Правдивая история о пиратских кораблях «Юнона» и «Авось»

Д.Бандура

Если бы не глупая гримаса судьбы, подкараулившая в дальнейшем приятелей в самом расцвете лет, то, несомненно, однажды они составили бы славу российского флота. Но довольно и того, что выпало на их долю за отпущенный век.

Уже в молодые годы друзья успели прославиться по всей России — от Петербурга до Аляски — ратными и мирными делами. Николай Хвостов, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет участвовал в двух своих первых морских сражениях и удостоился золотой медали; Давыдов тоже очень рано, в 17 лет, прославился на флоте отчаянной отвагой. Первый, по описаниям современников, обладающий средним ростом и посредственной силой, «соединял в душе своей кротость агнца и пылкость льва». Второй же «был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел». Надо полагать, именно эта схожесть характеров и свела их вместе, несмотря на разницу в возрасте. Непомерная удаль, всепобеждающая тяга к приключениям определяли чуть ли не все поступки Хвостова и Давыдова. Главным же поступком, повлиявшим на весь ход жизни наших героев, стало поступление на службу в Российско-американскую компанию.

В то время, при Александре I, Россия прилагала большие усилия к расширению своих владений в Америке. Для подъема уровня тамошних мореходных кадров император издал указ, разрешавший Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казенного жалования. Хвостов и Давыдов стали первыми, кто воспользовался этой привилегией.

Произошло это в 1802 году — по предложению Николая Резанова, лично знавшего Хвостова. Нечего и говорить, друзья не раздумывая согласились отправиться на Аляску. Однако следующий пассаж из путевых записок Давыдова достаточно говорит о том, что значило в то время «поехать в Америку»: «Когда остались мы двое в кибитке, сердце мое стеснилось, радости исчезли, и в душе происходили сильные волнения. С одной стороны, меня огорчало, что я иду туда, где лишен буду всех удовольствий и удобств жизни. С другой стороны, воображение совершить столь далекий путь, побывать в местах, в которых редкому быть случится, и, может быть, сделать себе в мореплавателях имя — все сие возбуждало во мне любопытство и льстило честолюбию. Сии мечтания попеременно наполняли мою голову, так что я иногда смеялся, иногда плакал и в таком состоянии духа доехал до Ижоры».

О том, что за характер был у молодых офицеров, можно судить по случаю, произошедшему во время их первого путешествия через Сибирь на Дальний Восток. Г. Давыдов писал в своих путевых записках: «Проехали верст пять по дороге, остановились в первом часу пополудни кормить лошадей. Едва успели разбить палатку, как услышали ружейные выстрелы, от которых якуты наши тотчас упали ниц, и в то же время с разных сторон появились семь человек, из коих два шли прямо к нам, имея совсем готовые ружья. Не ожидая ничего доброго от такой встречи, стали мы хвататься за свои намокшие ружья. Хвостов, не могши скоро достать своего, с одной саблей побежал навстречу к ним и, подошедши к атаману, спросил: «Как вы смели подойти к военным людям? Положи ружье, или я велю стрелять». Сей смелый поступок устрашил атамана. Он велел своим положить ружья и сказал: «Мы видим, что вы военные люди, и ничего от вас не требуем». Прочие разбойники также кричали нам: «Не пали! Не пали!» Между тем, однако ж, атаман, посмотря с некоторым удивлением на Хвостова, предложил ему идти в их палатку, отстоящую, по его словам, не далее ста сажень от сего места. Хвостов, чтоб не показать себя оробевшим от его предложения, отвечал: «Пойдем». Он вошел с ними в палатку, где набралось их более 10 человек. Один из них стал говорить с ним грубо: «Молоденек, брат, ты, а шумишь много». И начал его трепать по плечу. Хвостов, видя, что дерзость сия может также и других ободрить к наглостям, решился в то же мгновение из всей силы ударить его в щеку, так, что разбойник не устоял на ногах. Потом, подняв саблю, сказал: «Ежели вы что-нибудь против меня подумаете, то дешево со мною не разделаетесь, я один справлюсь с вами». Разбойники оцепенели. Атаман закричал на виноватого: «Ты забыл, что ты варнак, а его высокоблагородие — государев офицер». После чего велел ему кланяться в ноги Хвостову и просить прощения. Так заключен был мир с разбойниками, которые потом даже сами предлагали нам все, что имеют, кроме сахару, извиняясь тем, что не нашли оного ни у одного купца».

