Уильям Генри Гаррисон — Инаугурационная речь, 1841

4 марта 1841 г.

Вызванный из отставки — где я собирался провести остаток своей жизни, — чтобы занять наивысшую исполнительную должность в этой большой и свободной стране, я стою перед вами, соотечественники, чтобы принять присягу, которую Конституция прописывает обязательным условием для выполнения президентских обязанностей. Кроме того, согласно давней традиции нашего правительства и, как мне кажется, согласно вашим ожиданиям, я собираюсь изложить вам основы тех принципов, которыми буду руководствоваться при выполнении обязанностей, к которым вскоре приступлю.

Как-то римский консул в ранний период той знаменитой республики указал на разительный контраст, который заметен в поведении кандидатов на властные должности до и после того, как они их получают, отметив при этом, что в этом втором статусе они редко когда выполняют свои обязательства и обещания, данные в статусе первом. И как бы существенно ни улучшился мир во многих отношениях за те две тысячи лет, что прошли с того времени, когда было сделано это возмущенное замечание добропорядочного римлянина, я боюсь, что тщательное исследование анналов некоторых современных демократически избираемых правительств дало бы похожие примеры неоправданного доверия.

Хотя воля народа провозгласила меня главой исполнительной власти этого славного Союза, и народ со своей стороны сделал все, что от него требуется, кое у кого может возникнуть мысль о том, что у меня есть мотив поддерживать то заблуждение, под влиянием которого люди, возможно, сделали выводы относительно моих принципов и мыслей; может быть, среди тех, кто здесь собрался, есть такие, что приготовились осудить мысли, которые я сейчас выскажу, или же, в общем не возражая против них, поставить под вопрос искренность, с которой они будут высказаны. Но всего лишь несколько месяцев, которые пройдут от сегодняшнего дня, или подтвердят их опасения, или же развеют их. Совсем скоро общие очертания принципов правления и тех действий, которые необходимо предпринять, неизбежно станут достоянием истории, и меня мои соотечественники или очистят от подозрений, или зачислят к разряду тех, кто обещал только для того, чтобы обмануть, и льстил только для того, чтобы предать. Хотя каким бы сильным ни было сейчас мое желание оправдать ожидание великодушных и доверчивых людей, я весьма хорошо понимаю те опасные соблазны, которым буду подвержен под давлением огромной власти, милостиво вверенной в мои руки народом, соблазны, которые будут подталкивать меня не возлагать своей главной надежды на помощь той Всемогущей Силы, которая до сегодня защищала меня и давала возможность успешно выполнять другие, хотя и важные, но все же намного менее значимые должностные обязанности, которые до сих пор вверяла мне моя страна.

Поскольку широким фундаментом, на который опирается наша Конституция, является народ — своей волей он ее создал, своей волей он может ее отменить, изменить или же поправить, — то ее судьбу нельзя вверять ни одной другой разновидности власти, кроме демократии. Если такова теория, то те, кого зовут демократией править, должны признать руководящим принципом необходимость планировать действия таким образом, чтобы обеспечить наибольшее благо для наибольшего числа людей. Но если, сделав такие широкие предположения, мы сравним верховную власть, которая признанно властвует среди нашего народа, с той властью, о которой заявляют другие суверенные государства, даже воспринимаемые как наиболее демократические, то мы обнаружим одно важное расхождение. Все другие заявляют о власти, ограниченной лишь их собственной волей. Тем временем большинство наших граждан наоборот — владеют суверенностью с объемом власти, который четко равняется тому, что был гарантирован им сторонами национального договора — и не более того. Мы не признаем, что власть — Божественное право, данное свыше, так как верим, что в том, что касается власти, Милосердный Творец не создавал различий между людьми, — мы верим, что все равны друг перед другом и что единым легитимным правом управлять является четко выраженное разрешение на власть, данное самими объектами управления. Конституция Соединенных Штатов является инструментом, содержащим в себе это разрешение на власть нескольким департаментам, которые составляют правительство. При изучении этого инструмента оказывается, что он содержит декларацию власти разрешенной и власти неразрешенной. Эта вторая также подлежит разделению на власть, которую большинство имеет право разрешать, хотя считает неуместным наделять ею своих представителей, и ту, которую разрешить не смогло бы, так как само не имеет ее. Другими словами, есть определенные права, которыми владеет каждый американский гражданин лично, которыми он никогда не делился с другими в их общественном договоре. Некоторые из них он и в самом деле не может отдать, поскольку они, как принято у нас говорить, являются неотчуждаемыми. Хваленая привилегия римского гражданина служила для него защитой лишь от мелкого провинциального правителя, в то время как гордый демократ из Афин, будучи осужден к смертной казни за предполагаемое нарушение национальной лояльности — которую никто не понимал и которая часто становилась объектом всеобщей насмешки, — или будучи осужден к изгнанию из дома, из семьи или страны, находил утешение в том, что это был акт не какого-нибудь тирана или ненавистной аристократии, а коллективная воля его соотечественников. Совершенно иной является власть нашей суверенной страны. Она не может вмешиваться в чью-либо веру, приписывать обязательные формы поклонения, не может наказывать, если вина не была со всей уверенностью доказана в результате расследования, правила которого устанавливаются самой Конституцией. Эти бесценные привилегии, а также те не менее важные предписания, которые касаются высказывания мыслей и взглядов, устного или же письменного, ограниченного лишь ответственностью за нанесение вреда другим, а также привилегии неограниченного пользования всеми теми выгодами, которые гарантируются нашей системой правления и являются признанной собственностью всех и каждого, — все это американский гражданин получает не благодаря праву, которое дал ему его ближний. Он получает их потому, что сам является человеком, созданным той же рукой Всемогущего, что и другие его соплеменники, и наделен правом на полноту тех благ, которые Он им даровал. Несмотря на ограниченную верховную власть, которую имеет народ Соединенных Штатов, и ограниченное разрешение на власть, данную им правительству, было гарантировано достаточно власти для достижения тех целей, для которых и создана наша система правления. Она оказалась прочной во время войны, и по сей день имеет успех справедливость, целостный наш Союз, поддержан стабильный внутренний мир, а граждане обеспечены личной свободой. Однако, как и следовало ожидать, вследствие недостатков формулирования и неизбежно образного характера языка, коим была написана Конституция, возникли споры относительно объема властных полномочий, которые были делегированы или же должны были быть делегированы по намерению.

