Авраам Линкольн — Выступление в Пеории, 16 октября 1854 года

Я не рискнул бы выступать сейчас, если бы мог договориться с публикой и перенести встречу на половину шестого или на семь часов. Сейчас начало шестого, а судья Дуглас говорил более трех часов. Если вы вообще будете меня слушать, я хотел бы, чтобы вы дослушали меня до конца. Это займет столько же времени, сколько заняло у него. Следовательно, наша встреча закончится после восьми часов вечера. Теперь каждый из вас, кто готов оставаться здесь так долго, мог бы поужинать, потом встретиться со мной в семь и задержаться еще на час или два. Мой оппонент уже сообщил вам, что у него должен быть час для ответа мне. Я не побоялся его высокой репутации и прославленных способностей оратора и согласился предоставить судье Дугласу это преимущество передо мной. Не сомневаюсь, что вы были несколько удивлены. Действительно, я пошел на это хотя и неохотно, но не вполне бескорыстно: я подозревал, что, как только судья закончит свою речь, вы, демократы, не захотите слушать меня и уйдете. Однако теперь я предоставил ему заключительное слово и могу быть уверен, что вы останетесь ради развлечения послушать, как он разделается со мной.

Аудитория соглашается с этим предложением, и выступление откладывается до семи часов вечера, когда все снова собираются и мистер ЛИНКОЛЬН произносит следующую речь.

Отмена Миссурийского компромисса и уместность его восстановления являются предметом, о котором я собираюсь говорить. Поскольку я хочу представить собственное связное мнение на этот счет, мои замечания не будут ограничиваться ответом судье Дугласу. Всё же по ходу моего выступления я буду затрагивать основные представленные им пункты, которые получат настолько уважительное внимание с моей стороны, насколько это будет в моих силах. Я хотел бы далее сказать, что не намерен ставить под сомнение патриотизм или осуждать побуждения какого-либо человека или категории людей. Напротив, я намерен строго ограничить себя существом вопроса. Я также хотел бы, чтобы моя позиция во всех пунктах была ни больше ни меньше как общенациональной. Если я когда-либо ступал в своих рассуждениях на почву, которая другим казалась или может показаться узкой, фракционной и опасной для Союза, я собираюсь привести доказательство и объяснить, почему я думаю иначе. Надеюсь, хотя бы некоторые сочтут мои доводы достаточными.

Тема моего выступления — неотъемлемая часть большего и более общего вопроса отечественного рабства. Поэтому я хотел бы ПРОВЕСТИ и СОХРАНИТЬ различие между СУЩЕСТВУЮЩИМ институтом1 и его РАСПРОСТРАНЕНИЕМ настолько полно и настолько ясно, чтобы ни один честный человек не мог неправильно понять меня и ни один бесчестный не мог благополучно меня исказить.

Чтобы прояснить понимание того, чем является Миссурийский компромисс, будет, вероятно, уместно рассмотреть краткую историю родственных вопросов, предшествовавших ему.

Когда мы устанавливали нашу независимость, мы не владели страной и не претендовали на страну к которой применен этот компромисс. Строго говоря, конфедерация и вовсе не являлась тогда страной — каждый штат владел соответствующими землями в своих границах, а некоторые штаты распоряжались также территорией за пределами собственно штата. Виргиния, например, распоряжалась Северо-Западной территорией — землями, на которых позднее были образованы основная часть Огайо, вся Индиана, весь Иллинойс, весь Мичиган и весь Висконсин. Виргиния также владела (пожалуй, в пределах своих тогдашних границ) теми землями, которые потом были преобразованы в штат Кентукки. Северной Каролине принадлежали нынешние земли штата Теннесси, а Южной Каролине и Джорджии — отдельные части нынешних Миссисипи и Алабамы. Коннектикут, насколько мне известно, владел тогда остающейся малой частью Огайо — той территорией, которая делегирует сейчас Гиддингса2 в Конгресс и которая производит лучший в мире сыр. Эти территории вместе с самими штатами образовывали всю страну, на которую Конфедерация заявляла какую-либо юрисдикцию. Мы жили тогда по «Статьям Конфедерации», которые спустя несколько лет заменила Конституция. Был поднят вопрос о передаче территорий центральному правительству. Мистер Джефферсон — автор Декларации независимости и главный деятель Революции, тогда делегат в Конгрессе, впоследствии дважды президент, человек, который был, есть и, вероятно, останется наиболее выдающимся политиком нашей истории, виргинец по рождению и продолжительному проживанию и к тому же рабовладелец — решил воспользоваться этой возможностью и помешать рабству когда-либо проникнуть на Северо-Западную территорию. Он убедил законодательное собрание Виргинии принять его взгляды и передать территорию Союзу при условии, что рабство будет запрещено там. Конгресс принял передачу с этим условием и первым же ордонансом (так назывались тогда законодательные акты Конгресса) для правительства территории предусмотрел, что рабство никогда не будет там разрешено. Это знаменитый Ордонанс 1787 года, о котором так часто говорят.

С тех пор в течение шестидесяти с лишним лет, до 1848 года, когда последний кусок этой территории вошел в Союз в качестве штата Висконсин, все стороны действовали в смиренном согласии с этим ордонансом. Сейчас эти земли стали тем, что предвидел и чего желал Джефферсон, — счастливым домом, изобилующим миллионами свободных, белых, преуспевающих людей, среди которых нет ни одного раба.

Так автор Декларации независимости дал начало политике запрещения рабства на новых территориях. Так еще до Конституции в чистом, свежем и свободном духе Революции штат Виргиния и национальный Конгресс претворили в жизнь эту политику. Так в течение шестидесяти с лишним лет республики эта политика надежно работала ради достижения своей великой и благотворной цели. И в этих пяти штатах, в пяти миллионах свободных предприимчивых людей мы видим обильные плоды этой политики.

Но теперь новая заря освещает нас. Теперь Конгресс объявляет, что всего этого не должно было быть и ничего подобного не должно быть впредь. Священное право самоуправления будто бы грубо этим нарушено. Мы даже встречаем иногда людей, чей первый вздох — и каждый вздох их жизни — затруднен этим самым ограничением, кто живет сейчас в пугливом ожидании абсолютного удушья, если их лишат «священного права» привезти рабов в Небраску. Об этой совершенной свободе — делать из других людей рабов — Джефферсон никогда не помышлял, наши отцы никогда не помышляли об этом, и даже сами нынешние противники запрещения рабства на новых территориях не помышляли об этом еще год назад. Какое счастье для них, что они не осознали раньше свое великое горе! О, как же трудно встретить с уважением подобные нападки на все, что мы когда-либо считали священным!

Но вернемся к истории. В 1803 году мы приобрели у Франции колонию, которая называлась тогда Луизианой. Она включала в себя теперешние штаты Луизиана, Арканзас, Миссури и Айова, а также территорию Миннесота и нынешнее яблоко раздора — Канзас и Небраску. Рабство уже существовало у французов в Новом Орлеане и в некоторой степени в Сент-Луисе. В 1812 году Луизиана вошла в Союз в качестве рабовладельческого штата без каких-либо споров. В 1818 или 1819 году Миссури проявил признаки желания вступить в Союз вместе с рабством. Этому воспротивились члены Конгресса с Севера, и так началось первое большое противостояние в нашей стране в связи с вопросом рабства.

Разногласия продолжались несколько месяцев и стали очень горячими и острыми: Палата представителей неизменно голосовала за запрет рабства в Миссури, а Сенат столь же неизменно голосовал против запрета. Открыто звучали угрозы разрушить Союз, и самые известные общественные деятели того времени всерьез встревожились. Наконец был достигнут компромисс, в котором, как и во всех компромиссах, обе стороны пошли на уступки. 6 марта 1820 года он был принят в качестве закона, которым Миссури предоставлялось право войти в Союз с рабством, однако во всей остальной части территории, приобретенной у Франции и находящейся севернее 36°, и 30´. северной широты, рабство навсегда запрещалось. Эта норма закона и является Миссурийским компромиссом. Запрещая рабство севернее указанной широты, она использует те же выражения, что и Ордонанс 1787 года. Компромисс непосредственно относится к Айове, Миннесоте и к нынешнему яблоку раздора — к Канзасу и Небраске.

О том, должно или не должно существовать рабство южнее упомянутой линии, ничего не было сказано в этом законе. Арканзас составлял основную часть остальных земель южнее этой линии и был принят в качестве рабовладельческого штата без серьезных разногласий. Относительно недавно Айова, севернее этой линии, без разногласий вошла в Союз свободным штатом. Чуть позже Миннесота, севернее этой линии, получила свое территориальное устройство без разногласий.

Техас, в основном южнее этой линии и к западу от Арканзаса, хотя изначально мы и купили его у Франции, в 1819 году был передан Испании по условиям нашего договора о приобретении Флориды. Так он стал частью Мексики. В Мексике произошла революция, и страна добилась независимости от Испании. Американские граждане в большом количестве начали селиться вместе со своими рабами в южной части Техаса. Вскоре они восстали против Мексики, учредили собственное независимое правительство и приняли конституцию, которая весьма походила на конституции наших рабовладельческих штатов. Другим решительным поступком Техас, который заявлял свою границу намного западнее того места, где она проходила в 1819 году при нашем расставании с ним, был возвращен Соединенным Штатам и принят в Союз в качестве рабовладельческого штата. Тогда на северных землях Техаса, значительная часть которых лежит севернее Миссурийской линии, почти не было поселений, и в резолюциях, принимающих Техас в Союз, было открыто заявлено, что Миссурийское ограничение распространяется в западном направлении по его территории. Это было в 1845 году, всего девять лет назад.

Таковы истоки Миссурийского компромисса, и так он соблюдался вплоть до 1845 года. И даже четыре года спустя, в 1849 году, наш выдающийся сенатор3 в публичном выступлении говорил о нем в следующих выражениях:

«Миссурийский компромисс действовал на практике около четверти века и заслужил хвалу и одобрение представителей всех партий в каждой части Союза. Он примирял все фракционные ревности и раздражения, порожденные болезненными вопросами, успокаивали гармонизировал всю страну. Благодаря компромиссу Генри Клей, его выдающийся поборник, получил гордое звание Великого Миротворца. Напоминая об этом прозвище и этой службе, его политические друзья многократно призывали народ объединиться под его знаменем кандидата на пост президента, ибо он проявил патриотизм и силу, необходимые для подавления нечестивой и изменнической агитации и для сохранения Союза. Ни один человек и ни одна партия из любой части Союза никогда не выдвигали в качестве возражения против мистера Клея тот факт, что он был большим защитником Миссурийского компромисса. Наоборот, оппоненты мистера Клея пытались доказать, что ему не принадлежит исключительная заслуга этого великого патриотического деяния и что честь в равной степени принадлежит другим, как и ему — тем, кто способствовал принятию компромисса; что исток этого документа находится в сердцах всех патриотов, желавших сохранить и увековечить благополучие нашего славного Союза. Родственный исток был у Конституции Соединенных Штатов — она была зачата в том же духе братской любви и предназначалась для устранения любой опасности, которая когда-нибудь могла бы грозить разрывом общественных связей Союза. В тот день все проявления общественного мнения, как казалось, указывали на то, что компромисс канонизирован в сердцах американского народа, словно священный завет, и ни одна безжалостная рука никогда не посмеет посягнуть на него».

Я процитировал этот отрывок не для того, чтобы уличить судью Дугласа в непоследовательности. Если впоследствии он посчитал, что ошибался, то имел право изменить свое мнение. Я привел этот отрывок лишь для того, чтобы показать, сколь высоко все партии ценили Миссурийский компромисс еще совсем недавно — в 1849 году.

Но вернемся немного назад во времени. Наша война с Мексикой началась в 1846 году. Конгресс намеревался перенести сессию того года, и президент Полк попросил предоставить в его распоряжение два миллиона долларов. Он планировал использовать их во время перерыва в работе Конгресса, если бы счел возможным и целесообразным вступить в переговоры о мире с Мексикой и приобрести какую-либо часть ее территории. Должным образом был разработан соответствующий законопроект, который без помех проходил все стадии рассмотрения в Палате представителей, пока конгрессмен Дэвид Уилмот, демократ из Пенсильвании, не предложил поправки: «При условии, что на любой приобретенной таким образом территории никогда не будет рабства».

