Важные аспекты изучения истории США XIX века

На современном этапе развития отечественной исторической науки происходит переосмысление многих важнейших проблем и периодов как отечественной, так и зарубежной истории. Результаты неоднозначны, но очевидная позитивная сторона заключается в том, что историки пытаются использовать возможности расширившейся научной свободы для более углубленного и всестороннего постижения прошлого1. В настоящей статье предпринимается попытка привлечь внимание к важным проблемам истории США XIX в., которые весьма активно изучались в советский период, но на современном этапе в силу разных причин оказались вне поля зрения отечественных американистов.

В постсоветский период в поле зрения отечественных специалистов оказалась в первую очередь политическая2 и внешнеполитическая история США XIX в.3, но практически перестала изучаться экономическая и социальная история. Именно в их изучении накопилось множество спорных вопросов, удовлетворительное решение которых с традиционных позиций вряд ли возможно. Эти спорные вопросы касаются таких проблем, как сущностные черты и этапы американской капиталистической экономики, характер рабочего класса и рабочего движения, взаимоотношения разных социальных слоев и групп, наконец, причины, содержание и следствие центральных исторических событий XIX в. — гражданской войны и Реконструкции. Им будет уделено основное внимание в данной статье.

Их рассмотрение предварим одним принципиальным замечанием, касающимся изменения взаимоотношений отечественной историографии с зарубежной. В советский период эти взаимоотношения включали в качестве важной составляющей борьбу с буржуазной историографией. Сегодня на первое место выходят диалог и дискуссии со всеми без исключения направлениями и течениями мировой исторической науки, а главным критерием отношения к выводам и концепциям той или иной школы становится их соответствие исторической реальности, а не ценностно-мировоззренческие предпочтения представителей данной школы. Это не означает отказа от критической проверки и оценки положений зарубежных историков, но это предполагает, что если они соответствуют исторической реальности, то отечественные историки могут их использовать в собственных построениях. Но подобный диалог с зарубежной исторической наукой будет малопродуктивен, если отечественные авторы пренебрегут выработкой собственной исследовательской позиции, ограничившись заимствованием тех или иных положений, возобладавших в историографии. В этом случае недалеко до эклектики и эпигонства.

Опасность подобных «заболеваний» прослеживается при знакомстве с подходами отечественных специалистов к экономической истории XIX в. Речь идет не только об американистах, но и историках, изучающих другие страны. На мой взгляд, историки, обращающиеся к экономической истории XIX в., пребывают в состоянии некоторой теоретической неопределенности. Советские историки, как известно, затрагивая эту проблематику, пользовались четкими теоретическими определениями, промышленный переворот и промышленная революция, эпоха капитализма свободной конкуренции и эпоха монополистического капитализма, и другими. В постсоветский период обозначилась тенденция отказа отечественных историков от тех из этих определений, которые не используются в зарубежной науке. В использовании же новых понятий, как и осмыслении прошлого в духе требований современности наблюдается хаотичность, сопровождаемая подчас выдвижением откровенно курьезных положений.

Примером подобного рода может служить концептуальная статья В. Волкова4 о сравнении периодов «раннего капитализма» в России и США, при этом под ранним российским капитализмом понимается конец XX — начало XXI в., а под «ранним капитализмом» США — конец XIX — начало XX вв. Лейтмотив статьи — модное в сегодняшней России сравнение взаимоотношений олигархов и общества в двух странах, в которых эпохи «раннего капитализма» разделены одним столетием. С точки зрения профессиональной американистики указанная статья — откровенное насилие над историей уже по той причине, что ранний капитализм развивался в США на самом деле не на сто, а на двести лет раньше, чем в современной России, а в конце XIX — начале XX вв. он проходил стадию высокой зрелости.

Примеры подобной «вольницы» в изложении исторического опыта американского капитализма в современной России можно умножить. Подчас их можно объяснить снижением общей научной культуры среди отечественных специалистов, а в ряде случаев теоретической растерянностью даже весьма квалифицированных ученых. Передо мной — учебник по экономической истории зарубежных стран, подготовленный проф. Т. М. Тимошиной и выдержавший уже четыре издания. К сожалению, в разделах по США учебник содержит ряд непростительных ошибок (например, партия вигов объявляется противницей централизации страны, хотя та преследовала прямо противоположную цель, целью создания Республиканской партии провозглашается «объединение крупной буржуазии Севера с фермерами, живущими за пределами южных штатов», что, мягко говоря, неверно, а южным штатам приписывается фантастическая цель «уничтожения системы наемного труда на Севере и создания общенационального рабовладельческого государства»)5. Но в данном случае, думается, важно другое — автор отказывается от традиционных теоретических оценок этапов американского капитализма, но не решается вводить новые, предпочитая излагать материал в описательной манере, оставляя без ответа важные и принципиальные вопросы.

