время были весьма значительны: они могли сбывать свои товары по всей стране и присылать в Японию неограниченное количество кораблей. Фактория стала быстро обогащаться и делала блестящие обороты. Голландцы, решившие уже твердо здесь основаться, стали мало помалу возводить европейские постройки: появились обширные каменные здания, магазины, конторы, и маленькая колония стала вскоре принимать вид европейского поселения. Так было до 1640 года, когда в Хирандо внезапно прибыл уполномоченный из Едо и объявил начальнику фактории императорский приказ срыть до основания все постройки и жилища фактории, на которых выставлено имя и год Христа. Словом, голландцам стала угрожать участь быть изгнанными из Японии подобно португальцам. Тогдашний директор фактории Карон беспрекословно исполнил это приказание и стал срывать здания, дома и магазины. Это повиновение спасло голландцев. Японское правительство, подумавшее уже об окончательном воспрещении голландцам торговли, смягчило свои гнев и ограничилось переводом фактории с острова Хирандо в Нагасаки. Для этой цели в гавани этого города сооружен был искусственный островок Десима, сделавшийся знаменитым в истории голландского поселения в Японии — тот островок, в котором с истинно фламандским терпением голландцы продержались более 200 лет вплоть до окончательного открытия Японии европейцам в 1853 году. С переводом фактории в Нагасаки заканчивается золотой период голландской торговли, и наступает новая эпоха. Торговые привилегии их значительно сокращены, и самая жизнь голландцев к Японии, благодаря подозрительности эдоского правительства, обставляется все более и более тягостными условиями. Несмотря однако на это, голландская Ост-Индская компания в Батавии ни за что не хотела лишиться столь выгодной монопольной торговли и постоянно предписывала своим резидентам в Десиме беспрекословно подчиняться всем требованиям японцев. А между тем зачастую требования эти бывали так тяжелы и оскорбительны для европейцев, что знаменитый Кемпферv, проживший на Десиме несколько лет, в порыв благородного негодования против унизительной узко-меркантильной политики батавского правительства, восклицает: Quid non mortalia pectora cogis, auri fames!3