Таков исток широко известного Условия Уилмота (Wilmot Proviso). Оно вызвало значительные волнения, но от него трудно было избавиться; члены Палаты представителей проголосовали за включение Условия Уилмота в законопроект, и вместе с ним Палата одобрила законопроект. Однако Сенат отложил окончательное решение по законопроект, и, таким образом, и ассигнование денег и Условие Уилмота были на время забыты. Война продолжилась, и в следующую сессию президент снова обратился с просьбой об ассигновании и увеличил сумму кажется, до трех миллионов. Опять всплыло Условие Уилмота, но и на этот раз ассигнование было отклонено. Конгресс снова ушел на каникулы, а война продолжилась. В декабре 1847 года собрался новый Конгресс. В ту сессию я был членом Нижней палаты. Условие Уилмота или его основные положения, в той или иной форме, постоянно ставились на повестку дня, и я осмелюсь сказать, что голосовал за него по меньшей мере сорок раз за то короткое время, что был конгрессменом. Однако Сенат откладывал его, и оно так и не стало законом.

Весной 1848 года был заключен мирный договор с Мексикой, и в соответствии с ним мы получили ту часть земель этой страны, которые сейчас образуют территории Нью-Мексико и Юта, а также штат Калифорния. Этим договором Условие Уилмота было отклонено в том смысле, в каком оно должно было стать необходимым требованием для приобретения территории. Впрочем, его сторонники по-прежнему со всей решительностью пытались найти способ, чтобы не позволить рабству проникнуть на новые земли. Эти новые земли находятся непосредственно к западу от нашего старого приобретения у Франции и простираются до Тихого океана. Расположение их таково, что, если бы мы продолжили Миссурийскую линию прямо на запад, новые земли были бы разделены этой удлиненной линией на северную и южную части. По предложению судьи Дугласа Сенат принял закон или поправку к закону, которым Миссурийская линия продлевалась до Тихого океана. Сторонники Условия Уилмота в Нижней палате, в том числе и я, голосовали против, поскольку по этому закону южная часть новых земель отдавалась рабству, тогда как мы стремились к тому, чтобы все они были свободными.

Осенью 1848 года в Калифорнии были открыты залежи золота. Вследствие этого с беспрецедентной скоростью туда хлынули переселенцы, и, когда новый Конгресс собрался в декабре 1849 года (или вскоре после этого), в Калифорнии уже было население около ста тысяч человек. Они созвали конвент, утвердили конституцию штата, которая запрещала рабство, и постучались в двери Союза. Сторонники Условия Уилмота, разумеется, были за то, чтобы принять Калифорнию, но Сенат неизменно хранил верность другой стороне и не соглашался принять Калифорнию. И она оставалась за рамками Союза, потому что не желала рабства на своих землях.

При всех прочих обстоятельствах, это, вероятно, не было ошибкой: имелись и другие пункты разногласий, которые были связаны с общим вопросом рабства и также нуждались в урегулировании. Юг требовал более действенного закона о беглых рабах. Север призывал к запрету своеобразного вида работорговли в округе Колумбия, ведь даже из окон Капитолия можно было видеть перевалочные конюшни для негров, если можно их так назвать, куда на время привозили толпы рабов, прежде чем отправлять их на рынки Юга, — точно так же, как и табуны лошадей. Это заведение открыто существовало пятьдесят лет. Юта и Нью-Мексико нуждались в территориальных правительствах; другим вопросом было то, следует или не следует запретить там рабство. Все еще неопределенной была западная граница Техаса. Это был рабовладельческий штат, и, следовательно, чем западнее была бы эта граница, тем больше земель для рабовладения получили бы техасцы; наоборот, чем восточнее была бы граница, чего добивались противника рабства, тем меньше земель получили бы рабовладельцы. Таким образом, вопрос Калифорнии с такой же очевидностью был вопросом рабства, как и любой другой.

Все эти моменты нуждались в соглашении, и решение задерживалось — возможно, это было мудро,— чтобы они помогли урегулировать друг друга. Теперь, как и в 1820 году, многие полагали, что Союз в опасности, и преданность Союзу, как ничто другое, побуждала праведно настроенных политиков идти на уступки в отдельных пунктах. Наконец был достигнут компромисс. Юг получил свой новый закон о беглых рабах, а Север получил Калифорнию (безусловно лучшую часть нашего приобретения у Мексики) в качестве свободного штата. Юг получил гарантии, что Нью-Мексико и Юта, когда их будут принимать в Союз в качестве штатов, смогут сами решить вопрос рабства в своих границах, а Север получил запрет работорговли в округе Колумбия. Север добился того, что западная граница Техаса пролегла восточнее той линии, где ее желал провести Юг. Однако, со своей стороны, северяне дали Техасу десять миллионов долларов, чтобы он мог погасить свои старые долги. Это и есть Компромисс 1850 года.

Накануне президентских выборов 1852 года две наши главные политические партии, демократы и виги, собрались на конвенте и приняли резолюции, которые признали этот компромисс «окончательным урегулированием», насколько это в силах двух партий, всех разногласий вокруг рабства. Перед этим, в 1851 году, законодательное собрание Иллинойса также подтвердило Компромисс 1850 года.

Весь этот продолжительный период времени Небраска оставалась почти необитаемой землей, однако теперь начались эмиграция туда и поселение там. По величине эта территория составляет приблизительно треть нынешних штатов Союза, и ее важность, которая долго упускалась из виду, становится очевидной. Согласно Миссурийскому компромиссу ограничение распространения рабства непосредственно относится к Небраске — по сути, этот документ изначально был разработан и с тех пор со всей определенностью соблюдался именно для этих земель. В 1853 году Палата представителей приняла законопроект, учреждающий в Небраске территориальные органы власти, и в Сенате, где его поддерживал судья Дуглас, не удалось принять законопроект лишь по причине нехватки времени. Этот документ не включал в себя отмену Миссурийского компромисса. В самом деле, когда законопроект резко критиковали за отсутствие подобной отмены, судья Дуглас защищал компромисс в его существующей форме. 4 января 1854 года судья Дуглас вносит новый законопроект, дающий Небраске территориальное правительство. Он сопровождает этот законопроект докладом, в котором открыто рекомендует не подтверждать, но и не отменять Миссурийский компромисс. Вскоре законопроект изменяется настолько, что вместо одной создаются две территории, и южную называют Канзасом.

Также приблизительно через месяц после представления законопроекта по собственному предложению Дугласа вносится поправка к нему, объявляющая Миссурийский компромисс недействительным и не имеющим силы; но самое важное — поправка утверждает, что люди, отправляющиеся на эти территории на поселение, могут учредить или запретить рабство по собственному усмотрению. В этой форме законопроект прошел обе палаты Конгресса и приобрел силу закона.

Это и стало отменой Миссурийского компромисса. Вышеизложенная история, быть может, не вполне точна в деталях, однако я убежден: она достаточно точна для всего, что я попытаюсь извлечь из нее. В этой истории мы видим перед собой главные факты, которые позволяют нам истинно рассудить, была ли отмена Миссурийского компромисса правильной или ошибочной.

Я полагаю и попытаюсь доказать, что это было ошибкой — ошибкой в своем прямом следствии, пустившей рабство в Канзас и Небраску и ошибкой в перспективе, позволяющей рабству распространяться в любой части огромного мира, где люди склонны к принятию его.

Это декларируемое безразличие, которое, как я должен думать, скрывает подлинную жажду распространения рабства, я могу лишь ненавидеть. Я ненавижу это безразличие по причине чудовищной несправедливости самого рабства. Я ненавижу это безразличие еще и потому, что оно лишает нашу республику заслуженного влияния в мире, позволяет всем врагам свободных установлений с видимостью правды обзывать нас лицемерами и всем истинным друзьям свободы — сомневаться в нашей искренности. И в особенности я ненавижу упомянутое безразличие потому что оно подвергает критике Декларацию независимости и настаивает, что нет иного основополагающего принципа, кроме собственной корысти. Тем самым оно силой вовлекает столь многих хороших людей в открытую войну с самыми фундаментальными принципами гражданской свободы.

Прежде чем я продолжу позвольте мне сказать, что у меня нет предубеждения против южан. Они — то же самое, чем были бы мы на их месте. Если бы рабство не существовало среди них, они не стали бы его вводить. Если бы рабство существовало среди нас, мы не смогли бы мгновенно отказаться от него. Именно так я думаю о народных массах Севера и Юга. Несомненно, с обеих сторон есть отдельные лица, которые не стали бы иметь рабов ни при каких обстоятельствах, и другие — которые с радостью снова ввели бы рабство, если бы его не было. Мы знаем, что некоторые южане действительно освобождают своих рабов, уезжают на Север и становятся лидерами аболиционистов, в то время как некоторые северяне отправляются на Юг и становятся самыми жестокими рабовладельцами.

Когда южане говорят нам, что они ответственны за появление рабства не больше, чем мы, я признаю этот факт. Я также могу понять и оценить слова: поскольку этот институт существует, от него очень трудно избавиться сколько-нибудь удовлетворительным способом. Разумеется, я не стану обвинять южан в том, что они не решают всех вопросов в отношении рабства — я сам не знаю, как это сделать. Если бы мне была дана вся земная власть, я не знал бы, что делать с этим существующим институтом. Моим первым побуждением было бы освободить всех рабов и отправить их в Либерию, на их родную землю. Однако минутное размышление убедило меня в том, что при всей великой надежде на подобное разрешение проблемы рабства (я полагаю, здесь есть место надежде и она может оправдаться в долговременной перспективе) внезапное осуществление этой идеи невозможно. Если бы однажды все рабы высадились в Африке, в следующие десять дней они бы все погибли. И у нас нет избытка кораблей и излишка денег, достаточных для того, чтобы перевезти туда всех негров. Что тогда? Освободить их всех и оставить среди нас как низших? Разве это улучшит их положение? Ни за что на свете я не стал бы владельцем и одного раба, однако этот вопрос не настолько ясен для меня, чтобы я осуждал за это других людей. Что еще? Освободить всех рабов и сделать политически и социально равными нам? Мои чувства не допускают подобного, а если бы и допустили, нам хорошо известно, что чувства огромной массы белых будут против этого. Согласуются ли подобные настроения со справедливостью и здравым суждением — это не единственный вопрос, если это вообще часть вопроса. Всеобщим чувством, независимо от его обоснованности, нельзя благополучно пренебречь. Следовательно, мы не можем сделать негров равными. Мне кажется, что можно было бы принять систему постепенной эмансипации, однако я не стану осуждать наших собратьев с Юга за их медлительность в этом.

Когда они напоминают нам о своих конституционных правах, я признаю их — не против своего желания, но целиком и полностью. И я дал бы южанам любые законы для возвращения беглых рабов, которые в своей суровости грозили бы свободному человеку попаданием в рабство не больше, чем наши обычные криминальные законы — повешением невиновного.

Но все это, по моему разумению, никоим образом не оправдывает распространения рабства на наши свободные территории, как и законодательное возобновление африканской работорговли. Закон, запрещающий привоз рабов из Африки, и закон, уже давно препятствующий их появлению в Небраске, едва ли чем-то отличаются друг от друга с точки зрения морали; отмену первого можно оправдать столь же благовидными предлогами, как и отмену второго.

Аргументы, которыми пытаются обосновать отмену Миссурийского компромисса, следующие:

Первый. Небраске нужно территориальное правительство.

Второй. Общество различными способами отреклось от этого компромисса и требовало его отмены, поэтому сейчас обществу не следует на это жаловаться.

И последний. Отмена компромисса устанавливает принцип, который в своей сущности правильный.

Я постараюсь последовательно ответить на каждый из этих аргументов.

Итак, первый аргумент. Если Небраске нужно территориальное устройство, разве она не может получить его как без отмены компромисса, так и с отменой? Айова и Миннесота, на которые распространялось действие Миссурийского ограничения, получили, каждая в свой черед, территориальное устройство без отказа от компромисса. И даже год назад законопроект для самой Небраски, в котором не было упраздняющего параграфа, был на волосок от принятия в руках тех самых людей, которые теперь стали сторонниками иного решения. Какая тогда необходимость в отмене Миссурийского ограничения? Позднее, когда новый закон впервые был внесен на рассмотрение, он не содержал подобного пункта. Однако, как сказали бы сторонники отмены, поскольку народ потребовал или даже повелел отказаться от компромисса, его упразднение должно было сопровождаться преобразованием территориального устройства, когда бы это устройство ни было утверждено.