Особенно это касается той части документа, которая трактует законодательную ветвь власти, и не только в отношении осуществления полномочий, выписанных в общем пункте, наделяющем этот орган правом принимать все законы, необходимые для приведения в действие конкретных полномочий, но также и относительно самих законов. Утешает, однако, та мысль, что на большинство случаев предполагаемого отхода от буквы или духа Конституции в конце концов был получен отклик большинства народа. А тот факт, что многие наши государственные мужья, известные своими талантами и патриотизмом, в то или иное время своей политической карьеры давали целиком противоположные ответы на наиболее горячо обсуждаемые вопросы, заставляет нас предположить, что ошибки, если они и в самом деле были ошибками, объясняются неминуемой и внутренне присущей им сложностью определить — во многих случаях — намерения творцов нашей Конституции, а не влиянием каких-либо зловещих и непатриотичных мотивов. Но мне кажется, что большая опасность, угрожающая нашим институтам, кроется не в узурпации правительством власти, неделегированной народом, а в накоплении в одном из департаментов той власти, которая была предназначена другим. Какими бы ограниченными ни были делегированные полномочия, их все равно было достаточно много для того, чтобы возник деспотизм, если бы эти полномочия были сконцентрированы в одном из департаментов. Эта опасность значительно возросла, так как уже давно было замечено, что люди менее подозрительно относятся к посягательствам одного департамента на другой, чем на их собственные обеспеченные нрава. Когда Конституция Соединенных Штатов впервые появилась после Конференции, на которой ее разработали, многие тогдашние наиболее твердые республиканцы высказывали беспокойство в связи с объемом власти, делегированной Центральному правительству, а особенно в той части, где речь шла об исполнительной ветви власти. В ней были положения, которые вступали в противоречие с их идеями простой представительской демократии или республики, и, зная о склонности власти к наращиванию своих полномочий, особенно когда эта власть воплощается одним человеком, республиканцы строили предположения, что в какой-либо период не очень отдаленного будущего правительство превратится в фактического монарха. Мне было бы не к лицу говорить, что опасения тех патриотов оправдались, но я искренне верю, что поскольку действия и мысли за последние несколько лет двигались именно в таком направлении, то теперь было бы очень уместно воспользоваться мне этой возможностью и снова повторить мои, уже данные недавно, заверения в том, что я имею твердое намерение остановить продвижение этой тенденции, если она и в самом деле существует, и возвратить правительству его изначальную чистоту и энергию настолько, насколько это будет возможно достичь с помощью применения определенных властных полномочий, вверенных в мои руки.

А теперь я по возможности кратко хотел бы изложить свою мысль об истоках того зла, на которое было так много нареканий, и об исправительных мерах, которые я считаю возможным применить. Некоторые из этих истоков, вне сомнения, скрыты в недостатках Конституции, другие, по моему мнению, можно объяснить неправильным построением некоторых ее положений. Это касается права одного человека дважды занимать президентскую должность. Господин Джефферсон своим проникновенным умом сразу же увидел эту ошибку и стал бить в набат — были осуществлены попытки — пока что безуспешные — применить права штатов на поправки к Конституции, чтобы эту ошибку исправить. Однако, учитывая что один из способов исправления находится во властной руке каждого президента, а значит — и в моей, было бы напрасным, а может быть, даже оскорбительным перечислять те бедствия, источником которых, по мнению наших сограждан, была эта ошибка мудрецов, писавших нашу Конституцию, а также перечислять те горькие плоды, которые мы до сих пор продолжаем пожинать и которые продолжают портить нашу систему. Можно, однако, сделать общее замечание в том плане, что республики не могут сделать большей ошибки, чем принять ли продолжать сохранять ту особенность их системы, которая потенциально способна породить или вырастить любителя власти среди тех, кому народ вверяет управление своими делами; и, несомненно, ничто с большей вероятностью не породит такого морального недостатка, нежели длительное пребывание на высочайшей должности. Ничто сильнее не может развращать и разрушать благородные чувства, присущие характеру патриота-республиканца. А когда эта разлагающая страсть овладевает человеческим умом подобно любви к золоту, то она становится ненасытной. Она — как неусыпный червь в его сердце, она возрастает вместе с ним и становится тем более сильной, чем старше ее жертва. А если это так, то было бы мудрым шагом со стороны республики ограничить срок пребывания при власти хотя бы того чиновника, которому вверено управлять ее внешними делами, внедрять ее законы и командовать ее армией и военно-морским флотом, до периода настолько непродолжительного, чтобы этот чиновник не успевал забыть, что он — подотчетный представитель народа, а не правитель, слуга, а не хозяин. А пока не будет принята необходимая поправка к Конституции, желаемый результат может обеспечить общественное сознание. Я поддерживаю его тем, что еще раз повторю свое обещание при любых обстоятельствах не давать согласия на второй президентский срок.