И действительно, положение этой горсти европейцев, подвергающих себя добровольному изгнанию, переносящих столько унижений ради торговых выгод, напоминает скорее положение узников, чем жизнь свободных торговцев. Островок Десима, на котором жили голландцы, по-японски Десима-матсу, что в буквальном переводе означает:  «улица передового острова», представляет песчаную отмель в Нагасакской бухте, окруженную со всех сторон водою и соединяющуюся с городом Нагасаки небольшим каменным мостом. Весь остров, формою своею напоминавший раскрытый веер, имел 85 сажен длины и 35 ширины и был окружен высоким деревянным забором, не позволявшим видеть, что происходит в городе и бухте. В конце моста, соединявшего Десиму с городом, выстроены были ворота с караульным домом. Здесь помещалась главная стража мом-бан (стража ворот), которая обязана была бдительно следить за всеми входящим и вы выходящими с острова. На северной стороне, обращенной к морю, находились так называемые «водяные ворота», которые открывались на время стоянки голландских судов, приходящих из Батавии. У этик ворот находилась особая стража «фуна-бан» (корабельная стража), следящая за нагрузкой и выгрузкой голландских кораблей. В нескольких саженях от острова, в воде, поставлено 13 высоких столбов, на которых прибиты доски с надписями: это приказы губернаторов, запрещающие пол страхом строгого наказания приближаться к острову посторонним лодкам и судам. У ворот, ведущих в город, также вывешены приказы и распоряжения, касающиеся как жителей Десимы, так и японцев, посещающих остров. На этом-то небольшом пространстве живет начальник фактории или директор (Opperhoofd) и 15—20 человек колонистов, состоящих на службе голландской Ост-Индской компании. Тут же выстроены их дома, магазины и службы. Вдоль всего острова проходит единственная улица, в конце которой на небольшой площадке, развевается нидерландский флаг. Мачта с флагом, по сообщению Зибольда, находится под 32° 45′ северной широты и 127° 31′ восточной долготы Лондонского меридиана. Ни один голландец не имеет права выходить из Десима без особого разрешения главного пристава острова, называемого «оттона». Этот полицейский офицер имел высший надзор за факторией: он наблюдал за порядком, заботился о доставлении необходимых припасов, наблюдал за продажей товаров, выдавал пропускные билеты, чинил суд и расправу над японцами и голландцами фактории,— словом, после губернатора, он являлся высшим и непосредственным начальником в фактории. Кроме названных лиц, японское правительство содержало еще целый ряд переводчиков (до 150 человек), которые изучали голландский язык для облегчения сношений обитателей фактории с местными купцами. Кемпфер уверяет, что при этом была тайная цель — не допускать голландцев к изучению японского языка, чтобы не дать им возможности ближе ознакомится со страною. Устроив таким образом жизнь голландцев, обставив их режимом, в котором ярко выступала подозрительность японского правительства, последнее не предоставляло им даже права пользоваться этим клочком земли по своему усмотрению. Все дома и здания, выстроенные на острове, принадлежали жителям Нагасаки; они брали с них огромную плату, которую могли изменить по своему усмотрению. Единственным событием, нарушавшим томительное однообразие жизни обитателей фактории, было путешествие голландской миссии ко двору в Едо. Согласно установившемуся обычаю, путешествия эти, имевшие целью поднесение подарков едоскому двору, совершались в начале ежегодно, а с конца XVII столетия раз в четыре года. Директор фактории, получивший за это время звание посланника, отправлялся, в качестве представителя нидерландской Ост-Индской компании, в Едо на поклон к тайкуну. Его сопровождал секретарь, врач и многочисленная японская свита. Во время этих путешествий, длившихся около двух месяцев, члены посольства, которым в ото время представлялась значительно большая свобода, имели возможность входить в сношения с населением, изучать его нравы, обычаи, знакомиться с историей и топографией Японии. Журналы этих путешествий, веденные в разное время, начиная с 1690 по 1830 год, в которые подробно заносились ежедневные заметки о всем виденном в пути, служат до сих пор лучшим источником для ознакомления с Японией того времени. Врачи фактории, приезжавшие на Десиму с целью изучения этой мало известной страны, обыкновенно вели журналы этих путешествий и, по возвращении в Европу, издавали свои сочинения. Таковы были Кемпфер (1690), Тунбергvi (1775), Титсингvii (1784), Зибольд (1823) и др., труды которых по истории, этнографии, ботанике Японии до сих пор считаются классическими. Остров Десима, как резиденция голландской фактории, просуществовала до начала 50-ти годов нынешнего столетия. В настоящее время он уже не существует, а модель его находится в Королевском музее в Гааге. В 1804 году, но время пребывания в Нагасаки Резанова, директором фактории был, как мы уже сообщили, Генрих Дефф, приветствовавший посла в день прибытия.

На следующий день по прибытии посольства в Нагасаки, 27-го сентября рано утром, губернатор прислал на фрегат провизию, при чем от денег японцы отказались, ссылаясь на приказ губернатора. Около полудня показалось в заливе большое японское судно, украшенное флагами, которое шло по направлению к Надежде, в сопровождении целой флотилии мелких лодок. Это были посланцы от губернатора, прибывшие для дальнейших переговоров. Переводчики, предшествовавшие им, изъявили было желание, чтобы посланник вышел навстречу представителям губернатора, но Резанов, зная, что этой уступкой он подаст повод к новым подобного рода требованиям, наотрез отказал им в этом. «Сделать сего не могу, ибо столь велико звание мое, что ежели бы и самому губернатору решился я сделать сию вежливость, то разве из единого почтения моего к японскому монарху, от которого сей чиновник управлением края удостоен». Переводчики вышли с этим ответом и вскоре вернулись с представителями губернатора, при чем сами стали расставлять стулья и указали посланнику его место. Резанов вежливо благодарил их за труд и любезность, но заявил, что кресло его никому занять нельзя. Усевшись наконец, после первых приветствий, чиновники сообщили через переводчиков, что губернатор, из особого уважения к российскому послу разрешает всем офицерам сохранить их шпаги, а караулу посланника — ружья. Посланник велел благодарить губернатора, прибавив, что «от вельможи столь просвещенного он иного и не ожидал». Когда разговор коснулся императорской грамоты, которую японцы пожелали видеть, то посланник сообщил им, что подлинную грамоту с подписью государя он может только собственноручно вручить японскому императору, а что для губернатора он уполномочен выдать копию с подлинника, с переводом на японский язык. Документ этот принесен был одним из кавалеров посольства, и Резанов, подняв сверток, в знак уважения, до головы, передал его японским представителям, которые, встав с мест, приняли его с почтительными поклонами, заявив, что губернатор отправит его с курьером в Едо. Посланные, между прочим, просили выдать им привезенных из России японцев, но Резанов сказал, что передаст их лично губернатору. «В таком случае», отвечали японцы, «придется ожидать возвращения курьера из столицы, ибо до прибытия его, свидание посланника с губернатором состояться не может». Затем приглашены были опять голландцы, которые, как и вчера, дожидались разрешения войти и снова проделали церемониал с поклонами. Директор Дефф, на этот раз был при шпаге, прибавляет Резанов, «на сей день, вероятно, не дешево ему стала, ибо за все берут с них талеры». Дефф рассказывал посланнику, что о разрешении выйти из Десимы должен он каждый раз просить как милости, которая однако ему одному стоит каждый день 16 талеров, а когда с капитаном ездил он за город, то этот один день стоил ему 400 талеров, которые пришлось уплатить ему за стражу, сопровождавшую их корабль.