Приведу для полноты картины пример теоретической неопределенности при рассмотрении уже не американского, но и европейского капитализма. В пятом томе академической «Истории Европы», излагающем события от Французской революции конца XVIII в. до первой мировой войны, понятие «монополистический капитализм» не используется, а обозначавшийся им прежде этап экономической истории в самостоятельный вообще не выделяется. Но как в таком случае обозначить период конца XIX — начала XX вв. и в чем были его отличия от предшествующих этапов? Вопрос оставлен без ответа. Для обозначения всего периода развития экономики от Французской революции до первой мировой войны используются понятия промышленный переворот, промышленная революция и индустриализация, но внутренняя периодизация этих процессов, как и выявление различий между промышленной революцией и индустриализацией, что занимало важное место в отечественной историографической традиции, отсутствует. Полагаю, что возникший теоретический вакуум вряд ли может удовлетворить научное сообщество. Отмечу также, что как американист не могу согласиться с тем утверждением, будто «благодаря промышленной революции и индустриализации XIX в. в истории человечества был бесспорно европейским»6. Дело в том, что в развитии промышленной революции США опережали все европейские страны за исключением Англии, а в развитии индустриализации, охватившей последнюю треть XIX в., были бесспорным мировым лидером, оставив намного позади и Англию.

А как обозначаются экономические тенденции XIX в. в современных исследованиях американистов? Теоретическая неопределенность присуща и им. В изданной недавно монографии К. В. Миньяр-Белоручева, посвященной непосредственно политическим процессам в США второй четверти XIX в., автор, характеризуя экономическое развитие той эпохи, в равной мере доверяет концепциям двух известных американских ученых — И. Валлерстайна и У. Ростоу7. Но дело в том, что эти ученые стоят на противоположных научных позициях: Валлерстайн — неомарксист, а Ростоу — антимарксист, и их выводы, мягко говоря, противоречат друг другу и при соотнесении с исторической реальностью вызывают серьезные вопросы. Например, если следовать Валлерстайну, то США той эпохи оказываются отчасти «полупериферии», а отчасти «периферии» мировой капиталистической экономики. Но в действительности США в ту эпоху совершили мощный экономический рывок, выйдя по основным показателям на второе место в мире после Англии. Этот рывок занимает важное место в характеристиках Ростоу, но ему самому присущи серьезные недостатки, отмечавшиеся и американскими авторами. Механическое заимствование выводов знаменитых американских ученых, к тому же стоящих на противоположных позициях, вряд ли способствует приближению к исторической истине.

Нельзя не учитывать и того, что среди американских историков, изучавших экономическую историю XIX в., существует немало авторитетов, по своему научному влиянию не уступающих Валлерстайну и Ростоу, и отечественные историки должны взвешивать на чаше научных весов все точки зрения, учитывать всю совокупность накопленных концепций, аргументов, фактов. Нельзя игнорировать и то, что при многих разногласиях, среди историков США достигнуто единство по ряду важных и принципиальных вопросов. Например, сегодня признана устаревшей концепция Ч. Бирда, Л. Хэкера и других именитых историков прогрессистской школы, разделявших экономическую историю США XIX в. на два основных периода — аграрную докапиталистическую эпоху и промышленно-капиталистическую эру, рубежом между которыми объявлялась гражданская война 1860-х годов. Современные историки США, признавая, что аграрный сектор до гражданской войны играл главную роль, единодушны в том, что основополагающим качеством экономики XIX в., начиная как минимум с 1820-х годов, являлся ее рыночно-капиталистический характер. Известному исследователю экономики, лауреату Нобелевской премии Д. Норту принадлежит концепция8, широко признанная в американской академической среде, согласно которой в оформлении рыночно-капиталистического характера американской экономики решающая роль принадлежит четырем десятилетиям, предшествовавшим гражданской войне, а не последней трети XIX в.