Но если существует опасность для гражданских свобод, исходящая из признанных недостатков Конституции, которые состоят в отсутствии ограничений на срок пребывания высшей исполнительной власти в одних руках, то, боюсь, существует также не меньшая опасность, обусловленная ошибочным построением этого инструмента в том, что касается власти, делегированной фактически, не могу представить, что при условии правильного построения какого-либо или е всех соответствующих положений Конституции может оказаться, что президент является частью законодательной власти. Этого нельзя заявить на основании властного полномочия давать рекомендации, поскольку, хотя и возложенная на него как обязанность, эта привилегия разделяется им с каждым гражданином, и, хотя в первом случае может быть больше уверенности в правильности рекомендованных мероприятий, чем во втором, для тех в законодательной власти, кто принимает окончательное решение, относительно этого нет никакой разницы. Как записано в Конституции, «все законодательные полномочия», которые она делегирует, «полагаются на Конгресс Соединенных Штатов». Было бы лингвистическим солецизмом сказать, что любая часть их не входит в целое.

И в самом деле, можно сказать, что Конституция дала президенту власть отменять акты законодательного органа, высказывая свое несогласие с ними. Отсюда похожее полномочие непременно вытекало бы из этого инструмента и относительно судебной власти, однако судебная власть не является частью законодательной. Правда, существует вот какое различие между этими случаями делегирования власти: президент может удостоверить свое несогласие с актами законодательного органа по другим причинам, кроме несоответствия Конституции, в то время как судебная власть может лишь провозглашать недействительными те, которые нарушают предписания этого документа. Но в таком случае решения судебной власти являются окончательными, в то время как в каждом конкретном случае президентское вето может быть преодолено голосованием двух третей голосов обеих палат Конгресса. Вето на акты законодательного органа, которое накладывает представитель исполнительной власти и право на которое вдобавок находится в руках одного человека, кажется неуместным для нашей системы. Однако, подобно некоторым другим парадоксам похожего характера, оно оказывается крайне целесообразным, а если пользоваться им рассудительно и в духе, который предусматривали его авторы, то право вето сможет принести много пользы и стать одной из крепчайших гарантий нашего Союза. В период написания Конституции этот принцип, похоже, был не очень популярен в правительствах штатов. Он существовал лишь в двух штатах, а в одном из них был коллективный исполнительный орган. Если попробовать разобраться в мотивах, побуждавших исключительно патриотичную и просвещенную ассамблею, которая упорядочивала Конституцию, принять положение, настолько откровенно противоречащее тому основному демократическому принципу, согласно которому править имеет большинство, то мы должны будем отвергнуть ту мысль, что они ожидали от этого какой-то пользы для рутинного хода законодательного процесса. Они прекрасно осознавали тот высокий уровень интеллекта, который был у людей, и просвещенный характер законодательных органов штатов, а потому не могли не иметь полной уверенности в том, что оба избранных ими органа станут достойно представлять своих избирателей и, конечно, что они не будут нуждаться в помощи относительно планирования и усовершенствования тех мероприятий, которые могут показаться необходимыми в определенных обстоятельствах, в которых окажется страна. Поэтому смешно было бы предположить, что хоть на минуту возникнет мысль о том, что президент, находясь в столице, в центре страны, сможет лучше понять нужды и желания народа, чем его непосредственные представители, которые большую половину года проводят в его, народа, среде, живут рядом с людьми, часто работают с ними бок о бок и связаны тройными узами интересов, обязанностей и симпатий. Итак, думаю, мотив обычного законодательства не состоял в предоставлении президенту права вето для того, чтобы он помогал Конгрессу или контролировал его. Этот аргумент получает дополнительное подтверждение в силу того факта, что право вето ни разу не было использовано именно таким образом первыми шестью президентами — а двое из них были участниками Конференции: один председательствовал во время дебатов, а второй сыграл роль в завершении работы этого уважительного собрания большую, чем кто-нибудь другой. Но если законы никогда не возвращались в Конгресс по воле двух вышеупомянутых президентов на основании неуместности этих законов или неполного соответствия потребностям народа, то вето все-таки накладывалось в случае несогласованности с Конституцией или в связи с погрешностями, допущенными в результате поспешного принятия.

Существует еще одно основание для одобрительного отношения к принципу вето, которое, наверное, повлияло больше других во время принятия этого принципа на Конференции. Я имею в виду ту безопасность, которую он гарантирует справедливым и беспристрастным действиям законодательных органов во всех регионах нашего Союза. Делегаты Конференции не могли не понимать, что в большой стране, где существует много разновидностей климата и почвы, а соответственно — и товаров, в стране, которая именно в связи с этими причинами будет иметь большие расхождения в количестве населения в разных своих частях, расхождения, которые будут влиять на виды человеческой деятельности и занятость, — что в такой стране принятое большинством законодательство не всегда будет справедливо учитывать интересы меньшинств и что подобные законы могут приниматься согласно права, четко делегированного Конституцией, а потому не смогут быть признаны недействительными судебной властью; что хоть какими бы просвещенными и патриотичными эти законы ни считались, исходя из прошлого опыта членов Конгресса, и сколько бы духа общего либерализма ни несли, нельзя было бы надеяться, что образованные таким способом органы не будут иногда придерживаться местных интересов и групповых пристрастий. Поэтому показалось уместным обеспечить наличие своего рода третейского судьи, при назначении которого можно было обеспечить больше свободы и независимости от вышеупомянутых местных влияний. И такая возможность была предоставлена в виде института исполнительной власти, обусловленного Конституцией. Лицо, избранное на этот высокий пост, лицо, которое имеет своих избирателей в каждом уголке, каждом штате и каждом крае нашего Союза, вне сомнения, будет считать себя обязанным высочайшей санкцией сохранять, защищать и оберегать права всех частей страны и каждой из них в отдельности, больших и маленьких, от несправедливостей и угнетения со стороны остальных. Поэтому я считаю право вето, предоставленное Президенту Соединенных Штатов, исключительно охранительным полномочием, которое должно использоваться, во-первых, для защиты Конституции от нарушений, во-вторых, для защиты людей от влияния необдуманно и поспешно принятого законодательства, которое будет игнорировать или неправильно толковать их волю, и, в-третьих, для препятствия махинациям, направленным на нарушение прав меньшинств. Относительно второй цели могу сказать, что считаю правом и привилегией народа решать противоречивые конституционные вопросы, которые вытекают из общего делегирования Конгрессу права осуществлять полномочия, предоставленные в четкой и ясной форме; и я вместе с господином Мэдисоном придерживаюсь мысли, что «неоднократное одобрение при разных обстоятельствах в актах законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти, сопровождаемое осуществленными разным способом подтверждениями соответствия общей воле нации», предоставляет президенту достаточно власти определять тот или иной противоречивый вопрос решенным.

