Жизнь женщины во времена «золотой лихорадки»
«На самом деле, все должны посетить прииски, только для того, чтобы увидеть, как мало требуется человеку, чтобы чувствовать себя уютно в этом мире», — писала с калифорнийских приисков своей сестре Молли в Новую Англию Луиза Амелия Кнапп Смит Клапп. Общим счётом с 13 сентября 1851 по 21 ноября 1852 года она отправила 23 письма, описывающих жизнь на Изобильной Отмели и около Индейской Отмели, что на «восточном ответвлении северного рукава реки Фетер», примерно в 120 милях к северо-востоку от Сакраменто, где сейчас находится Национальный заповедник Плюма.
Письма Луизы Клапп под псевдонимом «Госпожа Ширли» публиковались в виде постоянной рубрики с января 1854 по декабрь 1855 в существовавшем недолгое время литературном журнале Фердинанда Ювера «The Pioneer: or California Monthly Magazine». Ювер предупредил читателей, что письма «изначально не предназначались для публикации, и нами приводятся с небольшими сокращениями». Среди читателей этой рубрики был Брет Гарт. Письма Ширли оказали на него влияние, когда он писал «Удачу в Роаринг-Кэмп» и другие свои рассказы о калифорнийской «золотой лихорадке». Историк, философ и писатель девятнадцатого века Джосайа Ройс сказал, что письма Ширли «представляют собой самый лучший, из мне известных, отчет о ранних старательских посёлках». И в 20-м веке, когда Калифорнийский Книжный клуб попросил 16 видных деятелей штата назвать 10 главных источников по калифорнийской «золотой лихорадке», 13 из них назвали письма Ширли. Ни один другой источник не получил подобного признания.
Луиза Амелия Кнапп Смит родилась 28 июля 1819 года, в городке Элизабет, штат Нью-Джерси в семье Мозеса и Лоис (Ли) Смитов. Её отец был школьным учителем в местной школе. В конце концов, семья вернулась в родной город её отца Амхерст, штат Массачусетс, где Мозес и скончался в 1832 году, в возрасте 47 лет. Луизе в то время было 13. Лоис последовала за мужем в могилу пять лет спустя, оставив семерых сирот. Луизу взял на воспитание Озмин Бейкер, адвокат и друг семьи по Армхерсту. Он устроил её в школу при женской семинарии в Чарльстоне, штат Массачусетс, и потом – в академию в Армхерсте. Её ближайшей родственницей была Мэри Джейн, или «Молли», в адрес которой она и отправляла свои ныне знаменитые письма. Луиза вполне могла встречаться с жительницами Армхерста Эмили Дикинсон и Хелен Хант, но, как отмечает историк Родман Уилсон Пол, она была на 11 лет старше своих соседок, будущих писательниц.
Луиза также обменивалась письмами с Александром Хиллом Эвереттом. Они случайно встретились в августе 1839 года, когда оба совершали поездку в дилижансе по южному Вермонту. Луиза Смит тогда была изящной, веселой, златовласой двадцатилетней студенткой. Александр Эверетт был много путешествующим дипломатом, старше её на 30 лет. Она была очарована им, он же просто потерял от неё голову. Как её наставник в литературе, 31 октября 1839 года он посоветовал ей: «Если Вы добавите к любви к чтению привычку писать, то перед Вами откроется новый и неистощимый источник удовольствия и удовлетворения». Она приняла его совет, отвергнув его любовь. Эверетт умер в Макао в июне 1847 года. Ранее в том же году он получил письмо от Луизы, в котором она сообщала о своей помолвке с молодым доктором.
Человек, за которого Луиза Смит вышла замуж, был на пять лет младше её. Файетт Клапп в 1848 году окончил Браунский университет, и в то время, когда познакомился с Луизой, изучал медицину и был учеником врача. Оба, и Луиза и Файетт Клаппы были настроены ехать на запад, поэтому, как только стало известно, что в Калифорнии обнаружили золото, молодожены собрали свои сундуки и сели на шхуну «Манила». Они отплыли из нью-йоркской гавани в августе 1849 года, прибыв в Сан-Франциско пять месяцев спустя. Туманная и сырая погода в заливе не подходила Файетту. В Сан-Франциско он страдал от приступов разлития желчи, лихорадки, малярии и желтухи. Луизе же, наоборот, понравился этот холмистый город. Она писала: «Со своим разношёрстным, разноязыким, разноликим населением, со своими аляповатыми площадями, выстраивавшимися в один день, и горевшими на следующий, его греховно прекрасными игорными домами, пёстрыми магазинами, в которых можно найти самый богатый выбор товаров из всех стран, со своим необузданным, свободным, нешаблонным образом жизни, он обладает, а для юных искателей приключений – в особенности, необычным притяжением».