Для американских исследователей характерно делить историю любого общества на три стадии — доиндустриальную, индустриальную и постиндустриальную, и рассматривать экономическую историю США XIX в. под углом зрения становления и торжества индустриального общества. Типична неопределенность при обозначении хронологических рамок промышленной революции и индустриализации, а некоторые авторы придерживаются теории «перманентной» промышленной революции, которая включает технический переворот конца XVIII — первых десятилетий XIX вв., последовавший вслед за тем длительный процесс индустриализации и современную научно-техническую революцию. Отмечу также, что практически все американские авторы, рассматривая последнюю треть XIX в., как решающий этап индустриализации, одной из важнейших его составляющих считают утверждение на ведущей позиции в экономике крупного бизнеса, но отнюдь не монополистического капитализма. Наличие этапа монополистического капитализма, как и самого этого явления в экономической истории США не признается.

Вместе с тем среди американских историков сохраняются и разнообразные различия в понимании и истолковании экономического развития XIX в. Вот главные среди них: 1) по разному трактуется соотношение рыночно-капиталистических и некапиталистических начал плантационного рабства; 2) различаются оценки темпов индустриализации и места в промышленной революции разных отраслей народного хозяйства; 3) не признавая смены независимого предпринимательства монополистическим капитализмом в конце XIX — начале XX вв., историки все же соглашаются, что свободная конкуренция оказалась ограниченной, но расходятся в определении степени ее ограничения крупными корпорациями; 4) по-разному оцениваются причины, мотивы, характер и последствия для общества выдвижения на ведущие экономические позиции крупного бизнеса; 5) пожалуй, наиболее серьезные различия существуют в вопросе об объеме реальных возможностей вхождения в рыночно-капиталистическую экономику представителей некапиталистических слоев; 6) традиционно сильны различия в исчислении распределения национального продукта между разными классами и группами общества на разных этапах XIX в. На мой взгляд, анализ этих вопросов позволяет наиболее точно и полно определить сущностные черты и характер американского экономического развития в XIX в., они должны находиться и в центре внимания отечественных специалистов, но к сожалению, постсоветская американистика интерес к ним утрачивает, а те немногочисленные новые оценки, которые в ней все же появляются, оказываются уязвимыми в профессиональном отношении.

Между тем в американистике советского периода по целому ряду этих проблем были развиты полные и весьма четкие концепции, которые не могут быть просто проигнорированы, но должны, безусловно, учитываться, равно как и зарубежные оценки. Так, концепция промышленной революции выступила в своем оформленном виде в монографии Б. М. Шпотова, опубликованной на исходе советского периода9. Б. М. Шпотов, используя богатый фактический материал, развивал взгляды известного отечественного американиста Н. Н. Болховитинова10 относительно начала, хода и завершения промышленной революции в США. Согласно данной концепции, началом промышленной революции, или промышленного переворота (эти понятия традиционно использовались в советский период как равнозначные), стал период войны США и Англии 1812 — 1815 гг., ее движущей силой была легкая промышленность (текстильная и шерстяная отрасли), географическим эпицентром — Северо-восток США, а завершилась она в десятилетие перед гражданской войной. В этой концепции промышленный переворот 1810 — 1850-х годов выступает как фундамент индустриализации последней трети XIX в., которая вместе с тем являлась качественно самостоятельным явлением и этапам. Другая концепция, имеющая серьезные отличия, была развита в работах А. В. Ефимова, А. И. Блинова и некоторых других авторов11. Они относили начало промышленной революции к рубежу XVIII-XIX вв., а ее завершение к последней трети XIX в., когда она восторжествовала во всех регионах США.

К сожалению в постсоветский период дискуссия по проблеме о начале, этапах и завершении промышленной революции в США не получила никакого развития, а ее изучение практически прекратилось. Между тем их продолжение актуально для более углубленного понимания особенностей и результатов экономического развития США. Хотелось бы высказать в качестве продолжения дискуссии следующие соображения. Представляется, что промышленная революция, превратившая американский капитализм в самый развитый в мире, прошла в своем развитии три этапа. Первый этап, или ее завязка, в чем можно согласиться с Н. Н. Болховитиновым и Б. М. Шпотовым, относится к периоду войны США и Англии 1812 — 1815 гг., когда произошел резкий количественный рост хлопчатобумажных и шерстяных фабрик, ознаменовавших качественный перелом в соотношении мануфактур и фабрик. Вторым этапом и кульминацией промышленной революции явились 1840 — 1850-е годы, когда она одержала победу в лидирующей капиталистической отрасли — легкой промышленности и в передовом северо-восточном регионе. Третьим этапом (развязкой) явились десятилетия после гражданской войны, когда благодаря победе Севера над Югом промышленная революция, во-первых, укоренилась во всех регионах страны, и, во-вторых, восторжествовала в промышленности в целом (что особенно важно, в тяжелых отраслях). Точка была поставлена в 1890-х годах, когда промышленность по всем показателям превзошла сельское хозяйство, и США окончательно превратились из аграрно-индустриального в индустриальное общество. В трактовке завершающего этапа промышленной революции я, как видно, солидарен с оппонентами Н. Н. Болховитинова и Б. М. Шпотова.