Прошло уже пятьдесят лет со времени принятия нынешней формы правления. Было бы не лишним — и не только для удовлетворения любопытства предрасположенных к теоретизированию государственных мужей — четко показать состояние дел в этой сфере и без лишнего приукрашивания работу каждого департамента, как они пользуются своими полномочиями, какие споры возникают между ними или между всем правительством и правительствами штатов — вообще и в частности. Таким образом мы сможем сравнить наше фактическое положение после полувекового испытания нашей системы с тем, что было в начале ее функционирования, и узнать, оправдались ли предсказания тех патриотов, которые оппонировали ее установлению, или наоборот — как наиболее полно воплотились самые смелые надежды ее пылких приверженцев. Кажется, большое опасение первых состояло в том, что обеспеченные права штатов будут поглощены правами федерального правительства и будет установлена консолидированная власть, так что штатам останется только тень от тех независимых действий, за которые они так упорно боролись и сохранить которые так надеялись, словно это был последний оплот их свободы. Не опровергая того, что результат, которого они так боялись, сейчас находится в процессе реализации, нужно, однако, указать на то, что они не совсем ясно представляли механизм такой реализации. Центральное правительство не присвоило себе ни одного из обеспеченных прав штатов. Несмотря на то что споры были яростными, властям штатов удалось сохранить свои права в полном объеме. Беспристрастному наблюдателю наша система не демонстрирует какого-либо несогласия между членами, из которых она состоит. Даже присоединение к Союзу многочисленных новых штатов не вызвало никаких расхождений. Они двигаются по собственным орбитам в полной гармонии с центральной властью и друг с другом. Но все же существует скрытое течение, которое, если его время от времени не перегораживать, может привести к реализации наиболее неприятных опасений наших антифедерально настроенных патриотов, и не только права штатов будут поглощены существенно выросшей властью Центрального правительства, но и радикально и глубоко изменится сам характер этого правительства, а возможно — и его функции. На такое положение вещей частично повлияли факторы, внутренне присущие Конституции, а частично — непрерывная тенденция политической власти к самовозрастанию. Кажется, что, сделав президента единственным распределителем правительственного заступничества и попечения, авторы Конституции не понимали, насколько быстро его должность может превратиться в мощный инструмент контроля за свободным функционированием правительств штатов. Кажущаяся сначала незначительной, она уже в начале администрации господина Джефферсона стала настолько мощной, что вызвала большое беспокойство в умах патриотов тем огромным влиянием на свободное волеизъявление во время выборов, которое президент стал способен совершать. Если следствия этого влияния могли быть такими кардинальными к тому времени, то насколько же они, бесспорно, возросли сегодня, многократно усиленные и намного жестче контролируемые волей главы государства, чем предполагалось начальным замыслом основателей или допускалось снисходительным характером первых американских президентов! Исполнительная ветвь власти стала опасной не только значительно выросшей мерой своего патронажа, но и возможным использованием права назначать государственных служащих лишь для того, чтобы взять под контроль все государственные доходы страны. Обязанность контролировать соблюдение законов Конституция возложила на президента, а еще она делает его главнокомандующим армии и военно-морского флота Соединенных Штатов. Если мысль наиболее авторитетных специалистов относительно той разновидности смешанной системы правления, которая в современной Европе определяется как монархия — в отличие от деспотизма, правильна, то для того, чтобы определить характер нашего правительства как монархический, осталось только прибавить к полномочиям президента контроль над государственными финансами; и я удивлюсь, если кто-либо станет возражать, что тот полный контроль, который имеет президент над чиновниками, ведающими государственными средствами, делает его фактическим хозяином государственной казны. Первый римский император, стараясь захватить контроль над такой желанной казной, сломал сопротивление чиновника, в чье ведение она была вверена, прозрачно намекнув на это своим мечом. При выборе политических инструментов для контроля над государственными деньгами намек на полномочия президента назначать соответствующих чиновников будет аргументом не менее эффективным, чем намек императора на свой меч. Я целиком осознаю то, как тяжело разработать надлежащий план для надежного хранения и расходования государственных средств, и я знаю о том большом внимании, которое уделяли люди талантливые *и патриотичные для того, чтобы, как говорят, «развести» казну с банковскими учреждениями. Но дело не в разводе, а в том опасном союзе, который образовался между казной и исполнительной властью, и именно это вызывает такую большую тревогу. Для защиты наших республиканских институтов от опасности, возникающей из-за влияния президента на назначение федеральных чиновников, я предлагаю пустить в ход все средства, которые только имеются в нашем распоряжении. Конечно, творцы Конституции сильно ошиблись, не сделав чиновника во главе Министерства финансов абсолютно независимым от главы государства. По крайней мере, надо было предусмотреть его устранение от должности лишь по требованию палаты представителей Конгресса. Я твердо решил не освобождать министра финансов без предварительного изложения всех сопутствующих обстоятельств такого освобождения обеим палатам Конгресса.