По состоянию здоровья Файетт Клапп уехал с женой в глубь земли, поселившись в Плюма-Сити, месте, которое Луиза описала как «город исчезающей пышности». Построенный на берегу реки Фетер, между Сакраменто и Мэрисвиллем, Плюма-Сити ныне не существует.
7 июня 1851 года Файетт с другом уехали в Изобильную Отмель, в надежде, что чистый горный воздух окажет благоприятное влияние на его здоровье. Также он надеялся на хорошие вложения в старательский промысел, и на нехватку там докторов. Во многих других местах Калифорнии доктора и юристы уже были в избытке. К счастью для молодого доктора Клаппа, надежды на Изобильную Отмель оправдались по всем пунктам. Как только он обустроился там сам, он вернулся за женой в сентябре. Поскольку к услугам Луизы были и повариха, и прачка, у неё было много времени для писем.
В Изобильной Отмели проживало всего несколько женщин. Луиза насчитала четырёх, кроме себя. В старательском посёлке не было борделя, хотя «Эмпайр» — смесь таверны, ресторана и универсального магазина — изначально строился с планами на устройство там борделя. Предприятие прогорело, и аферисты, вложившие в строительство двухэтажного здания с «элегантным зеркалом», стеклянными окнами, столами для игры в «монтэ» и «кроватями настолько тяжёлыми, что никто, не обладающий силой гиганта, не мог их сдвинуть», продали его Кёртису и Луизе Бэнкрофтам за несколько сотен долларов.
Луиза Бэнкрофт (в письмах называемая «Миссис Б.») была первой женщиной, встретившейся Луизе в Изобильной Отмели. Писательница описывает её как «кроткую и дружелюбную женщину двадцати пяти лет от роду». Когда Луиза Клапп вошла в «Эмпайр», миссис Бэнкрофт «готовила ужин на полдюжины человек, а её милый мальчик, плакавший и неистово брыкавший ножками в своей колыбели — корзине из-под шампанского, отмечал две недели с момента начала своего земного пути».
Другой женщине в посёлке была «Миссис Р.», чьё имя до сих пор не расшифровано историками. Она жила со своим мужем в трехкомнатном парусиновом доме, который она неизменно поддерживала в чистоте. Луиза назвала её «маленькой шестидесятивосьмифунтовой королевой». В своём пятом письме она цитирует старателя, который восторженно восхвалял миссис Р. «Расчудесная женщина, — говорил старатель, — Такой и должна быть жена. Вы только взгляните, она на стирке за девять недель заработала своему старику девятьсот долларов чистыми! Таких женщин нынче и не сыщешь, скажу я Вам, если бы они существовали, мужик мог бы жениться на такой, и делать на ней деньги».
Миссис Нэнси Бейли тоже была крошечной. Она делила пыльную хижину с мужем и тремя детьми, и сильно болела, скончавшись через несколько недель после приезда Луизы. «Я только что вернулась с похорон бедной миссис Б.», — писала Луиза, — «умершей от перитонита – распространенной болезни в этих местах». Её тело было помещено в гроб, и покрытое скатертью со стола для «монтэ» вместо савана, отнесено на расположенное в горах кладбище, где до сих пор сохранился надгробный камень.
Первая женщина, прибывшая в Изобильную Отмель, вместе с отцом управляла гостиницей «Индиана». Её называли Индиана-Гёрл. Луиза написала о ней в своём втором письме:
«Нежное слово «девушка» кажется совсем неуместным, когда говорят об этом огромном куске человечины. Раскаты её могучего голоса, проникающие сквозь две закрытые двери и длинный коридор, лишь усиливают мою мигрень, которую я испытываю всякий раз, когда она разговаривает. Это нежное создание носит самые тонкие старательские сапоги и имеет изящную привычку вытирать посуду своим фартуком. Прошлой весной она пришла в посёлок, преодолевая эти ужасные холмы, неся на спине пятидесятифунтовый мешок муки, а ведь в то время сугробы были ещё пять фунтов высотой».