Но я отрицаю, что общество когда-либо требовало подобного, когда-либо отрекалось от Миссурийского компромисса и когда-либо повелевало его отменить. Я отрицаю это и приведу доказательства. Полагаю, никто не будет оспаривать, что подобное повеление никогда не было дано в открытой форме. Речь идет лишь о том, что это было сделано в принципе. Одобрение нашими сторонниками Условия Уилмота — первый факт, который приводят для доказательства того, что Миссурийское ограничение было отвергнуто в принципе. Второй факт — наш отказ продолжить Миссурийскую линию на территории, приобретенные у Мексики. Эти два факта достаточно близки, чтобы рассмотреть их вместе.

Один означал исключение возможности рабства для всей новой территории в целом; второй означал отказ от такого ее разделения, при котором на половине этой территории распространение института рабовладения стало бы возможным. Было ли это отказом от Миссурийской линии в принципе? Ответ зависит от того, содержит ли закон, которым был утвержден Миссурийский компромисс, положение, требующее продолжения этой линии на приобретенных у Мексики землях. Я утверждаю, что не содержит. Я настаиваю, что закон не вводит какого-либо общего принципа, но поддерживает в полном смысле слова частный принцип. Не отрицается и невозможно отрицать, что положения Миссурийского компромисса ограничиваются лишь землями, купленными у Франции. Он не мог содержать в себе какой-либо принцип помимо замыслов его создателей. Они не намеревались продлить эту линию через страну, которой не владели. Если они намеревались продлить ее в случае приобретения дополнительной территории, почему тогда не заявили об этом? Так же легко было бы утверждать, что на всех землях к западу от Миссисипи, которыми мы владеем сейчас или станем владеть в будущем, никогда не будет рабства, как и то, что создатели закона в действительности сказали. И они так бы и сказали, если именно это имелось бы в виду. Намерение расширить этот закон не упомянуто не только в самом нормативном акте, но и нигде в современной ему истории. Как сам закон, так и история не указывают нам на какой-либо принцип расширения. Ни известные нам правила конструирования законодательных актов и договоров, ни здравый смысл не могут вывести подобный принцип.

Другой факт доказывает частный характер утверждающего Миссурийский компромисс закона и обосновывает следующие положения: этот закон означает не более того, что выражает, и Миссурийская линия не замышлялась в качестве универсальной разделительной линии между свободными и рабовладельческими территориями, настоящими и будущими, севернее которой рабство никогда не могло бы распространиться. А заключается этот факт в том, что по принятому компромиссу Миссури, находящийся севернее линии, вошел в Союз как рабовладельческий штат. Если бы этот закон содержал некий принцип на будущее, весь этот нормативный акт можно было бы трактовать для подкрепления любого подобного принципа. В соответствии с таким правилом южане могли бы вполне обоснованно утверждать: поскольку они получили один рабовладельческий штат севернее линии при вступлении закона в силу, они имеют право при случае, в то или иное время, получить еще один штат при неопределенном продолжении линии на запад. Это доказывает абсурдность попыток вывести некий принцип на будущее из закона, провозглашающего Миссурийский компромисс.

Когда мы голосовали за Условие Уилмота, мы голосовали за то, чтобы не пустить рабство во все наши мексиканские приобретения, и при этом мы не помышляли о том, чтобы позволить ему проникнуть в Небраску, находящуюся в нескольких сотнях миль от Мексики. Когда мы голосовали против продления на запад Миссурийской линии, мы не полагали, что этим голосованием мы уничтожаем старую линию, которая существовала на тот момент почти тридцать лет.

Доказывать, что мы этим самым отреклись от Миссурийского компромисса, не менее абсурдно, чем доказывать, что поскольку США до сих пор воздерживались от приобретения Кубы, то мы тем самым, в принципе, отказались от всех наших прошлых приобретений и решили исторгнуть их из Союза. Так же абсурдно было бы утверждать, что если я отказался сделать пристройку к своему дому, то я решил разрушить весь свой дом! И если я поймаю вас при поджоге своего дома, вы наброситесь на меня и заявите, что я сам ПОДСТРЕКАЛ вас к этому!

Однако с помощью весьма убедительного аргумента можно доказать, что Условие Уилмота и отказ от ПРОДЛЕНИЯ Миссурийской линии, когда мы голосовали за них, никоим образом не касались изначального Миссурийского компромисса. И этот аргумент заключается в следующем: существует неорганизованное пространство прекрасной земли — почти такое же по величине, как и штат Миссури; находится оно непосредственно западнее Арканзаса и южнее Миссурийской линии, и на этих землях мы никогда не пытались запретить рабство. Я хочу обратить на это особое внимание. Указанная местность примыкает к изначальной Миссурийской линии своей северной границей и, следовательно, является частью тех земель, на которых, согласно данному компромиссу, разрешается введение рабства. С тех пор эта местность была и остается открытой для рабства и никто никогда не пытался забрать ее у Юга. При всей нашей борьбе за запрет рабства на приобретенных у Мексики территориях, мы ни разу и пальцем не пошевелили, чтобы запретить его на этом пространстве. Разве это не доказывает самым убедительным образом, что мы всегда считали Миссурийский компромисс святыней — как тогда, когда он был против нас, так и тогда, когда он был за нас?!

Сенатор Дуглас иногда говорит, что Миссурийская линия в своем принципе была лишь продолжением линии Ордонанса 1787 года — иначе говоря, продолжением реки Огайо. Я полагаю, что даже по видимости это довольно слабый довод. Впрочем, я замечу, одного взгляда на карту достаточно, чтобы убедиться в расположении Миссурийской линии значительно южнее реки Огайо, и, если наш сенатор предлагает продолжение линии и придерживается принципа перемещения к югу, возможно, против этого и не следовало бы голосовать столь поспешно.

Далее, некоторые утверждают, что Компромисс 1850 года и его ратификация двумя политическими партиями в 1852 году создали новый принцип, который требует отмены Миссурийского компромисса. Это я также отрицаю. Отрицаю и требую доказательств. Я уже изложил подробно, чем является Компромисс 1850 года. Та особая часть мер, из которой пытаются вывести воображаемую отмену Миссурийского компромисса (поскольку всеми признано, что эти меры не содержат ничего подобного в явном виде), — это условие для Юты и Нью-Мексико, дозволяющее им при будущем вступлении в Союз стать штатами с рабством или без рабства, как они тогда сами посчитают уместным. Я настаиваю, что это условие было принято лишь для Юты и Нью-Мексико и никакой другой территории. К Небраске оно имеет такое же отношение, как и к территориям на Луне. Однако некоторые утверждают, что это имеет отношение к Небраске в принципе.

Давайте разберемся. Север согласился на это условие не потому, что считал его правильным самим по себе, но потому, что получил за это компенсацию. Северяне в то же самое время приобрели Калифорнию в Союзе как свободный штат. Это была несравненно лучшая часть тех земель, за которые они боролись посредством Условия Уилмота. Они также установили границы Техаса и этим несколько ограничили сферу рабовладения. В том числе они получили отмену работорговли в округе Колумбия.

В обмен на все эти желанные приобретения Север мог позволить себе отдать что-то Югу, и северяне согласились на условие для Юты и Нью-Мексико. Я не хочу сказать, что все северяне или даже большинство северян уступили, когда обсуждался закон; но уступило достаточное число представителей Севера, чтобы их голоса прибавились к голосам Юга и позволили принять это решение. Также немыслимо, чтобы принцип этого соглашения мог позволить нам применить то же самое условие к Небраске без какого-либо равноценного возмещения. Дайте нам еще один свободный штат, отодвиньте границу Техаса еще дальше, сделайте следующий шаг к уничтожению рабства в округе Колумбия — и тогда речь пойдет о чем-то похожем. Но не просите нас сделать то же самое просто так, в обмен на то, за что вы уже получили плату в первом случае. Если вы снова хотите тот же самый товар, заплатите снова. Это и есть принцип Компромисса 1850 года, если за его положениями вообще стоят какие-либо принципы,— это система противовесов.

Опять же, если Конгресс в то время подразумевал, что все будущие территории при вступлении в Союз будут сами решать, вступать им с рабством или без рабства, почему он не заявил об этом? С таким общим положением, как всем известно, законопроекты не могли быть приняты. Разве установил тогда Конгресс — разве мог установить — принцип, противоположный собственному намерению? Далее, если конгрессмены считали нужным законодательно закрепить положение о том, что каждый раз, когда у Конгресса есть такое право, он позволяет народу по своему усмотрению принимать решения по вопросу рабства, — почему тогда они не позволили народу округа Колумбия по собственному усмотрению отменить рабство в границах округа?

Лично мне известно, что это дело не довели до конца не потому, что оно было немыслимым. Шесть лет назад об этом часто говорили и члены Конгресса, и граждане Вашингтона. И я не слышал, чтобы кто-либо высказывал сомнение в том, что система постепенного освобождения, с возмещением рабовладельцам, получит одобрение большинства белых граждан округа Колумбия. Однако без решения Конгресса они не могли ничего сделать, а Конгресс сказал «нет». В мерах 1850 года Конгресс открыто поставил на повестку дня вопрос рабства в округе Колумбия. Если тогда конгрессмены утверждали принцип, позволяющий гражданам по своему усмотрению поступать с рабством, то почему они не применили данный принцип к гражданам этого округа?

Также утверждалось, что резолюции, принятые законодательным собранием Иллинойса в 1851 году, требовали отмены Миссурийского компромисса. И это я отрицаю. К каким бы выводам мы ни пришли, критикуя выражения этих резолюций, никто никогда не понимал их иначе, чем всего лишь подтверждение Компромисса 1850 года и освобождение наших сенаторов от голосования по Условию Уилмота. Все люди — живые свидетели, что это было единственной целью.

Наконец, некоторые спрашивают: «Если мы не собирались применять условие для Юты и Нью-Мексико ко всем будущим территориям, то чего мы добивались, подтверждая в 1852 году Компромисс 1850 года?» Мне очень легко ответить на этот вопрос за себя. Я не намеревался требовать отмены или изменения Закона о беглых рабах. Я не намеревался требовать отмены рабства в округе Колумбия. Я не намеревался противодействовать вступлению Юты и Нью-Мексико в Союз, даже если бы они решили стать рабовладельческими штатами. Я не намеревался ничего делать с другими территориями, поскольку, как я понимал, у нас тогда не было ни одной территории, где вопрос рабства еще не был решен. Что касается Небраски, я полагал вопрос рабства там урегулированным Миссурийским компромиссом тридцать лет назад — урегулированным настолько же неизменно, как и в моем родном Иллинойсе. Что до новых приобретений, я говорил: «Довольно для каждого дня своей заботы»4. Когда у нас появятся новые приобретения, мы попытаемся, как и раньше, как-нибудь решить все вопросы с ними. Таков и сейчас мой ответ. Именно это я подразумевал и говорил. И я взываю к людям: скажите каждый за себя, разве не таково всеобщее значение свободных штатов?!

А теперь позвольте и мне задать несколько вопросов со своей стороны. Если каким-либо из этих решений или всеми ими была постановлена отмена Миссурийского компромисса, то почему этому постановлению не подчинились раньше? Почему эту отмену опустили в билле по Небраске в 1853 году? Почему ее опустили в первоначальном билле 1854 года? Почему в сопровождающем докладе подобная отмена была охарактеризована как отклонение от курса, принятого в 1850 году и рекомендовалось ее постоянное игнорирование?

Я сознаю, что судья Дуглас пытается сейчас доказать, что последующая явная отмена не стала существенным изменением законопроекта 1854 года. Этот аргумент кажется мне удивительным. Это все равно, что утверждать, будто белое и черное не отличаются друг от друга. Впрочем, судья Дуглас признает, что имело место изменение текста законопроекта и что он внес эту поправку из уважения к другим сенаторам, которые не поддержали бы закон в противном случае. Это доказывает следующее: те другие сенаторы считали изменение существенным и судья полагал, что их мнение стоит учесть. Следовательно, его собственное мнение, как представляется, покоится не на самом твердом основании даже в его собственном уме. Поэтому я полагаю: все убеждены сейчас и будут убеждены в будущем, что именно существенный характер данного изменения вызвал всю эту напряженную дискуссию.