Затем приступлено было к отобранию пороха, снарядов, ружей и сабель у команды, при чем находившимися здесь японскими офицерами составлен был акт и подробный список отобранным предметам с переводом на голландский язык. Один экземпляр акта оставлен был у командира Надежды.

Вечером, после отъезда уполномоченных, подошло к фрегату около 70-ти японских лодок, которые, взяв Надежду на буксир, подвели корабль к острову Папенбергу, где велели отдать якорь. Здесь стоянка была уже безопаснее, чем в открытом море, и японцы обещали провести корабль еще ближе, как только китайские суда, стоящие на якоре за горою Папенберг, выйдут в море, так как по японским законам кораблям двух наций в одном месте стоять на якоре воспрещается.

Подарков от русских не принимали, и покупать также ничего не было позволено. С фрегата на берег никого не спускали, окружив его сторожевыми лодками, на которых было до 500 человек караула. Впрочем, чиновники, приезжавшие ежедневно на Надежду, уверяли, что скоро все эти формальности окончатся, как только вернется из Едо курьер. Тем не менее число сторожевых судов все увеличивалось, и 4-го октября прибыла еще флотилии из 50-ти парусных судов, при чем однако японцы объяснили, что это не караул, а почесть послу великой империи. На другой день. 5-го октября, китайские суда ушли в море, и фрегат провели за Папенберг, где велели отдать якорь в четырех милях от города, не доходя императорской крепости; по уходе же голландских кораблей обещали подвинуть фрегат еще ближе к городу.

Между тем, благодаря дурной стоянке и постоянному сквозному ветру, посланник сильно простудился и общее состояние его здоровья стало ухудшаться; он решил обратиться с просьбой к губернатору, прося разрешить ему совершать ежедневную прогулку на берегу для здоровья. В это самое время прибыл из Едо второй губернатор на смену первому, который, однако, в виду приезда русскою посольства, не выехал в столицу, так что в Нагасаки оказалось одновременно два губернатора. Получив уведомление Резанова, они стали совещаться и решили дозволить ему прогулку на берегу. С этой целью приказали они, близ селения Кибачи отгородить на берегу небольшое пространство сажен в 25 длины и 10 ширины, в котором соорудили нечто в роде беседки из бамбука и расставили вокруг караулы, 17-го октября прибыли на фрегат чиновники и «с великими вежливостями» сопровождали посланника на берег под эскортом 20 парусных судов с войсками. Но оказалось, что место было крайне неудачно для прогулок: пыльное и без тени, так что посланник вскоре от этого отказался и снова не сходил с корабля. На вопрос Резанова, скоро ли переедет посольство на берег, японцы отвечали, что курьер еще находится в пути и, за разлитием рек, раньше 30-ти дней ожидать его нельзя. 27-го октября ушли из Нагасаки голландские корабли, и на другой день, по приказанию губернатора, фрегат проведен был на буксире за императорские караулы, где стал на якорь. С этого места открывался уже весь город.