В то же время, некоторые мужчины, включая Янка – держателя бревенчатого магазина выше по отмели, «попали под очарование Индиана-Гёрл», признается Луиза в своём девятом письме. Янк сам по себе был тот ещё персонаж. Он стремился походить на благородного мошенника. «Он доверительно рассказал мне о способах, которыми он обчищает начинающих старателей», — писала Луиза. Что до его магазина, то Луиза описала его как «самое нелепое нагромождение разнородных товаров, которое я когда-либо видела. Там было всё, что можно только придумать – от запасных частей к весам до иголок для шитья батистовых тканей, от вельветовых штанов до суконных пальто самого стильного покроя. Его собрание книг было самым большим, самым непристойным и самым «бульварным» на всей реке».
В седьмом письме Луиза описала бревенчатую хижину, которую Файетт приобрёл для неё на малозасёленной Индейской Отмели, вверх по реке от Изобильной Отмели, но в расстоянии пешего перехода от неё:
«Приезжай, моя дорогая, ты абсолютно желанный гость, но мы не сможем разместить тебя у себя, ведь на нашей холщовой двери нет даже щеколды. Комната, в которую мы недавно переехали, площадью около двадцати квадратных футов. Под потолком натянута хлопчатобумажная ткань. Стены завешены аляповатым ситцем, рисунок которого я считаю прекрасным образцом искусства набивки. Художник, по-видимому, выдохся, пока рисовал разнообразные розы – от цветков в бутонах до увядающей красоты «последней розы лета». Занавеска из описанного выше ситца отделяет ту часть комнаты, где стоит кровать. Очаг выложен из камней и глины, труба выполнена из чередующихся рядов грубых палок. Калильная сетка сделана из деревянного бруса, покрытого жестью из консервных банок, до сих пор сохраняющей наименования того съедобного, что в них было, выполненные черными иероглифами. И я полагаю, что только из вежливости можно назвать дыру в два квадратных фута в одной из стен комнаты — окном, до сих пор не познавшем стекла».
Путь от Индейской Отмели, где находилась хижина Клаппа, до Изобильной Отмели, где был его офис, был отчасти опасным. Пешеходными мостами через реку служили неокоренные бревна, обросшие мхом. По пути приходилось огибать огромные валуны и многочисленные старательские шурфы, до шести и более футов в глубину. Один шурф находился всего в нескольких футах от дверей их хижины.
О своем пути на Индианскую Отмель, Луиза записала: «Первое, что привлекло моё внимание, как только наш новый дом предстал перед моими глазами – выцветший сине-красно-белый американский флаг, водруженный перед прошлым Четвертым июля каким-то патриотически моряком, взобравшемся на самую верхушку кедрового дерева, и обломавшем ветки, спускаясь обратно. Теперь это дерево стоит среди своих собратьев красивым, обросшим мхом флагштоком, швыряющим в лицо Небес счастливое знамя Свободы».
Также она мельком описала «искусственное изящество» гостиницы:
Над входом большими красными буквами написано имя Гумбольдта с пропущенной буквой “д”. Это была единственная гостиница во всей округе, к ней примыкала превосходная аллея для игры в шары, в баре был пол, на котором старатели могли потанцевать, и вдобавок, там работал повар, умевший играть на скрипке, что делало его очень популярным. Но звон стаканов и запах перегара, исходивший от некоторых выпивавших, напоминали нам, что это не место для леди.