Итак, я заключаю, что общество никогда не требовало отмены Миссурийского компромисса.

Сейчас я перехожу к рассмотрению того, является ли эта отмена с декларируемыми ею принципами правильной по существу. Я настаиваю на том, что не является.

Давайте рассмотрим конкретный случай. Между сторонниками и противниками рабства возникли разногласия на предмет того, учреждать ли рабство на землях, которые мы купили у Франции. Южная, и на тот момент лучшая, часть приобретения уже вошла в Союз как рабовладельческий штат. Разногласия урегулировали и позволили также Миссури стать рабовладельческим штатом, однако с той договоренностью, что на всей остальной части приобретения к северу от определенной линии никогда не будет рабства. Касательно того, как следует поступить с остающейся южнее данной линии частью, ничего не было сказано; однако, пожалуй, справедливо предполагалось, что она войдет в Союз с рабством, если выберет его. Эта южная часть, за исключением уже упомянутой территории, впоследствии вошла в Союз с рабством как штат Арканзас.

Все долгие годы после 1820 года северная часть оставалась дикой страной. Наконец и там начали возникать поселения. Айова должным образом вошла в Союз как свободный штат, и Миннесота получила территориальное правительство без отмены ограничения на распространение рабства. В конце концов севернее линии оставались лишь Канзас и Небраска, и нужно было определиться, как с ними следует поступить. В Конгрессе прозвучало и было поддержано предложение стереть старую разделительную линию, которая существовала тридцать четыре года, и открыть всю эту территорию для рабства. По моему мнению, это было явной несправедливостью. После ярых и рискованных дебатов обе стороны сошлись на том, чтобы поделить яблоко раздора. Потом происходит следующее: одна сторона, вполне защищенная от посягательств на свое владение, вначале присваивает свою долю, а затем захватывает долю другой стороны. Это было так, словно два умирающих с голоду человека делят единственный кусок хлеба: один с жадностью проглатывает свою половину, а затем выхватывает половину другого, когда тот собирается положить ее себе в рот.

Позвольте мне опустить здесь главный аргумент наших оппонентов, чтобы обратить внимание на вопрос, имеющий, как я полагаю, меньшее значение. Главный аргумент — что рабство никогда не проникнет в Канзас и Небраску, ни при каких обстоятельствах. Это просто оправдание для нашего усыпления. У меня есть некоторая надежда, что этого не произойдет, но давайте не будем слишком уверенными.

Далее я хотел бы сказать о климате. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы увидеть: есть пять рабовладельческих штатов — Делавэр, Мэриленд, Виргиния, Кентукки и Миссури, а также округ Колумбия, которые располагаются севернее линии Миссурийского компромисса. Результаты переписи 1850 года свидетельствуют: на этой территории находится 867 276 рабов, что составляет более четверти всех рабов нашей страны. Следовательно, не климат сдерживает распространение рабства на территории севернее линии. Может быть, есть нечто особенное в природе этой части страны? Миссури примыкает к этим территориям всей своей западной границей, и рабство уже присутствует в каждом западном округе этого штата. Я даже слышал, что соотношение рабов и белых в северо-западном округе Миссури больше, чем в любом другом округе штата. Рабство вполне достигло старой западной границы штата, и, когда не так давно часть этой границы на северо-западе отодвинулась еще несколько западнее, рабство тут же последовало за ней. Итак, если ограничение будет устранено, что помешает рабству распространиться еще дальше? Это будет не климат или какие-либо природные особенности. Помешает ли предрасположенность людей? Те, кто находится впереди всех на этой сцене противостояния, все поддерживают распространение рабства. Янки, оказывающие сопротивление этому, может, и многочисленнее, однако, говоря военным языком, поле битвы слишком далеко от их военных баз.

Но говорят, что в Небраске сейчас нет законов на предмет рабства, и в таком случае привезти туда раба — значит дать ему свободу. Это хорошая книжная истина, однако она не является правилом на практике. Везде, где есть рабство, оно было введено без соответствующего закона. Самые старые законы о рабстве, которые мы можем найти,— это законы, не учреждающие рабство, но регулирующие его, когда оно уже существовало. И вот белый человек привозит своего раба в Небраску. Кто сообщит негру, что он свободен? Кто поставит его перед судьей, чтобы подтвердить его свободу? В неведении своего законного освобождения негр будет по-прежнему рубить деревья и пахать землю. Привезут других, и они пойдут тем же путем. Наконец, если когда-то вообще наступит время для голосования по вопросу рабства в Небраске, этот институт фактически уже будет существовать на территории и его нелегко будет устранить. Сам факт его наличия и трудность его устранения обусловят голосование в пользу этого института. Если исключить рабство до голосования, будет невозможно получить голоса в его пользу в любой общине, состоящей из сорока тысяч человек, которых привели в одно место обычные побуждения эмиграции и поселения. Привезти рабов в Небраску одновременно с белыми на начальной стадии переселения — вот та главная ставка, которая разыгрывалась и была добыта в игре вокруг Небраски.

Нам задают вопрос: «Если рабов привозят, невзирая на общий принцип закона, который освобождает их, то почему тогда это явление остановит действие Миссурийского ограничения, прямого законодательного акта?!» Я отвечу: нужно быть гораздо более смелым человеком, чтобы рискнуть своей собственностью в последнем случае, по сравнению с первым. Ведь прямое постановление Конгресса известно всем и уважается всеми или почти всеми, в то время как отрицательный принцип «отсутствие закона — это освобождающий закон» мало кому известен, кроме юристов. У нас уже были примеры подобного различия на практике. Вопреки Ордонансу 1787 года, нескольких негров привезли в Иллинойс, и они находились почти в положении рабов, однако этого оказалось недостаточно, чтобы народ проголосовал за учреждение института рабства, когда встал вопрос о принятии конституции штата. При этом в соседний штат Миссури, где не действовал Ордонанс 1787 года и не было никаких ограничений, рабов привозили в десятикратном и стократном количестве, что и превратило штат в рабовладельческий. Таковы голые факты.

Другой усыпляющий аргумент — что привоз рабов на новые территории не увеличивает их числа, не превращает в раба никого, кто в противном случае был бы свободен. Отчасти это истина, и я рад этому. Но это не вся истина. Африканская работорговля еще не до конца уничтожена. Если мы на очевидном основании вычтем из числа белых людей среди нас иностранцев и потомков иностранцев, прибывших сюда после 1808 года, то обнаружим, что рост черного населения в неисчислимой степени превосходит увеличение белого населения. Нам остается лишь предположить, что это обусловлено, среди прочего, и привозом рабов из Африки. Если так, то открытие новых территорий для института рабства увеличит спрос на рабов и взвинтит цены на них — в сущности, это будет означать превращение свободных людей в рабов, привоз их из Африки и продажу в неволю.

Как бы там ни было, мы знаем, что открытие новых территорий для рабства способствует увековечиванию этого института и, таким образом, попаданию людей в рабство — людей, которые иначе остались бы свободными. Наши чувства не могут быть благосклонны к такому результату, и никакой закон не обязывает нас подавлять их в этом отношении.

Еще говорят, что равноправие и справедливость по отношению к южанам требуют от нас согласия на распространение рабства на новые территории. Иными словами, ввиду того что вы не возражаете, чтобы я привез в Небраску своего борова, я не должен возражать против того, чтобы вы привезли туда своего раба. Я признаю, что это вполне логично, если нет разницы между боровом и негром. Но когда вы требуете, чтобы я отрицал человечность негра, я хотел бы спросить: а вы сами, южане, когда-либо были готовы пойти так далеко?

Естественным образом заведено так, что из всех, кто приходит в этот мир, лишь маленький процент — прирожденные тираны. И в рабовладельческих штатах этот процент не больше, чем в свободных. Большинству южан, как и северян, свойственно человеческое сострадание, от которого им не легче избавиться, чем от собственной чувствительности к физической боли. Сострадание в сердце южан разными способами свидетельствует, что они чувствуют неправильность рабства и что они в конце концов сознают, что негры — люди. Если же жители Юга отрицают это, позвольте мне задать им несколько простых вопросов. Б 1820 году вы, южане, почти единодушно объединились с северянами, когда Конгресс объявил африканскую работорговлю пиратством и назначил наказанием за нее смертную казнь. Почему вы сделали это? Если вы не чувствовали, что это неправильно, почему вы согласились с тем, что людей следует вешать за это? Эта практика состояла лишь в привозе диких негров из Африки и продаже их тем, кто хотел их купить. Но вы никогда не думали о том, чтобы повесить человека за ловлю и продажу диких коней, диких бизонов или диких медведей.

Опять же, среди вас есть подлые индивиды из категории прирожденных тиранов, известные как скупщики рабов. Такой человек выслеживает вас, если вы испытываете нужду, подкрадывается к вам и предлагает купить вашего раба по спекулятивной цене. Если вы не можете устоять, то продаете ему раба; если можете устоять, то прогоняете скупщика от своих дверей. Вы безоговорочно презираете его. Вы не считаете его ни другом, ни даже честным человеком. Ваши дети не должны играть с его детьми, ваши дети могут свободно резвиться с негритятами, но не с детьми скупщика рабов. Если вы все же вынуждены иметь с ним дело, то стараетесь завершить сделку, не прикоснувшись к нему. Для вас привычно пожимать людям руку при встрече, но со скупщиком рабов вы избегаете этого ритуала — инстинктивно вы съеживаетесь от скользкого, словно змея, рукопожатия. Если такой человек становится богатым и отходит от дел, вы все равно помните, кем он был, и по-прежнему избегаете общения с ним и его семьей. Почему так? Вы не обращаетесь так со скупщиками зерна, хлопка или табака.

Пойдем дальше. В Соединенных Штатах и на территориях, включая округ Колумбия, проживает 433 643 свободных чернокожих. При цене пятьсот долларов за одного их общая стоимость превышает двести миллионов долларов. Как такое возможно — столь огромное количество собственности разгуливает без хозяев?! Мы не видим, чтобы свободные лошади и свободные коровы разгуливали на просторе. Почему так? Все эти свободные чернокожие — потомки рабов или сами были рабами. Они и дальше были бы рабами, если бы нечто не повлияло на их белых владельцев и не побудило, вопреки значительным денежным убыткам, освободить их. Что это за нечто? Ошибка ли это? Во всех таких случаях ваше собственное чувство справедливости и человеческое сострадание неизменно подсказывают: у бедного негра есть естественные права и те, кто отрицает это и превращает его в простой товар, заслуживают пинков, презрения и смерти.

Итак, почему вы просите нас отвергнуть человечность раба и рассматривать его наравне с боровом? Почему вы просите нас сделать то, что не станете делать сами? Почему просите нас даром сделать то, на что вас самих не смогли побудить двести миллионов долларов?

Но остается еще один ваш большой аргумент в поддержку отмены Миссурийского компромисса. Этот аргумент — «священное право самоуправления». Похоже, наш выдающийся сенатор испытывал большие трудности, когда пытался заставить своих антагонистов — даже в Сенате! — сойтись с ним в честной схватке по этому аргументу. Один поэт сказал: «Всегда туда кидается дурак, где ангел не решится сделать шаг.».5

Рискуя показаться одним из подобных глупцов, я спешу опровергнуть этот аргумент — и беру быка за рога. Я надеюсь, что понимаю и верно оцениваю право самоуправления. Моя вера в то, что каждый человек может делать с исключительно своей собственностью что ему заблагорассудится, лежит в основе чувства справедливости, которое есть во мне. Я распространяю этот принцип как на общины людей, так и на индивидов. И поступаю таким образом, поскольку в таком действии есть политическая мудрость и естественная справедливость — это спасает нас от ссор из-за вопросов, которые нас не касаются. У нас, как и в Вашингтоне, я не стал бы беспокоиться из-за устричных законов Виргинии или клюквенных законов Индианы.

Доктрина самоуправления правильна — целиком и полностью правильна, — но в этом вопросе, вопреки всем попыткам, у нее нет обоснованного применения. Или, пожалуй, мне следует сказать, что ее применение в этом вопросе зависит от того, считаем ли мы негра человеком или нет. Если он не человек, то в этом случае тот, кто является человеком, в рамках самоуправления может делать с ним все, что пожелает. Но если негр — человек, разве это не станет полнейшим уничтожением самоуправления, если мы скажем, что он тем не менее не должен управлять самим собой? Когда белый человек управляет собой, это самоуправление. Но когда он управляет собой и также управляет другим человеком, это уже больше, чем самоуправление,— это деспотизм. Если негр — человек, то моя старинная вера учит меня: «все люди сотворены равными» и не может быть никакого нравственного права, позволяющего одному человеку превращать другого в раба.