Между тем, болезнь посланника все усиливалась, вследствие чего губернаторы обещали доставить ему на берегу помещение, к отделке которого и велено приступить. Для этой цели избрана местность напротив голландской фактории, где помещался рыбный базар, называемая Мегасаки, которую окружили бамбуковым забором, как со стороны моря, так и со стороны Десимы, с которой посольство не должно было иметь никаких сношений. Дом посланника и его свиты состоял из девяти комнат, отделявшихся друг от друга бумажными перегородками и, ширмами. На дворе помещались четыре магазина и еще два за воротами. Местность с трех сторон окружена была заливом и] обнесена тыном из бамбука вышиною в 10 футов; ворота, выходившие прямо в воду. запирались с обеих сторон замками; против дома самый залив огорожен был тыном в два ряда, сажен на 50. чтобы суда близко не подходили, и на обоих концах помещались две караульни с солдатами. Наружный ключ от ворот находился у морского чиновника, а внутренний — у сухопутного офицера. Другие ворота выходили в переулок, ведущий к городу; здесь находились две караульни с множеством солдат при 18 офицерах — одна из них полицейская, другая военная, состоящая из войск князя Омура, которые ежедневно сменялись. Ночью для проверки постов приходили из города чиновники с патрулем. Кроме того, на горе были расставлены караульные дома с пикетами, так что все происходившее внизу сверху видно было. Остров Десима, на котором жили голландцы, отделялся от посольского помещения заливом и находился от Мегасаки на расстоянии около 300 сажен.

В начале декабря отделка посольского помещения была окончена, и 5-го декабря Резанов, с большою торжественностью, переехал на берег.

В этот день с раннего утра Нагасакская бухта приняла праздничный вид: весь залив покрыт был множеством судов и лодок, украшенных флагами, а на берегу расставлены были войска. Около полудня показалось огромное японское судно, богато убранное, которое стало приближаться к фрегату. Это была собственная двухдечная джонка князя Хизенского, судно в 120 футов длины, разделенное поперечными перегородками на три части. Нижняя палуба была украшена лиловыми шелковыми обоями, с белыми гербами князя Хизен: верхняя часть судна увешена была разноцветными материями с вытканными золотом гербами князя. В кормовой части устроен павильон из дорогой ткани для помещения посланника со свитою и важнейших японских чиновников. Войдя на джонку. Резанов поместил у входа в павильон двух гренадеров и велел поднять флаг чрезвычайного посланника с двуглавым орлом посредине. На берегу, он был встречен уполномоченными, которые от имени обоих губернаторов приветствовали посла с вступлением на японскую землю и выразили пожелания о скорейшем его выздоровлении.

В этом доме пришлось прожить посланнику до самого отъезда из Японии и. хотя он окружен был вниманием и всевозможными знаками почтения и уважения, но в сущности все это было не что иное, как почетный плен, который японцы старались замаскировать вежливостью и ссылкой на древние обычаи. Моряки наши тем временем жили на фрегате, который 11-го декабря перевели еще ближе к городу; это была уже пятая его стоянка со времени прихода в Нагасаки. Так как в пути Надежда потерпела значительные аварии, то пришлось теперь заняться починкой судна. Все необходимые на этот предмет материалы японцы доставили Крузенштерну, отказываясь по прежнему от всякой платы.

Таким образом, посольство наше прожило в Мегасаки в течение четырех месяцев, до самого отъезда из Японии. В течение этого времени Резанов мог только видеться с нашими моряками и изредка с директором голландской фактории Деффом, которого подозрительные японцы ни на минуту не оставляли с посланником с глазу на глаз. Тем не менее Резанов не терял даром времени, стараясь употреблять его с возможною для себя пользою. Обладая большими лингвистическими способностями, он стал усердно продолжать свои занятия японским языком, начатые им еще во время путешествия с одним из находившихся на Надежде японцев, и настолько успел и этом, что составил даже краткое русско-японское руководство и словарь, в котором собрал более 5.000 слов.

Кстати, об этих японцах. Все они находились на фрегате и, несмотря на просьбы посланника, на берег их не выпускали: с другой стороны, до них дошли слухи, что привезенные еще раньше Лаксманом из Камчатки японцы заключены были под стражу и что один из них, по имени Коодай до сих пор будто бы находится в тюрьме. Все это настолько их расстроило, что они стали уже просить посланника не передавать их нагасакским властям, а взять обратно в Россию, а один из них, именем Тадзиро, с отчаяния хотел лишить себя жизни. Тогда Резанов решил передать их японцам, успокоив их и ручаясь за их безопасность; с этой целью 5-гo января он отправил губернаторам следующее письмо, которое приводим в подлиннике.