Луизе Клапп нравилось быть «леди», но временами она проявляла не свойственную леди своенравность, описывая себя как «строптивого маленького человечка, который всегда боролся со страстным желанием делать то, что по словами других людей, она делать не должна». Поселение в старательском городке было одним из тех приключений, которые большинство леди старались избегать. Она же пыталась добывать золото. Когда-то Луиза вымыла один-единственный лоток грязи и намыла золотых пластинок на три с четвертью доллара. Она открыла, что это тяжелый, грязный труд, и никогда не повторяла этот эксперимент. Но она наблюдала за золотодобытчиками и описывала их. Методы, которыми они добывали золото и заявочная система, которой они пользовались, были темами её пятнадцатого, «исключительно практического» письма:
Для начала позволь мне объяснить тебе, что такое «заявочная» система. Поскольку здесь нет никакого закона штата по этому поводу, то каждая старательская община имеет право устанавливать свои правила. Здешняя решила, что никто не имеет право заявлять свои права на территорию более сорока квадратных футов. Старатель «столбит» её и делает заявление об этом. Если он не может начать «работать» немедленно, то он обязан обновлять свою заявку каждые десять дней, в противном случае любой другой человек может «перебить» её. Существует много способов обойти вышеуказанный закон. К примеру, человек может удерживать за собой сколько хочет заявок, если он направляет на каждую хотя бы одного наёмного старателя. Работник может «перебить» заявку своего нанимателя, но в основном, он предпочитает получение шесть долларов в день, в которых он уверен, ненадёжности заявки, которая может оказаться бесплодной. Земляные работы чрезвычайно трудны из-за большого числа неподъемных валунов в почве. Разумеется, никто не мог работать на заявке в одиночку. Поэтому старатели собираются в группы по четыре или шесть человек, обычно получающие названия по местности, откуда приехало большинство, к примеру группы «Иллинойс», «Банкер-Хилл», «Штат на Заливе» и так далее. Во многих местах, где была открытая выработка, называемая «поверхностной грязью» или «выгодной», работали на «Длинном Томе».
Некоторые группы презирали поверхностную грязь, предпочитая вместо того добывать золото в жилах породы. Они выкапывали «койотовы норы» в окружающих холмах, создавая тем самым туннели, «которые иногда могли доходить до ста футов в длину», чтобы достичь коренной породы. Большая группа старателей объединила усилия и построила дамбу и акведук, по которому отвели воду из реки, на дне которой они наделялись найти «богатые залежи» породы. Механизмы этого «ужасающего акведука», как назвала это сооружение Луиза, «производили очень гнетущий стон и визг, болезненно напоминая страдающего ребёнка».
В своем третьем письме Луиза рисует картину местности, в которой работали старатели, описывая Изобильную Отмель как «крошечную долину, около восьмиста ярдов в длину и тридцати в ширину, окаймленную почти перпендикулярными величественными холмами, задрапированными до самой вершины красивыми пихтовыми деревьями; голубая «Плюма», или Фетер-ривер, змеится под их подножием. Здесь старательский городок возник неожиданно, «словно по мановению волшебной палочки над отмелью». В нём было около сорока жилищ – круглых палаток, квадратных палаток, досочных лачуг, бревенчатых хижин и так далее, эти обиталища различались по элегантности – от дворцовой роскоши «The Empire» до «поселкового колорита», созданного сосновыми суками, завешенными старыми ситцевыми рубашками».
Люди, населявшие Изобильную и Индейскую Отмели, были столь же разнообразными, как и их дома. Рядом с белыми американцами и калифорнийцами (испаноговорящим населением, которое Клапп называл «испанцами»), проживали шведы, чилийцы, французы, мексиканцы, индейцы, гавайцы, англичане, итальянцы, немцы, американские негры и мулаты. Мулатами были владелец «Гумбольта» Нэд «Паганини» (так его обозвала Луиза) и легендарный маунтин-мэн и следопыт Джим Беквуорт. Луиза описала Бекуорта в восьмом письме:
Ему, скорее всего, пятьдесят лет, он в совершенстве говорит на нескольких языках. Они много лет скитался, и долгое время был верховным вождём индейского племени кроу, его приключения чрезвычайно интересны. Его рассказы заставляют холодеть кровь у зеленых молодых старателей, которые, не зная ничего об искусстве войны и субординации, собираются вокруг него, чтобы послушать, как он хладнокровно рассказывает об индейских войнах, в которые он был вовлечён.