Президентский контроль свободного волеизъявления во время выборов, осуществляемый с помощью государственных служащих, можно эффективно преградить путем возобновления опубликованного господином Джефферсоном запретного судебного приказа, который не разрешает чиновникам ни малейшего вмешательства в процесс выборов, кроме собственного голосования, когда их независимость обеспечивается гарантией полной свободы и неприкосновенности; при реализации этой священной привилегии свободных людей, которые действуют по приказу собственного непредубежденного суждения. Никогда ни один чиновник, который служит людям и получает жалованье из их кармана, не станет послушным инструментом воли президента.

Никакие средства, вверенные в президентские руки, не могут быть использованы с такой эффективностью для нечестивых целей, как контроль над общественной печатью. Принцип, заимствованный нашими предками в метрополии согласно которому «свобода печати является могущественным бастионом общественной и религиозной свободы», является едва ли не самым ценным наследие: которое они нам оставили. Из своего опыта, а также из опыта других стран мы  узнали, что золотые кандалы, кто бы и под каким бы предлогом их ни надел, также фатальны, как и железные кандалы деспотизма. Те органы печати, которые непосредственно финансируются правительством, никогда нельзя использовать для «оправдания виновных или для отбеливания преступников». Суровое и честное расследование действий правительства должно не только поддерживаться, но и поощряться.

При других обстоятельствах я уже имел возможность довольно детально изложить свою мысль о неуместности вмешательства президента в законодательную деятельность Конгресса — а именно, что статья Конституции, которая обязует президента сообщать информацию и предоставляет ему право рекомендовал определенные действия, не имела целью сделать его источником законодательных инициатив и, в частности, чтобы он не считался находящимся на побегушках схем финансирования. В самом деле, было бы очень странно, если бы Конституция строго запретила одной ветви законодательной власти вмешиваться в разработку и инициирование таких законопроектов, а вместе с тем признала бы уместным возложить эту функцию на совсем другую — исполнительную — ветвь власти. Некоторые из наших наилучших политических принципов и мыслей были заимствованы из островной страны наших предков. Однако есть и другие, введение которых в нашу систему было бы неуместно или даже вызвало бы бедствия, — именно таким я считаю принцип, о котором идет речь. Неважно, в какой из палат парламента может возникнуть законопроект или кем он может быть внесен — министром или членом оппозиции, — из-за юридической фикции или, лучше сказать фикции конституционного принципа предполагается, что глава государства должен подготовить его согласно своей воле, а потом подать в парламент для обсуждения и согласования. У нас же мы имеем полную противоположность, и не только относительно принципа, но и относительно формы, обусловленной Конституцией. Несомненно, этот принцип наделяет единый орган, определенный Конституцией (законодательный орган), полномочием разрабатывать законы, а форма даже предписывает, чтобы внедрение этого закона в жизнь тоже осуществлялось этим же органом. Что касается законодательства о государственных доходах, то Сенат имеет право предлагать поправки, и то же самое право имеет глава государства согласно предоставленному ему полномочию возвращать их в палату представителей со своими предостережениями. Президент имеет также право предлагать поправки к действующему законодательству о государственных доходах, обоснованных его замечаниями относительно их недостатков или вредного влияния. Но деликатная обязанность разрабатывать схемы получения государственных доходов должна оставаться там, где ей было предписано Конституций: среди прямых представителей народа, т. е. в палате представителей. На том же основании способ содержания государственной казны должен также определяться прямыми представителями народа, и чем дальше все это будет находиться от контроля президента, тем более прозрачным и эффективным будет становиться этот механизм и тем больше он будет отвечать республиканским принципам.

С этой темой связаны характер и свойства оборотных денег. Однако идея сделать их исключительно металлическими, какие бы благие намерения за ней не стояли, как мне представляется, таит в себе намного более опасные последствия, чем всякий другой проект, который когда-нибудь разрабатывался и который не имеет непосредственного отношения к личным правам граждан. И если есть какой-либо проект, способный мгновенно задержать тот процесс изменений, вследствие которого тысячи наших самых талантливых граждан, благодаря своей предприимчивости и изобретательности, поднимаются к богатству и обеспеченности, то это именно он. Если и есть какое-либо средство, способное лучше других порождать тот порядок вещей, который так резко осуждают истинные республиканцы, — когда богатые ежедневно накапливают свои богатства, а бедные все более глубоко опускаются в бедность, то этим средством и будут исключительно металлические деньги.

Среди других обязанностей, которые призван выполнять президент, есть и правительственный надзор за территориями Соединенных Штатов. Те из них, которым суждено было стать членами нашей большой политической семьи, компенсируют своим быстрым прогрессом от своего детства к взрослому состоянию частичное и временное притеснение их политических прав. Только в этом округе южно найти американских граждан, которые, согласно устоявшейся политике, лишены многих важных политических привилегий и вдохновения надеждой на будущее. Их единственным утешением в таких условиях лишения прав является утешение часовых в военном лагере — что их страдания обеспечивают покой внутри. Есть ли еще кто-нибудь из их соотечественников, кто захотел бы подвергать этих людей еще большим испытаниям, еще большим унижениям, чем те, которые необходимы для гарантирования безопасности страны, безопасности, ради которой они были таким образом отделены от своих сограждан? Разве не следует укрепить их права путем применения тех великих принципов, на которые опирались все наши законы и Конституция? Величайшие британские ораторы и государственные деятели говорят нам, что в начале Войны за независимость недальновидные люди в Англии говорили о своих «американских подданных». А есть ли среди граждан наших штатов те, кто захотел бы говорить о «своих подданных из округа Колумбия»? За время моего президентства таким желанием не суждено было сбыться. Люди округа Колумбия не являются подданными народа Соединенных Штатов. Они свободные американские граждане. Они и были таковыми на момент написания Конституции, и в ней не содержалось формулировок, направленных на лишение их этого статуса. Если великий принцип неотъемлемости прав, так страстно изложенный в Декларации о независимости, — это не просто слова, то эти люди никогда не откажутся от своих свобод, — а Соединенные Штаты никогда не согласятся с таким отказом — и не станут подданными, другими словами — рабами своих бывших сограждан. И если это так — а едва ли это оспорят те, кто имеет правильное представление о собственных правах американского гражданина, — то делегирование Конгрессу исключительной юрисдикции в округе Колумбия можно толковать, когда речь идет о совокупности всего народа Соединенных Штатов, как предоставление Конгрессу контролирующих полномочий, необходимых для обеспечения свободного и беспрепятственного выполнения функций, предназначенных Центральному правительству Конституцией, и никак иначе. Во всех других отношениях принятое Конгрессом законодательство должно быть адаптировано к конкретному положению и потребностям этих граждан и согласовано с их видением собственных интересов.