«Милостивые государи мои! Вашим превосходительствам уже известны, из высочайшей грамоты великого государя моего, что его императорское величество повелеть мне соизволили вручить его тензинкубоскому величеству его подданных. Сколь ни желал я лично сие исполнить, но неожиданные обстоятельства обязывают меня переменить сие положение и объяснить тому причины. Привезенные мною японцы из верности к их государю и любви к отечеству предприняли сюда возвратиться, подвергшись всем трудам и опасностям долговременного нашего плавания, наконец, возвратясь и не видя решимости о судьбе их, предались отчаянию, которое ввергло их в болезнь. Один из них вчерашнего числа пожелал лучше прекратить страдания свои лишением жизни и, схватя бритву, заколачивал ее в горло; но, к счастию, успели ее отнять и спасти его, ибо рана была не смертельная. Опасаясь и от других японцев подобных последствий, покорнейше прошу, ваши превосходительства, приказать их от меня принять и при том получить как всемилостивейше пожалованные им от великого государя моего, так и собственные их деньги и вещи и о получении оных благоволить меня уведомить».

На следующий же день японцы переданы были губернаторским чиновникам, при чем последние отобрали у них деньги и вещи и повезли в город. Резанов говорит, что впоследствии, перед самым отъездом, до него дошли слухи, что все четверо посажены под стражу «как преступники, подавшие возвращением своим причину к неудовольствиям».

B марте прибыл, наконец, столь долго ожидаемый чиновник из Едо, которого японцы называли «великий сановник Ито». Первая аудиенция назначена на 23-е марта. B этот день Резанова со всей посольской свитой с большой торжественностью перевезли на японском судне в город; более двадцати чиновников японских прибыли в Мегасаки для сопровождения посла, а на берегу его встретили уполномоченные от губернатора с почетным караулом. Вдоль улиц, по которым должно было направляться шествие, выстроены были войска, стоявшие шпалерами по обеим сторонам. Народу однако не было видно, так как по распоряжению нагасакских властей на улицу никого не пускали; под видом большей торжественности окна и двери домов завешены были разноцветными материями, дабы любопытные не могли ничего видеть. При выходе на берег для посланника был приготовлен богатый «норимон», весомый восемью носильщиками, в котором поместился Резанов с императорского грамотою; кавалеры посольства и прочая свита посланника шли пешком.

В правительственном доме, назначенном для переговоров, посольство встречено было множеством переводчиков. B приемной посланнику и его свите предложен чай и трубки; затем губернаторский чиновник со старшим переводчиком просили посла перейти в комнату совещаний; посольская свита осталась в приемной, а Резанов, в сопровождении одного кавалера посольства, несшего грамоту, последовал за прибывшими. Пройдя целую анфиладу комнат, в которых рядами сидели чиновники, посол дошел, наконец, до аудиенц-залы; перед тем, чтобы войти туда, он взял из рук сопровождавшего его кавалера посольства грамоту и вошел один. Здесь сидел уже прибывший из Едо императорский комиссар, имея по сторонам обоих губернаторов. После обмена поклонов и обоюдных приветствий, Резанов сел на приготовленное ему кресло, и прибывший из Едо начал говорить; по мере того как произносил он медленно отдельные слова, переводчики, почтительно сидевшие на полу с наклоненными головами, с заметным удивлением и беспокойством стали поглядывать на нашего посла и, когда комиссар кончил, с видимым смущением стали переводить его слова.