В отличие от Джима Бекуорта, большинство людей на Изобильной и Индейской отмелях не говорили свободно более чем на одном языке, хотя многие американцы и пытались. В своём 14-м письме Луиза писала: «Нет ничего более забавного, чем наблюдать за различными стилями, которыми американцы пытаются обращаться к несчастным испанцам». Она добавляет: «ошибки, которые делают обе стороны, часто очень забавны». Коллега Файетта, доктор Канас, рассказал Луизе о чилийце, услышавшем, как американец сказал «some bread (немного хлеба)», когда покупал означенный продукт, и немедленно сообщившем своим друзьям, что английское наименование для хлеба точно такое же, как испанское для шляпы — сомбреро. К сожалению, юмор подобных недопониманий часто не замечался. Алкоголь, азартные игры, неудачи и зависть к соседским успехам на старательском поприще вели к вражде. Хотя положение вещей оставалось относительно мирным вплоть до зимы 1851-52 годов.
В феврале 1852 года стала ощущаться нехватка продовольствия. Ранчерос, которые пригоняли коровьи стада в долину и погонщики мулов, привозившие лук, картофель, масло и кофе, не могли преодолеть глубокий снег, покрывший холмы, окружавшие отмели. Так что, Клаппам и их соседям пришлось три месяца жить на муке, плохой ветчине, соленой скумбрии и прогорклой свинине. Когда же снег окончательно стаял, случившееся весеннее половодье унесло с собой механизмы акведука, бревенчатые мосты, «длинные томы», лотки, недавно построенную лесопилку и нескольких человек. К середине мая вода спала и прибыла свежая провизия. Вместе с ней – огромное число, преимущественно американских, поселенцев. 25 мая Луиза записала: «Сотни людей прибыли на нашу Отмель за последние несколько дней, питейные заведения возникают во всех направлениях, сплав по желобу быстро возрастает, и все с надеждой смотрят в сторону лета, которое принесёт занятость и процветание.» Кое-кто из вновь прибывших воевал в мексикано-американской войне и предпочитал смотреть на испаноговорящее население как на врагов.
Тем временем мексиканцы на приисках всё сильнее выражали неудовольствие слабостью законов, когда дело касалось их. В своем 16-м письме Луиза язвительно написала:
Несколько вечеров назад американец зарезал испанца. Вроде бы самонадеянный иностранец имел дерзость застенчиво спросить этого самого благородного представителя звезд и полос, не вернет ли последний несколько долларов, одолженные ему некоторое время назад. Его Всемогущество Янки не собирался спускать подобную дерзость, и бедный испанец получил в ответ несколько дюймов стали в грудную клетку, причинившие ему очень серьёзную рану. Ничего не было предпринято, и мало, что было сказано по поводу этого отвратительного поступка.
Далее она рассказывает, что в Изобильной Отмели «была принята целая серия решений, одним из которых иностранцам запрещалось работать на приисках на этой Отмели. Это привело к тому, что почти все испанцы (калифорнийцы) перебрались на Индейскую Отмель». За два года до того, калифорнийская легислатура приняла закон, облагавший всех иностранцев ежемесячным налогом в 20$ (позднее сниженного до 4) за право делать заявки и разрабатывать их.
Четвертого Июля напряжение между калифорнийцами и американцами взорвалось. В то время, пока доктор и миссис Клаппы вместе с другими трезвыми американцами праздновали День Независимости с речами, чтением стихов, музыкой и танцами в гостинице «Empire» в Изобильной Отмели, пьяные отмечающие шатались по Индейской Отмели. Когда Клаппы вернулись в свою хижину на Индейской Отмели, некий мужчина представил им «возбужденный отчёт» об американце, зарезанном во время поножовщины. Луиза Клапп написала об этом в своём 19-м письме:
Он сказал, что Доминго – высокий величественный испанец, идеальный пример бандита из романов о Старой Испании, зарезал Тома Сомерса, молодого ирландца, но натурализованного гражданина Соединенных Штатов, и, размахивая своим ужасным длинным окровавленным ножом, которым он только что нанёс рану своей жертве, беспрепятственно разгуливал по улицам. Когда Том Сомерс упал, безоружные американцы поддались панике и разбежались. Поползли слухи (безосновательные, как потом выяснилось), что испанцы замыслили в этот день убить всех американцев на реке. Тем не менее, через несколько мгновений, последние пришли в себя, объединились и начали погоню за убийцей, который немедленно прыгнул в реку и переплыл Миссурийскую Отмель; в него было выпущено шесть или восемь пуль, но ни одна не попала.