Я уже говорил о необходимости содержания соответствующих департаментов правительства, а также других органов власти в нашей стране в присущих им рамках. Иногда это связано с определенными трудностями, так как некоторые их — разных институтов — полномочия не всегда четко разграничены. Однако хоть какими бы потенциально вредными ни были столкновения интересов этих органов, столкновения, которые могут произойти между теми или другими общинами, из которых составляется страна, еще более опасны, так как страна не может долго существовать, не лелея продолжительное время тех чувств доверия и симпатии, которые являются действующими и реальными узами, объединяющими свободные конфедеративные штаты. Какой бы крепкой ни была связь, обеспечиваемая общим деловым интересом, она часто демонстрировала свою ненадежность. Часто бывало так, что люди, ослепленные страстями, прибегали к таким действиям, которые шли вразрез со всеми принципами рассудительной политики. Следовательно, альтернатива заключается в уничтожении или подавлении вредной страсти и пестовании и поддержке полезной, и это, вне сомнения, есть тот краеугольный камень, на котором наши американские политические архитекторы выстроили здание нашей системы управления. Цементом, который должен был скрепить и увековечить ее существование, должны были стать симпатия и дружба между всеми членами Союза. Для обеспечения продолжительности этих чувств, порожденных сначала общими опасностями, страданиями и общими интересами, выгоды каждого были сделаны доступными для всех. Ни один гражданин из любого штата не был лишен права участия в пользовании благами, которыми владели другие члены нашей обширной Конфедерации, кроме тех, что касались местного управления. Путем простой процедуры, не связанной с какими-либо трудностями, задержками или затратами денег, кроме тех, что тратились на переезд, гражданин одного штата мог стать гражданином, любого другого штата. Границы, которые разделяют права и полномочия граждан одного штата от прав и полномочий граждан другого, проведены так четко, что не оставляют места для двусмысленности и недоразумений. В своем лице граждане каждого штата объединяют все привилегии, гарантированные этим статусом, и все, на что они имеют право как граждане Соединенных Штатов, но ни в коем случае один и тот же индивидуум в одно и то же время не может действовать как гражданин двух разных штатов, и потому он фактически защищен от любого вмешательства предупредительных полномочий любого другого штата, кроме того штата, гражданином которого он является на данный момент. Впрочем, этот индивидуум может давать гражданам других штатов свои советы относительно ведения дел, и форма, в которой он это сделает, зависит от его выбора и его понимания приличий. Однако иногда можно наблюдать, как организованные объединения граждан настаивают на том, чтобы прислушались к их требованиям, весьма напоминающим рекомендации, которые сделали Афины своим союзникам, опираясь на мощь своего военного флота. И в самом деле, именно амбициозное желание ведущих государств Греции контролировать внутренние дела других привело к краху той знаменитой конфедерации, а в дальнейшем — и всех ее членов, и наоборот, отсутствие такого желания и духа в Гельветической конфедерации обеспечило ее продолжительное существование. Никогда не было в институтах отдельных членов других конфедераций большего количества элементов несогласия. В принципах и формах правительства и религии, а также в обстоятельствах нескольких кантонов имели место такие явные расхождения, которые, на первый взгляд, не оставляли никаких надежд на гармонию в их отношениях и на продолжительность их союза, но в течение столетий сохранялось и первое и второе. Удовлетворенные реальными выгодами, которые обеспечивал их Союз, а также имея гарантированные им же независимость и защиту от иностранной агрессии, эти проникновенные и дальновидные народы уважали институты друг друга, какими бы далекими от их собственных принципов и предрассудков они ни казались.

Нашу Конфедерацию, мои сограждане, можно сохранить лишь благодаря такой же снисходительности и терпимости. Наши граждане должны быть удовлетворены теми правами и полномочиями, которыми их наделяет Конституция. Попытка одного штата взять под контроль институты другого приведет лишь к возникновению чувств недоверия и подозрения, к появлению всяческих глашатаев разъединения, насилия и гражданской войны и в конце концов — к полному уничтожению наших свободных институтов. Наша Конфедерация прекрасно проявляется в тех условиях и принципах, которые регулируют наше общее партнерство. Существует запас силы и власти, который можно использовать под руководством общих органов власти наших объединенных членов, но тот запас, который содержится в каждом отдельном члене Конфедерации, недосягаем для Центрального правительства или всякого другого члена Союза. Любая попытка завладеть этим индивидуальным запасом противоречит принципам нашей Конституции.