Ответ, который привезен из Едо, заключался в следующем: повелитель японский крайне удивлен прибытием русского посольства, так как Лаксману уже было сказано, что никаких переписок с россиянами иметь нельзя, к тому же Лаксману указан был город Нагасаки лишь ввиду того, что в другие города Японии иностранцам вообще заходить запрещено; что посольства император принять не может и торговли не желает и просит, чтобы посол выехал из Японии. «Переводчики, — пишет Резанов,- не ожидая такого отказа, сами остолбенели и наконец едва перевели они мне, как я, изменясь в лице, не мог удержать себя и сказал; «Удивляюсь сей дерзости. Может ли кто запретить писать моему государю, которым через то еще более чести сделал кубоскому величеству, нежели ожидать он  мог; они оба императоры, но кто из них более, не нам решать здесь. Впрочем, нам торг их не нужен, и со стороны монарха моего это была относительно Японии милость, которая из единого человеколюбия к облегчению их недостатков последовала; но не думают ли они и россиян трактовать, как португальцев?» Переводчики пересказывали им, а я, со вниманием слушая, дополнял им по-японски. Они потупили глаза в землю, и один из губернаторов, Хида-Бунго-но-Ками-Сама, отвечал; «Скажите послу, что он сегодня обеспокоился и что лучше б отсрочить нам заседание до другого дня». «С великим удовольствием», сказал я и вон от них вышел. Они выслали угощать меня чаем, табаком и конфетами, но я отказался, а переводчики, вздыхая, говорили, какие несчастливые будут следствия, и просили офицеров уговаривать меня, чтобы я умерял ответы, и признаюсь Вашему Величеству, что я и сам неумеренность свою почувствовал, но оно вышло к лучшему. На другой день аудиенция была уже ласковее. Сановники говорили, что император не может принять посольства и даров потому, что по обычаям японским должен отвечать тем же, но сие невозможно, ибо уже 200 лет как постановлено, чтобы японцы не выезжали; что начинать торговлю ни с каким народом коренные постановления их запрещают; что японцев (привезенных из России) принимает он с благодарностью, что ежели есть вообще правила, чтобы не приходили в их порты никакие суда, то и российские не могут сего на свои счет принять, как и то, что к берегам японским никому приближаться не позволено. Я отвечал, что законы их нам известны, что взаимного посольства Ваше Величество не потребуете, и спросил, ежели впредь японцы претерпят бедствие, куда привозить их и буде бури завлекут нас по необходимости искать убежища в других портах, то получим ли мы дружеское пособие, как и ныне харчевню, за наши деньги припасы? Об этом, сказали они, завтра рассуждать будем.

При следующем третьем свидании условились, что на все вышеприведенные вопросы японцы дадут письменный ответ, который не замедлит представить посланнику. Между тем по распоряжению губернатора, вследствие императорского указа, фрегат снабжен был двухмесячною провизиею бесплатно и, кроме того, узнав о желании русских купить 2.000. мешков соли, — последние тотчас отпущены были безденежно. «В благодарность за гостеприимство, японцам в России оказанное», продолжает Резанов, «все содержание экипажа Надежды за все шесть с половиной месяцев и отпуск на разные корабельные надобности материалов приняты на счет кубоского величества. Я просил их потому, чтобы оставили они дары Вашего Величества, чем еще более докажут нам свое уважение, но получил ответ, что хотя и чувствуют они всю великость российского Государя, носами на сне решиться не могут и что должен я буду дожидаться ответа и разрешения из Едо, что отымет у меня время, ибо когда оный получится, определять не смеют».

Все японцы, которые, за долговременное пребывание посольства нашего в Мегасаки, сжились с русскими, открыто изъявляли послу нашему свое сожаление и совершенное недоумение по поводу неожиданного неблагоприятного исхода переговоров. Что недоумение это было непритворно, видно уже из того, что за время нахождения русских в Нагасаки, из многих городов Японии стали приезжать сюда купцы, которые, через переводчиков предлагали уже свои условия, будучи совершенно уверены, что торговля будет разрешена с приездом императорского комиссара,— уверенность, которая, как мы увидим ниже, имела свои основания. Японцы, между прочим, узнав, что русские намерены идти Корейским морем, советовали посланнику изменить направление, так как путь этот наполнен подводными камнями. Резанов благодарил их за участие, но сказал, что избрал этот путь как ближайший, и что вполне надеется на искусство наших мореходов.  Наконец 4-го апреля присланы в Мегасаки копии с грамот и перевод с ответа японского правительства, в котором, между прочим, говорилось: «В древние времена корабли всех наций свободно приходили в Японию и даже сами японцы посещали чужие страны. Но вскоре за тем один из императоров завещал своим наследникам не выпускать японцев из империи и принимать одних лишь голландцев. С этого времени многие иностранные города не раз старались завести дружеские сношения с Японией, но предложения эти всегда были отвергаемы в силу издревле установленного запрещения, при том же весьма опасно заводить с неизвестною державою дружественные сношения, основанные на неравных правах. И что такое дружба народов? Не есть ли это цепь, которая для достижения известных целей должна состоять из определенного числа звеньев? Если одна часть цепи крепка, а другая слаба, то последние скоро разрушатся. Так и цепь дружбы может быть выгодною только — сильной ее части. Тринадцать лет тому назад русский корабль под командой лейтенанта Лаксмана прибыл в Японию; ныне является другой с посланником Великого Императора России. Первый был принят недоверчиво, второй дружелюбно. Японский  властитель готов сделать все, что зависит от его воли, если, это не противно законам империи. Могущественный государь российский посылает к нему посланника и множество драгоценных подарков. Приняв их, властитель японский должен бы, по обычаям страны, отправить посольство к императору России с подарками, столь же ценными. Но существует формальное запрещение жителям и судам оставлять Японию. С другой стороны, Япония не столь богата, чтобы ответить равноценными дарами. Таким образом, властитель японский не имеет возможности принять ни посланника, ни подарков. Япония не имеет больших потребностей, и потому иностранные произведения не могут ей быть полезны; излишняя же роскошь не должна быть поощряема». В заключение император просил посланника «из уважения к древним законам» оставить страну, со своей же стороны, в знак благодарности за присылку японцев, он просит принять безвозмездно припасы и все необходимое перед отходом». Таков был ответ японского правительства, твердо решившегося, по-видимому, сохранить свою прежнюю замкнутость.