Жесткое отделение индустриализации от промышленной революции, характерное для советских историков, следовавших в данном случае марксову подходу, представляется мне сегодня весьма искусственным. Также представляется, что понятие «промышленная революция» достаточно для обозначения главного качественного изменения в капиталистической экономике XIX в., а понятие «промышленный переворот» может быть элиминировано (его использование наравне с понятием «промышленная революция» может порождать путаницу уже по той причине, что слова «революция» и «переворот» не тождественны).

Третий этап промышленной революции совпал с зарождением того этапа, который уже все советские историки называли монополистическим капитализмом. Оформление последнего связывалось с рубежом XIX-XX вв. Но, как уже отмечалось выше, это понятие не используется практически никем среди ученых США, и оно выходит из обихода отечественных специалистов. Для этого есть серьезные основания. Хотя к концу XIX в. в США, по сути, произошла легитимация «горизонтальных» и «вертикальных» предпринимательских объединений, это не было равнозначно экономическому всевластию монополий и утверждению системы монополистического капитализма. Тенденция монополизации, наиболее явственно обозначившаяся на рубеже веков, в дальнейшем определенно пошла на спад. Новые предпринимательские объединения продолжали образовываться, но ни они, ни старые объединения не могли достичь влияния, которое на рубеже веков приобрели Стандард ойл и Юнайтед стейтс стил, как и ряд корпораций в других отраслях. Стандард ойл, крупнейший монополист в своей отрасли, стала утрачивать позицию безраздельного господства в ней еще до ее роспуска в 1911 г. Если к концу XIX в. компания Рокфеллера контролировала более 90% нефтепереработки в стране, то в 1904 — 1907 гг. эта доля сократилась до 84%. Решение Верховного суда 1911 г. повлекло сокращение доли рокфеллеровской корпорации в нефтепереработке до 50%. К началу первой мировой войны оживление конкуренции наблюдалось и в других отраслях, в которых на рубеже XIX-XX вв., казалось бы, возобладали монопольные компании. Отчасти этому способствовали антимонополистические настроения общества, как и попытки властей ограничить откровенно противоправные действия «капитанов индустрии». Еще более весомая причина заключалась в потребностях самого экономического развития и экономической эффективности бизнеса. Обнаружилось, что возобладание монополии в «чистом» виде ведет к снижению ее собственной эффективности и вступает в противоречие с потребностями максимизации прибыли. Утверждению «чистой» монополии препятствовали также экономико-политические особенности Америки, например, ее разделение на множество штатов, обладавших часто специфическими интересами и законодательством. Свою роль играла и неискоренимая предприимчивость миллионов и миллионов американцев, готовых проявлять предпринимательскую активность даже в условиях диктата со стороны промышленных гигантов и опасности быть разоренными в любой момент.

Признание отсутствия в США экономического всевластия монополий не означает попытки преуменьшения реального экономического, как и политического веса предпринимательских объединений в ту эпоху. В высшей степени актуальным является точное измерение этого влияния, но пока что невозможно назвать ни одного исследования, в котором предпринималась бы полнокровная попытка проанализировать эту тему с современных исследовательских позиций (это касается не только США, но и других индустриальных стран). В качестве постановки проблемы можно сказать следующее.