Судья Дуглас часто перефразирует, с горькой иронией и сарказмом, наш аргумент. Он говорит: «Белые люди Небраски достаточно хороши, чтобы управлять собой, но не достаточно хороши, чтобы управлять несколькими жалкими неграми!»

Что ж, я не сомневаюсь в том, что люди Небраски столь же хороши сейчас — и будут столь же хороши в будущем, — как и обычные люди в любом другом месте. Я не утверждаю обратного. Что я в действительности говорю: ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим человеком без его согласия. Я утверждаю, что это руководящий принцип и становой якорь американской республики. В нашей Декларации независимости сказано:

«Мы считаем очевидными следующие истины: все люди сотворены равными и одарены своим Создателем неотчуждаемыми правами: на жизнь, свободу и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав учреждены среди людей правительства, ПОЛУЧАЮЩИЕ СВОЮ СПРАВЕДЛИВУЮ ВЛАСТЬ С СОГЛАСИЯ УПРАВЛЯЕМЫХ»6.

Я процитировал так много лишь для того, чтобы показать: согласно нашей старинной вере справедливая власть правительства заимствована из согласия управляемых. Отношения хозяина и раба — pro tanto7, полное нарушение этого принципа. Господин не только распоряжается рабом без его согласия, но при этом еще и руководствуется сводом правил, совершенно отличных от тех, что господин применяет к самому себе. Предоставьте всем управляемым равный голос в управлении, и тогда, и только тогда, это будет самоуправление.

Пусть не говорят, что я борюсь за установление политического и социального равенства белых и черных. Я уже говорил обратное. Я не сражаюсь с аргументом необходимости, вытекающим из того факта, что черные уже есть среди нас. Но я сражаюсь с нравственным аргументом, позволяющим привозить их туда, где их еще никогда не было,— и выступаю против распространения плохого явления, с которым там, где оно уже существует, мы из необходимости должны управляться наилучшим образом.

В поддержку своего приложения доктрины самоуправления к этому вопросу сенатор Дуглас пытался привести мнения и пример наших отцов-революционеров. Я рад, что он сделал это. Я люблю изречения мужей старых добрых времен и буду крайне счастлив подчиниться их наставлению. Сенатор доказывает нам: когда шла речь об отделении колоний от Великобритании и учреждении их нового правительства, некоторые штаты приказали своим делегатам поддержать это решение лишь при условии, что каждому штату будет позволено регулировать внутренние вопросы самостоятельно. Я не цитирую, но передаю суть. Это было правильно, и не вижу в этом ничего, что вызывало бы возражения. Я также считаю вероятным, что это имело некоторое отношение к существованию рабства в колониях. И не буду отрицать, что имело. Но имело ли это отношение к распространению рабства на новые территории? Вот в чем вопрос, и давайте позволим нашим отцам самим ответить на него.

То же поколение людей и, прежде всего, те же самые деятели того поколения, которые провозгласили принцип равенства и независимость, прошли всю революционную войну и впоследствии создали Конституцию, по статьям которой мы до сих пор живем,— эти же люди приняли Ордонанс 1787 года, запрещавший проникновение рабства на Северо-Западную территорию.

Я не сомневаюсь, что судья Дуглас полагает: в этом они были весьма непоследовательны. В таком вопросе мы ясно видим их отличие от моего оппонента. Однако нет ни малейших оснований для его заявления, что мнения наших отцов, их пример и их авторитет в этом противостоянии находятся на его стороне.

Далее, разве территория Небраска не часть нашей страны? Разве мы не владеем этой землей? И если мы откажемся от контроля над ней, разве мы не откажемся тем самым и от права самоуправления? Это часть наших владений. Если вы скажете, что мы не должны контролировать ее, поскольку это лишь часть, то же самое будет верно и в отношении любой другой части. И если все части исчезнут, что останется от целого? Что тогда останется от наших владений? Зачем тогда будет нужно центральное правительство, если ему нечем будет управлять?!

Но вы говорите, что решение этого вопроса следует предоставить народу Небраски, поскольку именно жители Небраски особенно заинтересованы в этом. Если таково правило, вы должны предоставить каждому отдельному человеку решать для себя, иметь ли ему рабов. Разве у тридцати одного гражданина Небраски есть большее моральное право сказать тридцать второму гражданину, что он не должен владеть рабами, чем у жителей тридцати одного штата — сказать, что рабство не должно проникнуть в тридцать второй штат?

Но если таково священное право народа Небраски — привозить туда рабов и владеть ими там, то в равной степени его священным правом является возможность покупать рабов там, где их можно купить дешевле всего. А это, несомненно, побережье Африки, при условии, что вы согласитесь не повесить граждан Небраски, если они отправятся туда за рабами. Это ограничение священного права самоуправления вы в таком случае тоже должны устранить. Я понимаю, что вы можете сказать: привоз рабов из штатов в Небраску не превращает свободных людей в рабов. Но то же самое может сказать и африканский работорговец. Он не ловит свободных негров и не привозит их сюда. Он встречает их уже в рабстве в руках их черных поработителей. И он честно покупает их по цене одного красного хлопкового платка за штуку. Это очень дешево — и сколь велико ограничение священного права самоуправления, если мы вешаем людей за участие в столь прибыльной торговле!

Другое важное возражение против подобного применения права самоуправления заключается в том, что оно позволяет немногим первым лишить многих последующих свободного осуществления этого же права. Немногие первые могли ввести рабство, а последующим многим будет нелегко избавиться от него. Как часто в рабовладельческих штатах звучат сейчас такие слова: «Если бы мы только избавились от своих рабов, насколько лучше стало бы всем нам!» В сущности, эти люди лишены привилегии управлять собой так, как они хотели бы, действием немногих первых, узаконивших рабовладение. То же самое истинно для всей нашей страны в то время, когда создавалась наша Конституция.

Проникнет ли рабство в Небраску или на другие новые территории — не является исключительной заботой тех людей, которые могут туда поехать. Вся страна заинтересована в том, чтобы эти территории были использованы наилучшим образом. Мы хотим, чтобы они стали домом свободных белых людей. Эти земли не смогут стать таким домом в сколько-нибудь значительной степени, если на них укоренится рабство. Рабовладельческие штаты — это место, откуда уезжают бедные белые люди, но не куда они приезжают. Новые свободные штаты — это место, куда могут отправиться бедные люди, чтобы улучшить свое положение. Именно для этой пользы стране нужны эти территории.

И дальше: между рабовладельческими и свободными штатами существуют конституционные отношения, которые унизительны для последних. По закону мы обязаны ловить и возвращать хозяевам их беглых рабов — выполнять эту своеобразную грязную и неприятную работу, которую, как я полагаю, в большинстве случаев сами рабовладельцы не делают друг для друга. Опять-таки в контроле над правительством и в управлении финансовыми делами южане имеют большое преимущество перед нами. По Конституции у каждого штата есть два сенатора и определенное число представителей в Нижней палате, пропорциональное численности населения, а также определенное число президентских выборщиков, равное общему числу его сенаторов и представителей. Однако при определении численности населения для этих целей пять рабов считаются равными трем белым. Рабы не голосуют, они лишь засчитываются и этим самым увеличивают влияние голосов белых граждан.

Практические последствия этого положения можно наглядно продемонстрировать, сравнив штаты Южная Каролина и Мэн. У Южной Каролины шесть представителей, как и у Мэна. У Южной Каролины восемь президентских выборщиков, как и у Мэна. Пока это полнейшее равенство. И разумеется, у каждого из этих штатов по два сенатора. Таким образом, в контроле над правительством два эти штата абсолютно равны. Однако какова в них численность белого населения? В Мэне живет 581 813 белых, в то время как в Южной Каролине — 274 567. В Мэне живет дважды столько же, сколько в Южной Каролине, и еще 32 679 сверху! Таким образом, каждый белый в Южной Каролине — более чем в два раза значимее любого человека в Мэне! А все потому, что в Южной Каролине, кроме свободных людей, есть еще 384 984 раба. Южная Каролина имеет в точности такое же преимущество перед каждым свободным штатом, как и перед Мэном. Белый человек из Южной Каролины более чем в два раза значимее любого из нас в этой толпе. Такое же преимущество, хотя и не в такой же степени, имеют все граждане рабовладельческих штатов перед гражданами свободных штатов. И это абсолютная истина, не знающая исключений: каждый избиратель в любом рабовладельческом штате по закону имеет большее влияние на правительство, чем какой-либо избиратель в любом свободном штате. Нет ни одного примера точного равенства — в каждом из пунктов преимущество не в нашу пользу. Это правило в совокупности дает рабовладельческим штатам двадцать дополнительных представителей в нынешнем Конгрессе, что на семь человек превышает все большинство, проголосовавшее за Закон о Небраске.

Итак, все это явная несправедливость. Однако я упомянул об этом не для жалоб, поскольку вопрос уже решенный. Это записано в Конституции, и я не предлагаю, по данной причине или по какой-либо другой, разрушать или изменять Конституцию либо пренебрегать ею. Я настаиваю на этом искренне, полностью и непоколебимо.

Но когда мне говорят, что я должен предоставить другим людям полное право решать, принимать ли новых партнеров в фирму на таких же унизительных, как для меня, условиях, я, при всем почтении, буду возражать. Я настаиваю, что вопрос, считать ли меня целым человеком или всего лишь половиной человека в сравнении с другими, — это вопрос, который в некоторой степени меня касается. Ни у одного другого человека нет священного права решать этот вопрос за меня. Предположим, я ошибаюсь и это право самоуправления действительно священно в человеке, который отправится в Небраску с целью решить, будет ли он равен мне или будет в два раза значимее меня. Но тогда — после того как он осуществит это свое право и сделает меня еще меньшей частью человека — я хотел бы, чтобы какой-нибудь джентльмен, глубоко осведомленный в тайнах священных прав, взял микроскоп и попробовал разглядеть, если сможет, что же стало с моими священными правами! Несомненно, они будут слишком малы, чтобы их можно было различить невооруженным глазом!

Наконец, я настаиваю: если и есть нечто настолько важное, чего весь народ не должен никогда доверять ничьим рукам, кроме собственных, — так это сохранение и увековечивание собственных свобод и установлений. И если народ посчитает, как и я, что распространение рабства угрожает нам всем больше любой другой опасности или больше всех опасностей, вместе взятых,— не будем малодушны и не предоставим решения этого вопроса, а с ним и саму судьбу нашей страны, кучке людей, побуждаемых лишь своекорыстием! Если бы вопрос распространения рабства был незначительным, неспособным причинить вред, можно было бы отложить его в сторону. Но, поскольку это великий монстр опасности, должна ли сильная рука нации разжать свою хватку и доверить его столь слабым рукам?!

Я покончил с самым могучим аргументом за самоуправление. Покойся, священный, и покойся в мире!

Но нас пытаются еще убедить, что Закон о Небраске  — это великое деяние для спасения Союза. Что же, я сам за спасение Союза! Как бы я ни презирал рабство, я смирюсь скорее с его распространением, чем с развалом Союза: точно также я согласился бы принять любое БОЛЬШОЕ зло, чтобы избежать зла еще БОЛЬШЕГО. Но когда я выступаю за спасение Союза, я должен по меньшей мере быть уверен, что средства, которые я применяю, хоть как-то приспособлены для этой цели. Закон о Небраске , на мой взгляд, не приспособлен.

«В нём нет и привкуса спасенья»8.

Скорее, наоборот: это усугубление единственной опасности, которая когда-либо угрожала Союзу. Когда она только появилась среди нас, мы жили в мире и спокойствии. Страна стремилась к образованию новых скреп Союза, и, как казалось, долгий путь мира и процветания лежал перед нами. Из всех возможностей едва ли что-либо другое могло возобновить распри вокруг рабства, кроме самого намерения отменить Миссурийский компромисс. На каждом дюйме территории, которой мы владели, вопрос рабства был уже решен определенным образом, и все партии поклялись в верности этому. И на всем континенте не оставалось ни одной ненаселенной области, которую мы могли бы приобрести, кроме нескольких территорий на дальнем севере, о которых нечего было и думать.