На следующий день, простившись с мегасакскими японцами, посланник переехал на фрегат. Проводы из Мегасаки были столь же торжественны, как и переезд с фрегата на берег. Губернаторские уполномоченные провожали Резанова до самой Надежды и привезли с собою последние подарки— 2-000 шелковых ват для посланника и всех чиновников.

«Последние дни,— говорит Резанов,— приходили в караульни, через преданных нам офицеров, разного рода люди со мною прощаться; с искренностью уверял, что никогда россиян не забудут, и приносили связки белых вееров, чтобы подписал я им имя свое и день прихода нашего, что будут они сохранять как драгоценность. Я писал им по-голландски и по-японски разные девизы, и они были весьма довольны; офицеры также на других веерах подписывали имя свое.

Наконец 6-го апреля 1805 года, рано поутру. Надежда, снявшись с якоря, сопровождаемая массой японских лодок, провожавших фрегат до выхода из бухты, вышла в открытое море.

За несколько дней перед отъездом из Японии Резанову удалось узнать истинную причину отказа японского правительства в принятии нашего посольства. Сведения эти, вполне правдоподобные, сообщены были ему одним из мегасакских чиновников, который, по-видимому, был хорошо осведомлен.

Когда еще в 1792 году, во время прихода в Японию Лаксмана, возбужден был вопрос о сношениях с Россией, при дворе тогдашнего сегуна, Ис-Нари, особым влиянием пользовался сановник по имени Девесама, человек обширного ума и выдающихся способностей, видевший в сношениях с иностранными державами залог развития и обновления своей родины. Своими доводами он убедил сегуна в пользе заведения сношении с Россией, вследствие чего Лаксману дана была надежда на благосклонный прием русских, если они прибудут в Нагасаки. Все это делалось в Едо по распоряжению сегуна, при чем могущественный при эдоском дворе Девесама, видевший, по выражению Резанова, в духовном императоре (микадо) «один фантом власти»,— не счел нужным сообщить о происшедшем в Миако. В течение семи лет тщетно ожидали прибытия русского корабли, а между тем, главный приверженец русских. Девесама, вскоре после этого скончался. Тогда противная партия, во главе которой стоял другой сановник, Унема-Сама, начала усиленно действовать в противном направлении и вскоре приобрела значительное влияние. Единственным сторонником мнения покойного Девесама при эдоском дворе остался Хнда-Хиго-Сама, который по прежнему стоял за договор с Россией.

Около этого времени Резанов прибыл в Японию и, когда отправленный нагасакским губернатором курьер привез нашу посольскую грамоту в Едо, то сегун решил тотчас принять русского посла. На совете, собранном поэтому случаю, хитрый Унема-Сама, по-видимому, соглашался с мнением сегуна, но предложил, чтобы, согласно с обычаями, испросить на -это согласие микадо, при дворе которого, в Миако у него был влиятельный родственник. Последний повлиял на даири, и микадо прислал ответ, что для столь важного дела необходимо созвать главнейших князей государства. Последние собрались в Едо в числе более 200. и когда приступили к вопросу о принятии русского посольства, то возникло разногласие, вследствие чего государственные чины решили послать выписку из всего дела на окончательное утверждение даири. Но едва последний увидел из дела, что Лаксману был дан благоприятный ответ, без его ведома и согласия, как сейчас возбудил дело об оскорблении императорского достоинства сегуном. Готовилась уже борьба между приверженцами микадо и сегуна. но последний, желая избегнуть кровопролития, принес повинную микадо и выдал с головою приверженца проекта Хида-Хиго-Саму, который и был отправлен в ссылку, а Резанову послан отказ, несмотря на  то, что общественное мнение в Японии было крайне благоприятно для русских.