Нам нужно неустанно и искренне беречь дух согласия и гармонии среди разных частей Конфедерации. Богатый опыт не раз учил нас, что агитация, осуществляемая гражданами одной части Союза относительно вопроса, находящегося вне ведения Центрального правительства и в полной компетенции местной власти, приводит лишь к озлоблению, отчуждению, раздору и вреду тому самому делу, ради которого и была предпринята агитация. Из всех великих интересов, которые имеет наша страна, интерес единства — сердечного, доверчивого и братского единства — чуть ли не важнейший, так как он является единственной и надежной гарантией всех других интересов.

Вследствие смятения в бизнесе и в состоянии денежного обращения некоторые из штатов могут столкнуться с трудностями в выполнении своих финансовых обязанностей. И как бы сильно мы ни сетовали по поводу безрассудства и чрезмерности тех обязательств, которые взяли на себя некоторые штаты ради достижения собственных целей, нам не к лицу унижать их правительства и побуждать их делать необходимые усилия для облегчения своего положения. Наоборот, это наша обязанность — побуждать их в пределах наших конституционных полномочий предпринимать самые эффективные меры, идти на все необходимые жертвы и брать на себя всякое надлежащее бремя, чтобы выполнить свои обязательства и поддержать свою кредитоспособность, так как репутация нескольких штатов и их кредитоспособность отчасти формируют репутацию и кредитоспособность всей страны. Ресурсы нашей страны богаты, рвение и деятельность нашего народа уже стали легендарными, и мы вполне можем надеяться, что умное законодательство и рассудительное ведение дел соответствующими правительствами, каждое из которых будет действовать в сфере своих полномочий, помогут возвратиться к прежнему благосостоянию.

Какими бы неприятными и даже опасными ни были столкновения между законными властями нашей страны относительно границ, которые разделяют их юрисдикцию, их результаты могут и не нанести большого ущерба нашим институтам, если тот пылкий патриотизм и самоотверженная любовь к свободе, тот дух умеренности и снисходительности, которые когда-то характеризовали наших соотечественников, будут сохранены и в дальнейшем. Если в нас будет преобладать такое расположение духа, то более слабое относительно этого расположения духа чувство сбитого с толка энтузиаста будет направлено в правильное русло, утопические ожидания интриганов-политиков исчезнут, как роса на солнце, а хитроумные интриги демагогов будут обезврежены. Дух свободы — самый лучший бальзам для тех ран, которые могут быть нанесены нашим институтам. И наоборот — никакие рецепты улучшения нашего правительства, никакое разделение полномочий, никакое распространение контроля в департаментах исполнительной власти не окажется способным сохранить наш статус свободных людей, если этот дух придет в упадок, а он придет в упадок, если его не беречь каждое мгновение. Все историки сходятся на том, что именно пренебрежение этой обязанностью привело к падению всех тех республик, о существовании которых мы узнали из их работ. Те же самые причины всегда дадут то же самое следствие, а поскольку любовь к власти является наибольшей страстью человеческого сердца и пока человеческое понимание можно будет искажать, а политические симпатии — направлять, манипулируя человеческими страстями и предрассудками, до тех пор люди будут иметь иллюзию свободы, только лелея её. Опасность для всех стабильных свободных правительств возникает из нежелания народа верить в ее существование или под влиянием интриганов, которые отвлекают его внимание от того источника, из которого эта ясность проистекает, к месту, где она никогда возникнуть не может. Это старый трюк, к которому прибегают те, кто намерен узурпировать власть в стране. Они обращаются от имени демократии, предостерегая людей от влияния богачей и аристократии. История — как старая, так и современная — полнится такими приемами. Цезарь стал хозяином римского народа и сената, будто бы поддерживая демократические стремления первого и защищая от аристократии второго; Кромвель, провозглашая себя защитником человеческих свобод, стал диктатором Англии, а Боливар захватил себе неограниченную власть под личиной освободителя страны. И наоборот, в истории не существует примеров, когда бы большая и стальная республика превращалась в аристократию. Когда все подобные правительства приходят в упадок, они склоняются к монархии, в то время как принципам, противоположным свободе, есть дух фракционности и раздора — дух, который во времена больших волнений принимает вид истинного духа свободы овладевает людьми. Как фальшивый пророк, чье пришествие предрекал наш Спаситель, он стремится — и кое-где это у него получается — вселиться в истинных самых последовательных приверженцев свободы. Именно в такие периоды, как наш, людям нужно быть максимально осмотрительными и следить за теми, кому они вверили власть. И хотя иногда бывает очень тяжело отличить фальшивый дух истинного, спокойное и непредубежденное исследование поможет выявить фальшивку, которую будет видно также по манере ее действий и по их результатам, истинный дух свободы, хоть и является пламенным, смелым и принципиально бескомпромиссным, всегда и во все времена уравновешен, толерантен и скрупулёзен в выборе средств, которыми он пользуется, в то время как дух раздора, притворяясь духом свободы, предстает грубым, мстительным, нетолерантным и вполне неразборчивым относительно союзников, которых он зовет себе на помощь. Когда истинный дух свободы поднимает массу людей на тщательное изучение своих дел, то он отсекает все ненормальные наросты, которые образовались в департаментах правительства, и возвращает системе изначальную чистоту и красоту. Но господство нетерпимого духа раздора среди свободных людей почти всегда приводит к опасному усилению исполнительной власти, которое внедряется и упрочивается на фоне уверений в преданности демократии.