Думается, что этап экономической истории США, оформившийся в последней четверти XIX в. может быть обозначен как корпоративный капитализм, ибо на ведущую позицию в экономике страны выходят корпоративные предпринимательские объединения, которые постоянно укрупняются, стремятся к приобретению монопольной власти, но превращения корпоративного капитализма в монополистический в силу указанных выше причин не происходит. Посему в качестве самостоятельной темы обозначается исследование возникновения, эволюции и этапов американских корпораций и корпоративной формы капитализма. А это уже феномен экономической истории всего XIX в. Возникновение корпораций в США относится к периоду после окончания Войны за независимость. Уже тогда наблюдался их быстрый рост: между 1781 и 1785 гг. властями штатов было выдано 11 корпоративных хартий, в 1786 — 1790-м годам — 22, в 1791 — 1795 -114, в 1800 — 1817 — 180012. И уже именно в то время по поводу корпораций возник острый спор: демократы доказывали, что они противоречат честной свободной конкуренции, а их оппоненты утверждали, что выдача корпоративных хартий в таком большом количестве, как в США, сводит обозначенные в них привилегии на нет.

Корпорации, пустившие корни в первые десятилетия независимости, увеличились количественно и изменились качественно во второй четверти XIX в. Тогда возникла, по определению американских историков, «корпоративная революция», завершившаяся уже на рубеже XIX-XX вв. Этот американский феномен, оказавший позднее немалое воздействие на другие страны, долгое время характеризовался отечественной литературой исключительно негативно, поскольку, как отмечал российский историк А. А. Кредер (к сожалению, безвременно скончавшийся), «в отечественной литературе предпринимательские корпорации изначально ассоциировались с монополиями, что предопределило разоблачительный характер многочисленных публикаций на эту тему»13. Но в действительности корпорации обладали различными сторонами, среди которых было немало позитивных, способствовавших экономическому подъему США. Так, изменилась в направлении демократизации законодательная практика учреждения корпораций. Прежде корпорации создавались на основе специальных решений законодательных органов, которые предоставляли соответствующие хартии группе лиц, объединившихся для совместной деятельности. Это создавало почву для лоббирования законодателей со стороны наиболее предприимчивых и ловких лиц и стимулировало монополизацию бизнеса. Но во второй четверти XIX в. в большинстве штатов стал активно осуществляться переход к учреждению предпринимательских корпораций на основе общих законов. В результате возобладал заявительный характер инкорпорации: группа предпринимателей, решивших заняться тем или иным производством, подавала заявление секретарю штата, указывая цели, учредительный капитал, имена учредителей и количество выпускаемых акций. Если заявленная информация не противоречила закону, секретарь штата регистрировал корпорацию, и специальной хартии законодательного собрания штата не требовалось.

Как справедливо указывает А. А. Кредер, эти демократические изменения в корпоративном праве были результатом общественных процессов, связанных с реформами Э. Джексона и его сторонников. Корпоративное право было приведено в соответствие с набиравшими силу лозунгами «равенства возможностей» и «невмешательства государства», эгалитарным менталитетом масс американцев.

Корпорации в результате приобрели облик бизнеса эпохи свободного предпринимательства, их учредители получили возможность действовать на основе знаменитого либерального принципа laissez faire14. В 1820-х годах наиболее активно учреждались корпорации, занятые строительством дорог, каналов, мостов, в 1830-е годы прокатилась волна инкорпорации банков, начиная с того же десятилетия корпорации заняли главенствующие позиции в железнодорожном бизнесе. К 1859 г. стоимость акций, проданных железнодорожными компаниями, превысила 1 млрд. долл. Корпорации стали мощным инструментом мобилизации частных капиталов для нужд внутреннего экономического развития, сыграв важную роль в дальнейшем упрочении американской либерально-капиталистической цивилизации. Вместе с тем корпоративный капитал по удельному весу еще уступал индивидуальному и партнерскому.

Ситуация радикально изменилась после окончания гражданской войны, когда корпорации в течение трех десятилетий заняли ведущие позиции в национальной экономике, при этом качественно изменились сами, трансформировавшись в крупные предпринимательские объединения. Известный американский историк А. Чендлер15 выделил два крупных этапа в процессе концентрации и централизации промышленности США (его схема была воспринята многими американскими исследователями). Первый этап — с конца 1870-х до середины 1890-х годов — характеризовался развитием так называемых «горизонтальных» предпринимательских объединений, т.е. таких, которые концентрировали в своих руках главным образом производство одной и той же продукции. Второй этап — вторая половина 1890-х — первые годы XX в. — ознаменовался утверждением таких объединений, которые сконцентрировали контроль над отраслью «по вертикали», включая добычу и поставку сырья, производство продукции и ее рыночную реализацию. Пик второго этапа — 1899 — 1903 гг. — явился и пиком процесса становления предпринимательских объединений в целом. Именно эти процессы, с точки зрения советских историков, привели к краху свободной конкуренции, торжеству монополистического капитализма, подчинению ему политической власти, вступлению капиталистической общественно-политической формации в «высшую» и одновременно его последнюю историческую стадию.