Тем временем, … испанцы, которые посчитали, что американцы восстали против них, забаррикадировались в питейном заведении, решив защищать себя во время резни, которая, как они были уверены, вот-вот начнётся. В пекарне, что стоит по соседству с нашей хижиной, лежал юный Том Сомерс, приготовленный к могиле, а испанская женщина плакала над его телом самым жалостливым и душераздирающим плачем. Жители Изобильной отмели, услышавшие самые преувеличенные рассказы о восстании испанцев против американцев, вооружились винтовками, пистолетами, дубинками, кинжалами и тому подобным, сотнями спускались с холмов. Каждый добавлял масла в огонь своей ярости, толпами заходя в маленькую пекарню, чтобы взглянуть на залитое кровью тело жертвы. Затем стали раздаваться ужасающие крики «Уничтожьте испанцев! Не дайте ни одному кровожадному дьяволу уйти живым!»
Более разумные и трезвомыслящие американцы пытались образумить толпу. Файетт Клапп хотел, чтобы его жена вместе с двумя другими женщинами ушла в близлежащие холмы, где было бы безопасно в случае, если начнётся настоящая война. Луиза сказала, что хотела бы остаться здесь, но, в конце концов, «как покорная жена» она отправилась вверх по холмам.
Мы, три женщины, оставшиеся абсолютно одни, сели на бревно и стали смотреть на сцену, разворачивающуюся внизу. Отмель была морем голов, изобиловавшим пистолетами, винтовками и дубинками. Неожиданно мы услышали стрельбу из оружия и увидели, как одного мужчину ведут в бревенчатую хижину, тогда как тело другого, предположительно – безжизненное, несли в испанский салун. К счастью для наших нервов, к нам поднялся великодушный человек, и рассказал, что там произошло.
Похоже было на то, что англичанин — хозяин дома со скверной репутацией, человек, который, как говорили, стал главной причиной всех бед этого дня, попытался пройти через ряды вооруженных мужчин, стоявшие по обе стороны улицы. В пьяной удали он попытался отобрать оружие у одного из них. Нечаянно во время борьбы оружие выстрелило, нанесло серьёзную рану мистеру Оксли и самым ужасным образом раздробило бедро сеньора Писсаро. Этот страшный несчастный случай привёл людей в чувство. Они избрали Комитет бдительности, и выбрали людей, ответственных за поимку подозрительных испанцев.
Сначала Комитет попытался арестовать мексиканку, которая была зачинщицей драки. Она всегда одевалась в мужскую одежду, и в данном случае, вооруженная парой пистолетов, очень яростно оборонялась. К счастью, не умея обращаться с огнестрельным оружием, она не ранила никого. Ей приказали ещё до заката покинуть Отмель. На следующий день комитет осудил пятерых или шестерых испанцев. Двоих приговорили высечь кнутом, остальных – изгнать с Отмели с конфискацией всего их имущества. Милая Мэри! Только представь мою муку, когда я услышала звук первого удара по телу этих несчастных. Я никогда не думала, что буду вынуждена слышать подобные страшные звуки, и хотя я немедленно спрятала голову в шаль, ничто не может стереть воспоминания об этом отвращении и ужасе. Одним из этих несчастных был молодой благородный испанец, который взывал о смертном приговоре самыми трогательными словами. Он обращался к своим судьям самым красноречивым образом, как джентльмен, как человек чести, объясняя им, что отнятие жизни — ничто в сравнении с гнусным наказанием, к которому его приговорили и которое никогда не будет смыто. Поняв, что все его обращения остаются не услышанными, он поклялся самой страшной клятвой, что убьёт каждого американца, по неосторожности встретившегося ему на пути, и поскольку он – человек самой неустрашимой смелости, доведенный до отчаяния жгущим чувством бесчестья, то он, несомненно сдержит свое слово.
Вышеприведенный отчёт, вероятно, послужил вдохновением для сцены порки в романе «Жизнь и приключения Хоакина Мурьеты», написанном Желтой Птицей, также известном как Джон Роллин Ридж. Историк Джозеф Генри Джексон замечает в своей книге «Плохая компания», что письма Ширли уже были в руках Фердинанда Ювера, когда Ридж собирал материал для своей книги и наведывался в офис к Юверу.