На Аляске Хвостов и Давыдов отличились, прежде всего, тем, что доставили груз с острова Кадьяк в Охотск в немыслимо короткий срок — за два месяца, продемонстрировав тем самым возможность быстрого и надежного морского сообщения с метрополией. Их служба так понравилась руководству Российско-американской компании, что не успели друзья в 1804 году вернуться в Петербург, как их пригласили снова, удвоив жалование против прежнего.

Так в мае 1805 года Хвостов и Давыдов вновь проездом в Америку оказались в Охотске, где и застал их обозленный на несговорчивых японцев Резанов.
Вместе с ним они совершили путешествие в Калифорнию и получили от него инструкции по операции против японцев.

После возвращения из секретной экспедиции моряков в Охотске ждал немедленный арест и водворение в острог по распоряжению охотского управителя Бухарина, обвинившего Хвостова и Давыдова в самоуправстве. Друзья попали в куда как отчаянное положение. Истинного вдохновителя сахалинской экспедиции и единственного свидетеля, который мог высказаться в их защиту, уже не было в живых. Имелись, правда, письма Резанова графу Румянцеву на сей счет, но до Петербурга далеко. К тому же некоторые современники выражали уверенность в том, что обвинения в самоуправстве служили лишь предлогом для расправы над Хвостовым и Давыдовым, а подлинной причиной ареста было корыстолюбие Бухарина, который захотел наложить лапу на захваченные ими трофеи.

В пользу такой версии говорит чрезмерно жестокое обращение с арестантами: их развели по разным камерам, лишили всех личных вещей и принялись морить голодом и холодом. Все шло к тому, что, пока суд да дело, доблестных офицеров сгноили бы насмерть в охотской каталажке. Воистину, мир не без добрых людей. Молва о бедственном положении Хвостова и Давыдова, уже успевших приобрести в маленьком Охотске изрядную популярность, не оставила безучастными местных жителей, включая и некоторых тюремщиков. В условленное время двери темниц отворились. Чтобы отвести подозрение от добрых стражей, Хвостов оставляет записку, гласящую, что это он усыпил их с помощью опия.

Горожане снабдили беглецов одеждой, обувью, сухарями и двумя ружьями. С такой убогой экипировкой им, истощенным длительным бесчеловечным заточением, предстояло пройти до Якутска — ближайшего населенного пункта — около 700 километров. Поразительно, но они проделали этот путь — зимой, по горным кряжам, нехоженым лесам и болотам (надо было запутать следы), то впадая в отчаяние, то вновь обретая волю к жизни. Последняя оказалась сильней. В Якутске беглецов было задержали и переправили в Иркутск, но вскоре от министра морских сил Чичагова пришло предписание доставить обоих в столицу, не чиня никаких препятствий. В мае 1808 года Хвостов и Давыдов возвратились в Петербург. Отдыхать героям пришлось недолго.

Спустя три месяца Хвостов и Давыдов командированы для участия в военных действиях против шведов. И снова невероятные подвиги, описанные в реляции с фронта.
Давыдов на этой войне был легко ранен и также удостоился многих похвал за отвагу.

4 октября 1809 года в Петербурге оказался корабельщик Вульф, тот самый, у которого Резанов в свое время приобрел «Юнону». На другой день он намеревался отплыть в Америку и пригласил Хвостова и Давыдова на вечеринку. Собрались на Васильевском острове у общего приятеля. В два часа ночи, возвращаясь с пирушки, друзья подошли к разведенному Исаакиевскому мосту. Что за преграда для отважных морских офицеров? Под мостом как раз проходила барка. Хмель ли, всегдашняя ли удаль явились тому виной, но им показалось, что не составит труда соскочить на судно, а с него — на другую половину моста… Больше Хвостова и Давыдова никто не видел.

Некто А. Шишков сложил им эпитафию:

Два храбрых воина, два быстрые орла,
Которых в юности созрели уж дела,
Которыми враги средь финских вод попраны,
Которых мужеству дивились океаны,
Переходя чрез мост, в Неве кончают век…
О странная судьба! О бренный человек!

Обидная, глупая смерть, разительно противоречащая всей прожитой жизни. В странствиях по глухим углам Сибири и Аляски, в сражениях на восточных и западных морях они то и дело оказывались на волосок от смерти, словно играли с нею (а в наш рассказ вошла лишь часть их опаснейших похождений), — и так нелепо погибнуть!