В постсоветский период эти выводы перестали использоваться, но и фундированного научного ответа на вопрос, в чем же заключались основополагающие черты обновившейся капиталистической системы, не последовало. Вместе с тем стали все больше сосредоточивать внимание на позитивных сторонах радикальных структурных перемен в экономике, подчас абсолютизируя их. Вот примечательный вывод крупного специалиста по экономической истории США Б. М. Шпотова: «Налицо были повышение эффективности и бурный рост производства в интересах не только владельцев капитала, но и потребителей, к которым относилось все население страны; стремление предпринимателей получать прибыль не за счет ограничения сбыта и повышения цен, а путем создания новой производственной организации и научного менеджмента; попытки поставить отношения в промышленности на рациональную основу, перевести традиционное противостояние и борьбу труда и капитала в русло взаимовыгодного сотрудничества»16.

Этот вывод, вызывающий у меня серьезные возражения, заслуживает обсуждения. Как вытекает из уже сказанного выше, я не считаю возможным измерять одной меркой всю историю американских корпораций. Она должна быть разделена на периоды, и каждый исследован отдельно. Один из первых периодов — вторая четверть XIX в. — начал плодотворно исследовать А. А. Кредер, и я согласен с его выводами о позитивной роли корпоративного капитала той эпохи. Но в последней трети XIX в. роль и характер корпоративного капитала, на мой взгляд, серьезно изменились. Он не утратил позитивного влияния на американскую экономику, но, став в ней главенствующим, приобрел гораздо более противоречивый характер. Глубокая противоречивость корпоративного капитализма конца XIX — начала XX в. породила серьезные дискуссии среди современников, и эти дискуссии не стихают по нынешний день. Абсолютизация его негативных черт, характерная для марксистских и леворадикальных авторов, выглядит преувеличением сегодня, когда мы имеем возможность более объективного, непредвзятого рассмотрения этого явления, но его позитивные стороны, которые заслуживают всесторонней оценки, не могут перечеркнуть огромного количества фактов, накопленных не только марксистской и леворадикальной, но также либеральной и даже консервативной историографическими школами, которые свидетельствуют о стремлении крупного корпоративного бизнеса конца XIX — начала XX вв. подчинить своей воле независимых предпринимателей, извлечь для себя максимальную прибыль за счет удержания на как можно более низком уровне заработной платы рабочих, подчинить себе политическую власть, занять господствующее место во всех сферах общества.

Невозможно отрицать, что «большой бизнес», как стали именовать предпринимательские объединения, рационализировал экономическую жизнь США, снизил издержки производства, намного ускорил экономическое развитие нации. Несмотря на присущие ему монополистические тенденции, роста цен в США в ту эпоху не происходило, напротив, они определенно снижались. Но переход к эпохе большого бизнеса в глазах многих классов и социальных групп заключал в себе также серьезные минусы и издержки. «Капитаны индустрии» беспощадно сокрушали массу конкурентов, ради достижения своих целей попирали законы, насаждали коррупцию в государственных органах. Причем они не стеснялись открыто декларировать социал-дарвинистские убеждения, полагая, что выражают суть национальной индивидуалистической веры и отнюдь не вступают в противоречие с пуританской этикой. Как минусы, так и плюсы в деятельности большого бизнеса, при всем том, что они контрастируют друг с другом, имели общий источник — стремление энергичных, талантливых и беспощадных предпринимателей к предельно возможному росту доходов, создающих максимальные экономические возможности и обеспечивающих наибольшую экономическую власть. Их технологические, управленческие и иные нововведения способствовали снижению оптовых и розничных цен, но издержки производства снижались в гораздо большей степени, так что даже те результаты деятельности большого бизнеса, которые, несомненно, приносили пользу потребителям и обществу в целом, оборачивались гораздо большей выгодой для самих предпринимателей. Именно эта выгода, а не стремление облагодетельствовать общество являлась определяющим мотивом большого бизнеса.