Так окончилась миссия Резанова, неудачный исход коей уже никоим образом не может быть ему поставлен в вину. Между тем некоторые приписывают неудачу посольства горячности и высокомерию посланника; другие видят причину нашей неудачи в том, что Резанов имел неосторожность довериться директору голландской фактории Деффу, который играл двойную игру и втайне употреблял все усилия, чтобы уничтожить домогательства русских и т. п. Все эти обвинения, повторяем, рушатся сами собою ввиду того, что отказ, решенный принципиально в Едо, произошел вследствие причин посторонних, не зависящих от переговоров, веденных в Нагасаки Резановым. Имей мы в то время в Тихом океане эскадру, которая могла бы поддержать наш авторитет в Японии, исход переговоров был бы, вероятно, иной, и честь открытия Японии для европейской торговли, — как это сделано было 50 лет спустя американской эскадрой Перри,— принадлежала бы России.

• 1
  Все примечания сделаны Константином Военским, или редакторами первого издания данной статьи.
• 2
  Т. е. «Начальник Дефф приветствует великого господина»
• 3
  “До чего доводишь ты сердца смертных, о возмутительная жажда золота!”
• i
  Сэр Вильям Сидней Смит, известный английский адмирал, уничтоживший французский флот при Сирийском порте Акка (Sant Juan d’Acre) во время осады этого города Бонапартом в 1799 году, вследствие чего Наполеон вскоре снял осаду и вернулся в Египет.
• ii
  Известный путешественник, Дюмон-Дюрвиль, бывший здесь в 20-ч годах, рассказывает, что в Санта-Круце инквизиция запретила книгу чисто научного характера из-за одного заглавия: “Des Surfaces de la Revolution” т.е. «О плоскости вращения тел». Оказалось, что слово “revolution” почтенные отцы сочли намеком на внутренние раздоры, терзавшие Европу.
• iii
  Антон Арроусмит (Arrowsmith) — известный английский картограф 1772— 1823.
• iv
  С 1791 года, со времени экспедиции Лаксмана.
• v
  Энгельберт Кемпфер (Kaempfer) из Вестфалии, родился в Лемгове в 1651 году, получил степень. доктора  медицины и ботаники в Упсальском университете. В 1683 г. в качестве секретаря шведского посольства отправился в Персию через Москву, Казань, Астрахань. В 1685 г.  Поступил врачом голландской Ост-Индской компании в Батавию, а в 1690 г. прибыл в Нагасаки и совершил путешествие к двору в Едо. По возвращении в Европу, он написал знаменитое свое сочинение «Historia imperii Japonici», изданное в Гааге в 1727 г. и переведенное на многие языки. Сочинение это, представляющее в настоящее время библиографическую редкость, считается до сих пор одним из лучших.
• vi
  Карл Петр Тунберг (Thunberg) натуралист, ученик Линнея, родом швед, был врачом голландской фактории с 1775 по 1779 г. Сочинение его «Voyage au Japon» издано и Париже к 1706 юлу. Также «Flora Japonica» в 1798 г. Собранные им ученые коллекции находятся в Упсальском университете.
• vii
  Исаак Титсинг (Titsing), директор голландской фактории с 1779— 1784 г., в 1795 г. был назначен посланником в Пекин. Провел и Азии 33 года. Умер в  1812 году в Париже. Многие из его драгоценных рукописей но истории Японии печатались и издании Remusat в его «Melanges Asiatiques». Он известен переводом японском летописи Neppon-o-dai-itsi-Ran. изданной на французском языке ориенталистом Клапротом под названием “Annales des Empereurs du Japon». Большинство его рукописей, к сожалению, утрачены и не были напечатаны.

Впервые опубликовано: Русская Старина. №9, №10. 1895