При таком положении дел сам дух раздора едва ли смог бы придумать лучший способ поссорить нас, чем вернуться назад и уничтожить мирные установления прошлого. Нашептывания этого духа, похоже, возобладали. Миссурийский компромисс отменен. И мы снова оказались в самой гуще новых распрей вокруг рабства — причем таких, каких, я полагаю, нам не доводилось испытывать прежде. Кто ответственен за это? Те ли, кто сопротивляется этому решению, или те, кто беспричинно предложил его и настоял на нем? А ведь отменившие компромисс должны были знать, и они действительно знали, что найдутся люди, которые воспротивятся подобным действиям! Невозможно предположить, чтобы автор этого решения не понимал, что оно будет воспринято именно как намерение распространить рабство, отягченное грубым нарушением доверия.

Что бы вы ни утверждали и к чему бы ни стремились, таков неприукрашенный вид этого деяния. И в таком виде оно может вести лишь к распрям. Рабство основано на эгоизме человеческой природы — противостоит рабству человеческая любовь к справедливости. Эти принципы пребывают в вечном антагонизме, и, когда их сталкивают с такой яростью, как в вопросе расширения рабства, следствием должны стать непрестанные потрясения, споры и раздоры. Отмените Миссурийский компромисс, отмените все компромиссы, отмените Декларацию независимости и всю историю прошлого — вы все равно не сможете отменить человеческую природу. В сострадании человеческого сердца расширение рабства всегда будет злом, и из сострадания сердца человека его уста всегда будут говорить об этом.

Содержание Закона о Небраске также весьма любопытно. Людям придется определиться по вопросу рабства. Но закон не устанавливает, ни того, КОГДА и КАК они будут решать этот вопрос, ни того, будет ли это решение окончательным или этот вопрос будет разбираться еще множество раз. Достаточно ли, чтобы дать ответ, первой дюжины поселенцев, которые прибудут туда, или нужно будет подождать с решением, пока не прибудет целая сотня? Будет ли решение результатом народного голосования, голосования в законодательном собрании или какого-либо иного волеизъявления? На эти вопросы закон не дает ответа. Есть еще некая загадка: когда один член Нижней палаты предложил предоставить законодательному собранию явное право запретить рабство, сторонники законопроекта освистали это предложение. Этот факт стоит запомнить. Янки с Востока отправляют эмигрантов в Небраску, чтобы не пустить туда рабство; насколько я могу судить, они ожидают, что вопрос будет решаться на голосовании тем или иным способом. Однако жители Миссури тоже не дремлют. Они находятся на расстоянии броска камня от желанных земель. Миссурийцы проводят собрания и принимают резолюции, в которых нет и слабого намека на необходимость голосования. Они постановили, что рабство уже существует на данной территории и распространится там еще больше, что они, оставаясь в Миссури, будут защищать его и что аболиционистов будут вешать или прогонять. Во всех их действиях довольно ясно видны кинжалы и револьверы, но никоим образом не урна для голосования.

В самом деле, к чему все это приведет? У каждой партии ВНУТРИ Небраски будут многочисленные и решительные сторонники ЗА ПРЕДЕЛАМИ этой территории. Нет ли вероятности, что борьба закончится стычками и кровопролитием? Разве нельзя изобрести более подходящее средство, чтобы уменьшить противостояние и насилие из-за вопроса рабства, чем эта авантюра с Небраской? Я не ставлю это в вину Конгрессу и не думаю, что конгрессмены сделали это намеренно. Но если бы они в буквальном смысле слова поместили на ринг сторонников разных точек зрения, чтобы те в схватке разрешили этот спор, то и тогда было бы меньше, чем сейчас, шансов, что схватка не состоится. И если противостояние начнется, каковы шансы, что оно примет очень мирный и спасительный для Союза характер? Не станет ли первая капля пролитой крови предвестием конца Союза?

Миссурийский компромисс нужно возродить. Ради Союза его нужно возродить. Мы должны избрать Палату представителей, которая проголосует за его восстановление. Если мы по какой-то причине не сделаем этого, что последует? Рабство установят или не установят в Небраске. Будет оно там или нет, мы отречемся — вопреки заветам нашей нации — от ДУХА КОМПРОМИССА. Ибо кто после всего этого когда-нибудь поверит в национальный компромисс?! Дух взаимных уступок — тот дух, который подарил нам Конституцию и уже трижды спасал наш Союз,— будет задавлен и отвергнут навсегда. И что мы получим взамен? Южане празднуют триумф и ввергаются в соблазн до предела; северяне, как они считают, преданные, не могут забыть зла и жаждут мести. Одна сторона обижает, другая возмущается. Одна сторона насмехается, другая бросает вызов. Одна нападает, другая отвечает на нападки. На Севере уже есть несколько человек, которые отрицают любые конституционные ограничения, сопротивляются соблюдению Закона о беглых рабах и даже угрожают институту рабства в тех штатах, где оно существует. На Юге некоторые уже требуют конституционного права привозить рабов в свободные штаты и владеть ими там, требуют возобновления работорговли и договора с Великобританией, по которому беглых рабов можно было бы возвращать из Канады. Пока мало и одних и других. Но это большая угроза для всех любящих Союз: окончательное уничтожение Миссурийского компромисса и с ним самого духа всех компромиссов — не поощрит ли и не озлобит ли этих людей, не увеличит ли фатально число и одних и других?

Но если мы восстановим компромисс, что тогда произойдет? Мы восстановим этим национальную веру, национальное доверие и национальное чувство братства. Мы возродим этим дух уступок и компромиссов — тот дух, который никогда не подводил нас во всех прошлых опасностях и которому мы благополучно можем доверить все наше будущее. Южане должны объединиться с нами ради этого. Мир в стране так же дорог им, как и нам. В воспоминаниях о прошлом и в надеждах на будущее они лелеют столь же многое, что и мы. С их стороны это был бы великий поступок — великий как в его духе, так и в его плодах. Стране это подарило бы сто лет мира и процветания. И на какую жертву им нужно пойти ради этого? Они лишь вернут нам то, что уже дали в качестве возмещения давным-давно; то, что они сейчас не просили, за что не боролись и что их не заботило; то, что навязали им и что изумило их не меньше, чем нас.

Еще говорят, что компромисс невозможно восстановить, ведь, даже если мы переизберем всех членов Нижней палаты, Сенат все равно будет против нас. Совершенно верно: большинство сенаторов, принявших Закон о Небраске, как и большинство всего Сената, сохранят свои места, несмотря на выборы в этом и следующем году. Но если на одних и других выборах их избирательные округа ясно выскажутся против Закона о Небраске, разве эти сенаторы пренебрегут волей своих избирателей? Разве они подчинятся тем, кто пренебрежет волей народа?

Но даже если нам не удастся возродить компромисс формально, все равно очень важно, чтобы народное голосование было за возобновление этих положений. Нравственный вес народного волеизъявления невозможно переоценить. Авторы Закона о Небраске совсем не удовлетворены уничтожением компромисса; они заявляют, что их главная цель — народная поддержка его отмены. Для них сама Небраска лишь незначительная победа; установить принцип для будущего использования — вот чего они особенно желают.

Будущее использование — это насаждение рабства везде в мире, где местная и неорганизованная оппозиция не может этому помешать. Итак, если вы хотите дать сторонникам законопроекта такую поддержку, если вы хотите установить этот принцип распространения рабовладения, сделайте так. Я буду сожалеть, но это ваше право. Напротив, если вы отвергаете этот принцип и не намерены поддерживать его, пусть ни лесть, ни хитроумные умозаключения не отвлекут вас от прямого голосования против него!

Некоторые люди, осуждающие отмену Миссурийского компромисса, в основном виги, тем не менее не решили, выступать ли им за его восстановление, — они не хотят, чтобы их записали в одну компанию с аболиционистами. Позволят ли они мне, старому вигу, сказать им со всей доброжелательностью, что, по моему мнению, это очень глупо? Встань рядом с каждым, кто стоит за ПРАВОЕ ДЕЛО. Стой с ним рядом, когда он прав, и ОТОЙДИ от него, когда он ошибается. Выступи ВМЕСТЕ с аболиционистом за восстановление Миссурийского компромисса и выступи ПРОТИВ аболициониста, когда он пытается отменить Закон о беглых рабах. В последнем случае выступи вместе даже с тем южанином, который против Союза. Что с того? Ты все равно будешь прав. Ты прав в обоих случаях. В обоих случаях ты отвергаешь опасные крайности, стоишь посередине и удерживаешь корабль ровно и надежно. В обоих случаях ты занимаешь национальную позицию — ни много ни мало, как национальную! Такова добрая старая мудрость вигов. Отойти от нее из страха оказаться не в той компании — недостойно вига, недостойно мужчины, недостойно американца!

В особенности я возражаю против того НОВОГО положения, которое рабство заняло в нашей политической системе благодаря заявленному принципу Закона о Небраске. Я возражаю, поскольку это положение предполагает, что ВОЗМОЖНО НРАВСТВЕННОЕ ПРАВО порабощения одного человека другим. Я не согласен с опасным заигрыванием со свободными людьми — печальным свидетельством того, что, чувствуя благополучие, мы забываем о праве, что свободу как принцип мы перестали почитать. Я возражаю против этого, потому что отцы нашей республики остерегались подобного и отвергали его. Аргумент «необходимости» — единственный аргумент в пользу рабства, который они когда-либо выдвигали. Потому, и только потому, что наши отцы уже застали рабовладение, они соглашались терпеть его. Этот институт уже существовал среди нас, с чем они ничего не могли сделать, и вину за это они возложили на британского короля, который позволил ему появиться.

ДО принятия Конституции основатели нашего Союза запретили введение рабства на Северо-Западной территории — единственной свободной от него земле, которой мы тогда владели. При подготовке и принятии нашего основного закона они воздержались даже от упоминания слов «раб» или «рабство» во всем этом документе. В параграфе о возврате беглецов о рабе говорится как о «ЛИЦЕ, УДЕРЖИВАЕМОМ ДЛЯ СЛУЖБЫ ИЛИ ТРУДА». Воспрещая отмену африканской работорговли на срок двадцать лет, эту самую торговлю они назвали «переселением или импортом таких лиц, которых любой из НЫНЕ СУЩЕСТВУЮЩИХ штатов посчитает нужным принять». Это единственные положения, упоминающие рабство. Таким образом, Конституция скрывает это явление — как больной человек свои опухоли и наросты, которые он пока не осмеливается отсечь, чтобы не истечь кровью до смерти, с допущением, впрочем, что в определенное время эта операция может произойти. Меньше этого наши отцы НЕ МОГЛИ сделать, и больше этого они делать НЕ СТАЛИ. К этому их понудила необходимость, но дальше они не пошли. Но не только это. Первый Конгресс, созванный уже при Конституции, разделил их точку зрения на рабство. Они оградили и заперли рабство в теснейших границах необходимости.

В 1794 году отцы нашей республики запретили исходящую работорговлю, то есть увоз рабов ИЗ Соединенных Штатов для продажи. В 1798 году они запретили привоз рабов из Африки НА территорию Миссисипи, которая охватывала тогда нынешние штаты Миссисипи и Алабама. Это произошло за ДЕСЯТЬ ЛЕТ до того, как они получили полномочия сделать то же самое и со штатами, уже существовавшими во время принятия Конституции.

В 1800 году основатели Союза запретили АМЕРИКАНСКИМ ГРАЖДАНАМ участвовать в работорговле между третьими странами, например между Африкой и Бразилией. В 1803 году был принят закон, который помог законодательству рабовладельческих штатов ограничить внутреннюю работорговлю. В 1807 году, и со всей возможной поспешностью, наши отцы приняли закон, который должен был вступить в силу почти через год — в первый день 1808 года. Именно в этот день Конституция позволяла им запретить африканскую работорговлю и ввести суровые денежные и телесные наказания за нее. В 1820 году, посчитав, что эти постановления недостаточно действенны, они объявили работорговлю пиратством и назначили за нее высшую меру наказания — смерть. Пока центральное правительство принимало все эти меры, пять или шесть изначально рабовладельческих штатов ввели у себя системы постепенного освобождения рабов, благодаря которым этот институт вскоре исчез с их земли. Таким образом, мы видим, что простой и ясный дух того времени был враждебен к рабству В ПРИНЦИПЕ и терпим к нему лишь ИЗ НЕОБХОДИМОСТИ.