Предыдущие замечания почти исключительно касались дел, связанных с нашими внутренними проблемами. Однако было бы уместно дать моим землякам определённое представление и о том курсе, который я собираюсь избрать в ведении наших иностранных дел. Итак, я уверяю вас, что собираюсь использовать все средства, которые находятся в моей компетенции, чтобы сохранить те дружественные отношения, которые мы, к счастью, поддерживаем теперь с каждой зарубежной страной, и хотя я, конечно, еще не очень хорошо проинформирован о состоянии переговоров, которые ведутся с той или иной из них, все же в личной удаче глав государств, а также во взаимности наших интересов и интересов тех правительств, с которыми у нас сложились теснейшие отношения, я усматриваю утешительную гарантию того, что гармония, такая важная для интересов их подданных, а также для интересов наших граждан, не будет затронута выдвижением каких-то требований или претензий с их стороны, которые наша честь не позволит нам принять. Как давний защитник прав нашей страны на поле боя, я верю, что мои соотечественники не будут видеть в моем искреннем желании сохранить мир с иностранными государствами какого-либо намека на то, что их права когда-нибудь будут принесены в жертву или честь страны будет запятнана какими- либо действиями их президента, недостойными нашей былой славы. В отношениях с нашими соседями-аборигенами я буду строго придерживаться того же самого великодушия и справедливости, которые характеризовали курс, предписанный мне двумя моими блестящими предшественниками, когда я действовал под их руководством, выполняя обязанности военачальника и специального уполномоченного. Я не представляю более благородного поведения, способного, как ничто другое, умилостивить беспристрастного и общего для всех Творца, чем жесткое соблюдение принципов справедливости со стороны могущественной нации в ее отношениях с более слабым и нецивилизованным народом, волей обстоятельств вверенным ей в попечение.

Сограждане! Прежде чем закончить свою речь, мне нужно кое-что сказать вам по поводу партий, которые существуют в нашей стране. Для меня абсолютно понятно то, что интересы нашей страны требуют, чтобы тот дух насилия, которым эти партии сейчас руководствуются, был существенным образом уменьшен, если не полностью ликвидирован, иначе это будет чревато последствиями, о которых даже страшно подумать.

Если партии в республике нужны для того, чтобы обеспечить уровень внимательности, достаточный для удержания государственных служащих в пределах закона и обязанности, то именно здесь их полезность и заканчивается. За пределами указанного они становятся разрушительными и опасными для общественной морали, родителями духа, противоположного духу свободы, и наконец — его укротителями. Мы имеем примеры республик, где любовь к стране и свободе была в свое время господствующей страстью большой массы граждан, но со временем, при кажущемся сохранении названия и формы свободного правительства, в сердцах граждан не осталось и следа от этого чувства. Как-то выдающийся английский писатель сделал прекрасное замечание, что «в римском сенате Октавий имел партию и Антоний имел партию, а в Содружестве партий не было». Однако сенат продолжал собираться в храме свободы, чтобы поговорить о святости и красоте Содружества и поглазеть на статуи старшего Брута, а также на статуи Курция и Декия; люди собирались на форум не для того, чтобы, как во времена Камилла и Сципиона, отдать свои свободные голоса во время ежегодных выборов магистратов, а чтобы получить из рук лидеров соответствующих партий свою частицу добычи и погорланить и поторговаться, так как добыча, собранная в Галлии, Египте и Малой Азии, обеспечивала большие дивиденды. Дух свободы покинул их и, избегая жилищ цивилизованных людей, нашел приют в диких местностях Скифии и Скандинавии; так и под влиянием тех самых причин этот дух убежит с Капитолия и из наших форумов. Против такого несчастья, ужасного не только для нашей страны, но и для всего мира, должен выступить каждый патриот, а каждая тенденция, которая может привести к такому положению вещей, должна быть пресечена. Такая тенденция существовала, и она существует до сих пор. Как друг своих соотечественников, а не как их льстец, я считаю своим долгом сказать им с этого высокого места, на которое позвало меня их неравнодушие, что в нашей стране существует дух, враждебный то отношению к их главнейшим интересам — враждебный самой свободе. Этот дух ограничен в своих взглядах и корыстен в своих целях. Он стремится к возвеличиванию немногих даже за счет вреда интересам масс. Рецепт борьбы против него — в руках всего народа. Однако кое-чего можно достичь и теми средствами, которые были вверены в мои руки. Нам нужен Союз, а не партии ради партий. Нам нужен Союз всей страны ради всей страны, ради защиты ее интересов и чести против иностранной агрессии, для защиты тех принципов, на которых сошлись наши знаменитые предки. Что же касается меня, то я сделаю все от меня зависящее. Все влияние, которое я имею, будет направлено на то, чтобы по крайней мере предотвратить создание партии исполнительной власти в залах законодательного органа. Я не стремлюсь, чтобы кто-нибудь из этого органа поддерживал то или другое мое действие, если это противоречит его взглядам и его чувству обязанности перед теми, кто назначил или избрал его на должность, я не буду также требовать ничего заведомо, кроме того, что требовал господин Джефферсон, а именно «жестко и эффективно руководить своими делами в рамках законов».

Я считаю эту возможность достаточно важной и торжественной, чтобы оправдать мое желание высказать своим согражданам глубокое уважение за их христианскую религиозность и сознательную убежденность в том, что здоровая мораль, религиозная свобода и правильное чувство религиозной ответственности в основе своей связаны с истинным и продолжительным счастьем; поэтому объединимся в нашем пылком желании доверить любой интерес нашей дорогой страны на все грядущие времена тому милосердному Творцу, Который благословил нас дарами гражданских и религиозных свобод, Кто оберегал и приумножал труд наших предков и до сегодняшнего дня сохранил для нас все наши институты, которые своей безупречностью намного превосходят институты всех других народов мира.

Сограждане! Взяв на себя все полномочия той высокой должности, на которую меня позвало неравнодушие моих земляков, я с любовью в сердце покидаю вас. Вы понесете с собой в ваши дома память о моей сегодняшней присяге выполнять все высокие обязанности президентской должности по моей возможности, а я приступлю к своей работе с полнейшей уверенностью в поддержке справедливого и великодушного народа.