Вскоре после порки Луиза записала, что на приисках свершились казнь через повешение и попытка самоубийства. В первом случае к смерти был приговорен человек, убивший и ограбивший своего нанимателя. Во втором случае героем стал Генри Кук, который попытался перерезать себе горло. После того, как доктор Клапп обработал его рану, Кук решил обвинить Нэда – владельца «Гумбольта» в попытке убийства. Друзья Нэда встали на его защиту, и обвинения были сняты. Доктора Клаппа чуть не избили за то, что он перевязал рану человеку, которого, по словам Луизы Клапп, «они собирались пристрелить на том основании, что человек, поднявший руку против собственной жизни, не постесняется убить и другого!» Вместо этого «бдительные» приговорили Кука к изгнанию.
Тем временем, раненная нога сеньора Писсаро воспалилась. Её ампутировали, но он не смог оправиться и после этого. Ослабленный дизентерией, он вскоре скончался. Оксли оставался прикованным к постели несколько недель, но в итоге выздоровел, не без помощи «Могулов», которых Луиза прозвала «убийцами сна». Члены семьи Могулов, действующих членов Комитета бдительности, по всей видимости, уверовали в то, что они превыше закона. Они принялись «разгуливать по улицам всю ночь, крича, стреляя, врываясь в дома, выдергивая уставших старателей из постелей и скидывая их в реку. Почти каждую ночь они разводили костры в опасной близости от тряпичных лачуг, тем самым подвергая опасности жизни (я бы даже сказала – собственность, поскольку спать в это время было невозможно, и жизни находились в относительной безопасности) всей общины. Они исчезали около 5 часов утра, предварительно объявив об этом и пообещав сбросить в реку любого, кто посмеет их побеспокоить».
К осени население стало сокращаться. Луиза заметила, что старатели, работавшие на акведуке, и вложившие 2000 долларов в строительство дамбы «в шесть футов высотой, над которой тридцать человек трудились девять с половиной дней» заработали всего 41,70 долларов золотом, и «почти каждый человек на реке получил такое же обхождение со стороны Госпожи Природы. Держатели магазинов, ресторанов и игорных домов – все они были в том же безденежном положении». Файетт потерял 1000 долларов на инвестициях в разведку полезных ископаемых, позволив Луизе назвать старательский промысел «лотереей Природы».
Немногие хотели бы встретить на Отмелях ещё одну зиму, и Клаппы не были исключением. В своём последнем письме, датированном 21 ноября 1852 года, Луиза не смогла удержаться и «не ужаснуться тем страшным перспективами, которые ждут того, кто будет вынужден провести здесь зиму». Но когда настал день отъезда, она заколебалась. «Мне тяжело на сердце от мысли, что я навсегда покидаю это место. Я люблю эту дикую варварскую жизнь, и оставляю её с сожалением. Да, Молли, улыбнись, если хочешь, моей глупости, но я покидаю горы с сильной печалью в сердце. Ты не смогла бы узнать того немощного и полуживого инвалида, который апатично исчез из вида, когда ночь встала между твоим напряженным взором и крепким судном «Манила», в ныне совершенно здоровой твоей сестре». Файетт Клапп тоже был совершенно здоров, но Сан-Франциско вновь не принял его.
В 1853 году Файетт оправился на Гавайи без Луизы. В 1854 году он объявился в Массачусетсе. Год спустя он вновь направился на запад, на этот раз в Иллинойс. Луиза предпочла остаться в Сан-Франциско, где она преподавала в школе. В 1856 году она подала на развод. Сохранив фамилию Файетта, она добавила к ней последнее «и», став Луизой А.К.С. Клаппи. К моменту начала Гражданской войны Файетт переехал в Коламбию, штат Миссури, и женился второй раз.
Луиза вышла на пенсию в 1878 году и переехала в Нью-Йорк, где продолжила писать и читать лекции вплоть до 1897 года, когда она переселилась в дом престарелых, основанный племянницами Брета Гарта – Анной и Ниной Кнаулт в городе Гановер, штат Нью-Джерси. Здесь она и скончалась 9 февраля 1906 года. Хотя калифорнийская «золотая лихорадка», начавшаяся 150 лет назад, произвела на свет огромное количество искренних писем, письма «Госпожи Ширли» остаются самым большим цветком в этом букете.