Но СЕЙЧАС, оказывается, рабовладение следует превратить в «священное право»! Небраска  ведет к этому, он открывает перед рабством дорогу к распространению и увековечиванию и, похлопывая по плечу, говорит: «Вперед! Да поможет тебе Бог!» Отныне рабство должно стать главным украшением нации, фигурой на носу государственного корабля. Постепенно, но неотвратимо, как человек, близящийся к могиле, мы отказывались от СТАРОЙ веры ради НОВОЙ. Почти восемьдесят лет назад мы впервые заявили, что все люди сотворены равными. Но сейчас от этого начального установления мы опустились к другому заявлению, что НЕКОТОРЫЕ люди должны порабощать ДРУГИХ и это их «священное право самоуправления». Эти два принципа не могут стоять рядом. Они противоположны друг другу, как Бог и мамона. Тот, кто верит в одного, должен презирать другого. Когда Петтит9 выразил свою поддержку Закону о Небраске и назвал Декларацию независимости «самоочевидной ложью», он сделал лишь то, что последовательность и прямота требовали от всех других сторонников этого закона. Из сорока с лишним поддержавших Закон о Небраске сенаторов, которые присутствовали и слышали Петтита, ни один его не осудил. Более того, насколько мне известно, во всей стране ни одна газета и ни один оратор из поддерживающих Закон о Небраске так и не раскритиковали этого политика. Если бы это сказал кто-то из отряда Мэриона10, что с ним сделали бы его товарищи, хоть они и южане?! Если бы это услышали люди, схватившие Андрэ11, то человека, сказавшего такое, вероятно, повесили бы раньше, чем самого Андрэ! Если бы это сказали в старом Индепенденс-холле семьдесят восемь лет назад, сам швейцар задушил бы сказавшего и выбросил его труп на улицу! Пусть никто не будет обманут. Дух 1777 года и дух Закона о Небраске — абсолютные антагонисты, и первый быстро вытесняется вторым.

Соотечественники, американцы, южане и северяне! Неужели мы ничего не сделаем, чтобы остановить это? Сторонники свободы по всему миру уже высказывают опасение: «Одно-единственное реакционное установление в Америке подрывает принципы прогресса и роковым образом порочит самую благородную политическую систему, которую мир когда-либо знал». Это не навет врагов, но предупреждение друзей. Разве не опасно пренебрегать им, презирать его? Разве не будет грозить опасность самой свободе, если мы откажемся от изначальных обычаев и первой заповеди нашей старинной веры? В нашем алчном желании извлечь выгоду из негров давайте остережемся «отменять и рвать в клочья»¹² саму хартию свободы белого человека!

Нашу республиканскую мантию запятнали и протащили по грязи. Давайте очистим ее! Давайте отмоем ее до белизны в духе, если не в крови, Революции! Давайте лишим рабство притязаний на «нравственное право», вернемся к существующим законам по ограничению этого института и к аргументу «необходимости»! Давайте поставим рабство на то место, которое наши отцы назначили ему, и там пусть оно покоится в мире. Давайте возродим Декларацию независимости, а вместе с ней политику и методы, которые гармонируют с ней! Северяне и южане, все американцы — пусть все сторонники свободы везде объединяются ради великой и благой работы! Если мы сделаем это, то не только спасем Союз, но и сохраним его навсегда достойным спасения. Если мы сейчас защитим его, будущие миллионы счастливых людей по всему миру до самых последних поколений будут благословлять нас!

В Спрингфилде двенадцать дней назад, где я, по сути, говорил то же, что и здесь, судья Дуглас ответил мне, и здесь он также должен будет ответить мне. Поэтому я попытаюсь предвосхитить его ответ по некоторым пунктам, которые он там затронул. Он начал с утверждения, что я все время подразумеваю, будто заложенный в Билле Небраски принцип будет иметь своим следствием распространение рабства. Судья Дуглас отрицает, что таким было НАМЕРЕНИЕ и что таким будет СЛЕДСТВИЕ.

Я не стану возобновлять спор по этому поводу. Что именно таким было намерение, весь мир был уверен с самого начала и будет уверен впредь. Так это ВЫГЛЯДЕЛО, и как сторонники, так и противники сразу же поняли это. Такую очевидность теперь нельзя изменить какими-либо доводами. С такой же легкостью доводы смогут изменить цвет кожи негра. Вы можете снова и снова мыть руки, запятнанные кровью, но красный свидетель вины самым жутким образом все равно будет липнуть к вам и бросаться в глаза.

Далее судья Дуглас говорит, что вмешательство Конгресса никогда не препятствовало рабству где-либо; что Конгресс никогда не мешал проникновению рабства ни на Северо-Западную территорию, ни в Иллинойс; что Иллинойс фактически вошел в Союз как рабовладельческий штат; что принцип, заложенный в Законе о Небраске, изгоняет рабство из Иллинойса, из нескольких старых рабовладельческих штатов, отовсюду!

Все это от начала и до конца одни уловки. Если Ордонанс 1787 года не закрыл для рабства Северо-Западную территорию, то как могло произойти такое: северо-западный берег реки Огайо вполне свободен от него, в то время как на юго-восточном берегу, до которого меньше мили, почти на всем протяжении реки оно распространено?!

Если упомянутый ордонанс не убрал рабство из Иллинойса, какое тогда различие он провел между Иллинойсом и Миссури? Они находятся рядом: разделяет их лишь река Миссисипи, их первые поселения лежат на одной и той же широте. Между 1810 и 1820 годами число рабов в Миссури УВЕЛИЧИЛОСЬ на 7211 человек, тогда как в Иллинойсе за те же десять лет — УМЕНЬШИЛОСЬ на 51 человек. Это явствует из результатов переписи. В продолжение всех этих десяти лет и Иллинойс и Миссури были территориями, но не штатами. В эти годы Ордонанс 1787 года запрещал проникновение рабства в Иллинойс и НИЧТО не запрещало его проникновения в Миссури. Рабство действительно распространилось в Миссури, но не в Иллинойсе. Это факт. Кто-либо может сомневаться, в чем причина этого?!

Однако судья Дуглас утверждает, что Иллинойс вошел в Союз как рабовладельческий штат. Молчание, пожалуй, было бы лучшим ответом на столь явное искажение известной истории страны. На каких фактах основано это смелое утверждение? Когда мы только приобрели эту землю, еще в 1787 году, в Иллинойсе было несколько рабов, которыми владели французы — жители Каскаскии13. Законодательство территории признало нескольких, прибывших из рабовладельческих штатов негров в качестве слуг, обязанных работать по договору. Через год после принятия первой конституции штата каким было общее их число, как вы думаете? Всего лишь сто семнадцать, в то время как общая численность свободного населения составляла 55 094 человека — приблизительно один к четыремстам семидесяти! При таком положении вещей народ принял свою конституцию, запрещающую дальнейшее введение рабства, со своего рода гарантиями для хозяев нескольких слуг по договору, и предоставляющую свободу будущим детям этих слуг. В конституции Иллинойса и отдаленно не упоминались предполагаемые пожизненные рабы. На этом крошечном основании судья строит свой аргумент о том, что Иллинойс вошел в Союз как рабовладельческий штат. Пусть факты будут ответом на этот аргумент.

Принципы Закона о Небраске, говорит судья Дуглас, изгнали рабство из Иллинойса. Но принцип, заложенный в билле, вначале укоренил этот институт здесь — то есть изначально рабство появилось в Иллинойсе, потому что не было закона, препятствующего ему, и еще до того, как мы завладели этой территорией. Обнаружив его здесь и располагая Ордонансом 1787 года, наш народ в стремлении помешать усилению рабства объединился в борьбе и наконец избавился от него наилучшим способом из возможных.

Однако принцип Закона о Небраске, добавляет судья, упразднил рабство в нескольких старых штатах. Что ж, это правда: несколько старых штатов в последнюю четверть прошлого века действительно утвердили системы постепенного освобождения от рабства, благодаря которым этот институт окончательно исчез из их границ. Может быть как ИСТИННЫМ, так и ЛОЖНЫМ, что именно принцип Закона о Небраске послужил причиной, которая привела к осуществлению этих мер. Прошло уже более пятидесяти лет с тех пор, как последний из этих штатов применил свою систему эмансипации.

Если Билл Небраска14 действительно проделал эти великодушные труды, весьма печально, что очень долгое время он совершенно бездействовал. Но разве нет основания предполагать, что принципы РЕВОЛЮЦИИ, а не принципы Билла Небраски привели к освобождению рабов в тех нескольких старых штатах? Если спросить людей на этих освобожденных от рабства территориях, я вполне убежден, что они ответили бы: ни это, ни какое-либо иное благодеяние никогда не были следствием действий Билла Небраски.

В процессе моей главной аргументации судья Дуглас прервал меня и сказал, что принцип, заложенный в Законе о Небраске, очень старый, что происходит этот принцип из того времени, когда Бог сотворил человека, поставил его перед добром и злом и позволил ему выбирать самому за себя и нести ответственность за свой выбор. В тот момент мне это показалось простой шуткой, и я откликнулся соответственно. Однако, отвечая мне, судья повторил это в качестве значимого аргумента. Если воспринимать это серьезно, то факты данного высказывания не соответствуют истине. Бог не поставил человека перед добром и злом и повелел ему выбирать. Наоборот, он повелел человеку не вкушать плода некоего дерева под страхом смерти. Едва ли я желал бы столь сильного запрета в отношении рабства в Небраске.

Но этот довод кажется мне очень примечательным в другом аспекте: он весьма напоминает старинный аргумент о «божественном праве королей». Согласно последнему аргументу король может поступать со своими белыми подданными как ему угодно, отвечая лишь перед Господом. А по первому аргументу белый человек может обращаться со своими черными рабами как ему заблагорассудится и отвечать за это лишь перед Господом. Два явления в точности повторяют друг друга, и вполне естественно, что для их поддержки приходится приводить похожие доводы.

Я доказывал, что применение принципа самоуправления в той форме, за которую борется судья Дуглас, потребует возобновления африканской работорговли, что любая аргументация в пользу права людей привозить рабов в Небраску может быть также использована в пользу права привозить их с побережья Африки. Судья ответил, что Конституция требует уничтожения иностранной работорговли, но не требует запрета рабства на территориях. Это ошибка с точки зрения фактов. Конституция НЕ ТРЕБУЕТ действия Конгресса в обоих случаях, но УПОЛНОМОЧИВАЕТ в обоих. Таким образом, все равно нет разницы между двумя случаями.

В отношении сказанного мной о преимуществе рабовладельческих штатов перед свободными в вопросе представительства судья ответил мне, что в свободных штатах мы считаем пятерых негров наравне с пятерыми белыми, тогда как в рабовладельческих штатах они считают пятерых рабов лишь как троих белых, и что преимущество, следовательно, на стороне свободных штатов.

Но в рабовладельческих штатах они считают свободных негров так же, как и мы. И так уже получается, что, помимо рабов, в этих штатах есть столько же свободных негров, сколько есть у нас, и еще тридцать тысяч сверху! Таким образом, их свободные негры более чем уравновешивают наших, а преимущество рабовладельческих штатов перед нами, вытекающее из их владения рабами, остается таким же, каким я его описал.

В ответ на мой аргумент о том, что Компромиссные меры 1850 года были системой противовесов и что ни одно из их положений нельзя перенести на другие вопросы без соответствующего уравновешивания, судья с ходу отверг, что эти меры имели какую-либо связь друг с другом или какую-либо зависимость друг от друга. Это просто безрассудство. Если они не были связаны друг с другом, почему о них постоянно говорят вместе? Почему он сам так говорил о них тысячу раз? Почему он постоянно называет их РЯДОМ мер? Почему все называют их компромиссом? Почему Калифорнию не пускали в Союз шесть или семь месяцев, если этот вопрос не был связан с другими вопросами? Словарь Уэбстера дает такое определение слова «компромисс»: «улаживание и разрешение разногласий обоюдным соглашением, с уступками в требованиях каждой из сторон». Это вполне точно передает народное понимание слова «компромисс».

Еще до того, как судья сказал нам об этом, мы знали, что эти меры принимались по отдельности и в различных законопроектах и что все они получили разное количество голосов. Но мы также знаем — и он сам это знает,— что ни одно из этих решений не могло быть принято обеими палатами Конгресса без понимания, что и другие решения также будут приняты. Именно благодаря этому пониманию каждое решение получило голоса, которые оно не смогло бы получить в противном случае. Именно этот факт придал этим мерам их подлинный характер. И именно всеобщая осведомленность о данном факте присвоила им название «компромисс», столь подходящее к их подлинному характеру.

Я рассуждал так: «Допустим, распространение законов о Юте и Нью-Мексико на Небраску могло бы устранить другие возражения. Но как можно сделать Небраску которая является территорией с соответствующей формой управления, «полностью свободной» для введения рабства ПРЕЖДЕ, чем там будет принята конституция штата? Ведь законы о Юте и Нью-Мексико санкционировали рабство лишь после того, как разработали свои конституции и были приняты в Союз как штаты!» На это судья Дуглас ответил, что законы о Юте и Нью-Мексико разрешили рабство ПРЕЖДЕ, в подтверждение чего процитировал из одного из этих законов следующее: «Законодательная власть указанной территории будет распространяться на все правовые вопросы законодательства в соответствии с Конституцией Соединенных Штатов и положениями настоящего акта».

Из этой цитаты ясно, что речь идет лишь о том, что законодательная власть территории должна применяться для общего обеспечения «всех правовых вопросов законодательства». Я настаиваю, что как правила составления законов, так и простое народное понимание вопроса требуют, чтобы четко ВЫРАЖЕННОЕ положение о вхождении Юты и Нью-Мексико в Союз с рабством, раз уж они сделали такой выбор при создании своих конституций, являлось ОТКАЗОМ от каких бы то ни было подразумеваемых полномочий по этому вопросу; и что Конгресс, четко понимая этот момент, сформулировал это положение таким образом, что оно не допускает двусмысленностей.

Судья намекнул, что я счел удобным забыть о Законе о территории Вашингтон, принятом в 1853 году. В нем провозглашалось разделение Орегона и организация его северной части в виде территории Вашингтон. Мой оппонент утверждает, что этим законом был отменен Ордонанс 1787 года, до того времени действовавший в Орегоне; что почти все члены Конгресса проголосовали за упомянутый закон, начиная с Чарльза Аллена из Массачусетса и заканчивая Ричардом Йейтсом из Иллинойса в Палате представителей. Далее судья Дуглас утверждает, что объяснить, почему конгрессмены, которые сейчас выступают против Законопроекта Небраски, голосовали за Закон Вашингтона, можно лишь следующим: тогда прошло еще очень мало времени после ратификации двумя главными политическими партиями Компромисса 1850 года и, следовательно, эта ратификация была еще слишком свежа, чтобы тогда отречься от нее.

Конечно, я и прежде читал Закон о территории Вашингтон. И сейчас тщательно изучил его. И я заявляю, что в нем не содержится отмены Ордонанса 1787 года или какого-либо другого запрещения рабства. В явных выражениях во всем законе абсолютно ничего не сказано о рабстве — в сущности, ничего, что могло бы заставить читателя ПОДУМАТЬ о нём. По моему мнению, в той же степени этот закон лишен того, из чего можно было бы законным способом вывести отмену Ордонанса 1787 года. Как бы там ни было, разве люди должны попадаться на хитрые уловки правовых намеков, извлеченных из завуалированного языка, который, возможно, был применен именно для этой цели — поймать нас в ловушку?! Я искренне хотел бы, чтобы каждый прочитал этот закон полностью, вник в каждое предложение и каждую строку и попытался найти в нем отмену Ордонанса 1787 года или что-либо подобное.

И еще одно замечание по Закону о территории Вашингтон: если он замышлялся по образцу Законов о Юте и Нью-Мексико, как настаивает судья Дуглас, то почему в него не включили, как и в них, положение о том, что территория Вашингтон должна будет войти в Союз с рабством или без рабства, как они сами решат при составлении своей конституции? В законе нет подобного положения, и вся человеческая изобретательность не сможет придумать иную причину такого отсутствия, кроме той, что по замыслу этот законодательный акт не должен был следовать примеру Законов о Юте и Нью-Мексико в отношении рабства.

Не только Закон о территории Вашингтон существенно отличается от Законов о Юте и Нью-Мексико, но и Закон о Небраске существенно отличается как от первого, так и от двух других. Этот последний предоставляет народу «полную свободу» в регулировании своих внутренних вопросов, однако во всех вышеупомянутых законопроектах все местные законы должны утверждаться Конгрессом и если они не будут одобрены, то потеряют свою силу. Закон о территории Вашингтон идет еще дальше: территориальному законодательному собранию категорически запрещается — и это прописано вполне строгим и точным языком — учреждать банки или заимствовать деньги от имени территории. И таково священное право самоуправления, хвалы которому, как мы слышали, возносились в столь большом количестве?! Никак нет! Закон о Небраске не подражал ни Законопроектам 1850 года, ни Закону о территории Вашингтон. Он не подражает ни одному закону от Адама и до наших дней. Подобно тому как Филлипс15 сказал о Наполеоне, Закон о Небраске — величественен, мрачен и странен, окутан одиночеством собственной оригинальности, не имеет прообраза и не отбрасывает тени на землю.

Отвечая мне, сенатор Дуглас, по существу, заметил: он всегда полагал, что наше правительство было создано для белых людей, но не для негров. Что же, с точки зрения простого факта я тоже так думаю. Однако в этом замечании судьи есть многозначительность, которая, как я полагаю, служит ключом к пониманию большой ошибки (если в этом вообще есть ошибка), допущенной в Билле Небраски. Это замечание свидетельствует, что у судьи нет четкого представления о том, что негр — человек. Следовательно, у него нет даже мысли о том, что могут быть какие-либо нравственные вопросы при составлении законов для негров. С его точки зрения, вопрос, будет ли новая территория рабовладельческим или свободным штатом,— совершенно незначительный, как будто речь идет о том, что собирается делать ваш сосед на своей ферме: выращивать табак или разводить крупный рогатый скот. Прав ли мой оппонент или ошибается, но вполне очевидно, что огромное количество людей думает совершенно иначе. Они считают рабство большим нравственным злом, и их чувства против него не мимолетны, но вечны. Эти чувства лежат в самой основе их понимания справедливости, и с подобными убеждениями нельзя обращаться легкомысленно. Эти чувства — большой и долговременный элемент народной жизни, и я полагаю, что ни один государственный деятель не может благополучно пренебрегать ими.

Наш сенатор также утверждает, что его оппоненты в этом вопросе не вполне согласны друг с другом. Он напоминает мне, что, при моей твердой приверженности конституционным правам рабовладельческих штатов, я в значительной степени отличаюсь от других, с кем сотрудничаю, когда возражаю против Законопроекта Небраски. Судья Дуглас говорит, что это не вполне честно — оппонировать в столь разношерстной компании. Ему следует помнить, что он застал нас врасплох — изумил нас своим законопроектом. Нас словно гром поразил — мы покачнулись и упали в полном смятении чувств. Но мы поднялись, и каждый ринулся в бой и схватил первое, что попало под руку,— косу, вилы, топор дровосека, тесак мясника. Мы устремились в направлении звука и быстро приблизились к нему. Судья указывает, что наша подготовка, обмундирование и оружие не вполне совершенны и единообразны. Но не стоит думать, что этим он сможет отвлечь нас от нашей цели. Когда буря пройдет, он снова увидит, что мы — американцы, столь же преданные вечному единству и процветанию нашей страны, как и прежде.

Наконец, судья призывает против меня дух Клея и Уэбстера. Они были великими людьми и людьми великих деяний. Но в чем я противоречу им?! Почему их пожизненный враг пытается сейчас извлечь выгоду для себя, противопоставляя им меня — их пожизненного друга?! Я выступаю против отмены Миссурийского компромисса — разве они выступали за отмену? Они выступали за Компромисс 1850 года — разве я когда-либо выступал против него? Без остатка они были преданы Союзу — при всей скромности моих способностей, разве я предан меньше? Клей и Уэбстер умерли еще до того, как был поднят этот вопрос. По какому праву наш сенатор говорит, что они заняли бы его сторону, если бы были живы?! Мистер Клей был главным вдохновителем Миссурийского компромисса — мыслимо ли, что он, если бы был жив, стал бы его главным разрушителем?! Истина в том, что некоторая поддержка вигов сейчас действительно необходима судье, поэтому и всплыли имена Клея и Уэбстера. Старые друзья нашего сенатора покинули его в таком количестве, что рядом с ним остались лишь немногие. Он пришел к своим, и свои его не приняли, и вот, он обращается к язычникам16.

Еще одно слово об отчаянном предположении судьи на тот счет, что Компромиссные меры 1850 года не связаны друг с другом, что Иллинойс вошел в Союз как рабовладельческий штат и другие подобные моменты. Это не что иное, как беззастенчивое отрицание истории страны. Если мы не знаем, что Компромиссные меры 1850 года зависели друг от друга, если мы не знаем, что Иллинойс вошел в Союз как свободный штат,— мы не знаем ничего. Если мы не знаем всего этого — то мы не знаем, что когда-то вели Революционную войну и что у нас был такой вождь, как Вашингтон. Отрицать все это — значит отрицать наши национальные аксиомы, по меньшей мере это означает отрицать наши догматы. Это исключает возможность любой аргументации. Если человек встанет и скажет, а потом повторит и еще раз скажет, что дважды два — не четыре, то я не знаю, какой аргументации под силу переубедить его. Я полагаю, что могу отвечать судье до тех пор, пока он придерживается начальных условий. Но когда он бежит от них, никакой мой аргумент не может загустеть настолько, чтобы превратиться в подобие кляпа и по-настоящему закрыть ему рот. В таком случае я могу лишь напомнить моему оппоненту о семидесяти тысячах ответов из Пенсильвании, Огайо и Индианы.

• 1
  Здесь и далее под «институтом» Линкольн понимает рабовладение
• 2
  Джошуа Гиддингс, видный противник рабства
• 3
  Линкольн цитирует выступление Стивена Дугласа  в Спрингфилде 23 октября 1849 года
• 4
  Линкольн цитирует Евангелие от Матфея (Мтф. 6:34)
• 5
  Линкольн цитирует поэму Александра Поупа «Опыт о критике» (1711). Цитата приведена в переводе А. Субботина (1988)
• 6
  Перевод из «Декларации независимости» цит по: Конституционные и законодательные акты буржуазных государств XVII—XIX веков / под ред. П. Н. Галанзы. М., 1957..
• 7
  Соответственно – лат.
• 8
  Линкольн цитирует Шекспира («Гамлет», акт III, сцена 3)
• 9
  Джон Петтит, американский политик-демократ, сенатор от Индианы с 1855 года.
• 10
  Фрэнсис Мэрион, участник Войны за независимость США. Организатор знаменитого отряда рейнджеров, получившего название «Партизаны Мэриона»
• 11
  Джон Андрэ, британский офицер. 23 сентября 1780 года был схвачен с планами оборонных сооружений Вест-Пойнта и через 10 дней казнен.
• 12
  Линкольн цитирует Шекспира («Макбет», акт III, сцена 2)
• 13
  Территория, принадлежавшая племени каскаския, которое входило в племенную конфедерацию иллинойсов — территория современных штатов Иллинойс, Айова, Миссури, Арканзас и Висконсин.
• 14
  Здесь Линкольн персонифицирует Закон о Небраске (The Nebraska Bill), опуская определенный артикль и используя местоимение третьего лица мужского рода. Этот приём часто использовался редакторами иллинойских газет, представлявших спорный закон в виде злодея.
• 15
  Чарльз Филлипс, ирландский адвокат и писатель
• 16
  Парафраз двух мест Нового Завета: Иоан. 1:11 («Пришел к своим и свои Его не приняли») и Деян. 13:46 («Тогда Павел и Варнава с дерзновением сказали: вам первым надлежало быть проповедану слову Божию, но как вы отвергаете его и сами себя делаете недостойными вечной жизни, то вот, мы обращаемся к язычникам.»)

Оригинал: Collected Works of Abraham Lincoln. Volume 2. P. 248-273