Нельзя отрицать того, что негативные стороны большого бизнеса со временем, в частности, в эпоху прогрессистских реформ 1900 — 1914 гг., определенным образом снижались, крупные корпорации начинали вести себя более цивилизованно. Но решающую роль в этом сыграла нараставшая оппозиция в отношении их со стороны общества, мощные движения и выступления протеста среднего и нижнего классов. Государство должно было взять на себя функцию согласования противоборствующих социальных интересов и провело ряд важных реформ. Следует отметить, что экономические интересы большого бизнеса в результате согласительно-реформаторских действий политической элиты в целом ничуть не пострадали. Более того, в последний год пребывания у власти реформатора В. Вильсона (годы президентства — 1913 — 1921) состояния ведущих американских корпораций в среднем были в 2 — 3 раза выше, чем в год его прихода к власти17. Уступки демократии, социальный мир со средним и нижним классами оказались для большого бизнеса экономически выгоднее, нежели конфронтация и стремление к всевластию.

Соглашусь, что мотивы организаторов и владельцев крупных корпораций заслуживают переосмысления, в результате которого будут более всесторонне и объективно охарактеризованы те предприниматели, которые так или иначе принимали в расчет общественное благо (примером такого предпринимателя является Э. Карнеги, объявивший на исходе своей деловой карьеры, что «тот, кто умирает богатым, умирает опозоренным», и пожертвовавший большую часть своего состояния на поддержку науки, образования, искусства18). Весьма сомнительно, однако, что даже самая полная характеристика мотивов и деяний таких предпринимателей может серьезно изменить имеющуюся на сегодняшний день общую картину распределения экономических достижений корпоративного капитализма конца XIX — начала XX вв. между основными классами и социальными слоями Америки. При всем том, что состав как верхнего, так и нижнего классов в США серьезно изменился, разрыв между ними, как свидетельствует совокупность статистических данных, имеющихся в распоряжении исторической науки как минимум ничуть не уменьшился.

Перейдем теперь к следующей важной теме истории США — ее разнообразным социальным аспектам. Вначале остановлюсь на вопросе, которому уделялось недостаточно внимания и в советский период: как распределялось национальное богатство между различными социальными классами и слоями. И в советской и в постсоветской историографии трудно назвать хотя бы одно специальное исследование, посвященное этому вопросу. Раскрывая его в общих работах по истории США, советские историки, как правило, предпочитали доверять данным, почерпнутым у зарубежных марксистов. Среди последних чаще всего цитировался Ю. Кучинский, из работ которого следовало, что реальные доходы нижнего класса США снижались практически на всех этапах американского капитализма19. Сегодня соглашаться с этими данными невозможно, ибо общепринятые по сути в современной исторической науке США подсчеты говорят о росте реальных доходов нижнего класса на всех этапах XIX (а тем более XX) века. Так, в период с 1820 по 1840 г. реальные доходы рабочих выросли в 1,5 раза, с 1840 по 1860 г. на 10%, с 1870 по 1900 г. в 1,5, а с 1870 по 1920 г. в 2 раза20.

Вместе с тем, согласно также по сути общепринятым в исторической науке США расчетам, разрыв в положении верхнего и нижнего классов в США XIX в. не только не сокращался, но даже нарастал, и эта тенденция сохранялась в эпоху корпоративного капитализма, когда богатство нации неизмеримо возросло. Для современных оценок социально-экономической дифференциации рассматриваемого периода важное значение имели расчеты Д. Вильямсона и П. Линдерта, изложенные в их монографии 1980 г. Вот главные среди них. Если в 1776 г. верхний один процент американцев владел 12,6% задокументированного властями имущества, а верхние 10% — почти около 50%, то в 1860 г. доля верхнего одного процента достигла 29%, а верхних 10% — 73%. Разрыв в имущественном положении между верхними и нижними десятью процентами белых американцев в сравнении с предшествующим периодом вырос еще больше. Этот разрыв, как и концентрация богатств, достигли наибольших размеров в южных штатах, где верхние десять процентов семей владели в 1830 г. 71,5, а в 1860 г. — 82,3% имущества21.

Эти цифры признаны авторитетными исследователями22, которые приводят и иные свидетельства углубления неравенства среди белых американцев. Социально-экономические контрасты были наибольшими в городах: показателен пример Филадельфии, где к 1860 г. верхний один процент горожан владел 50% имущества, а нижние 80% — всего лишь 3%. В западных штатах имущественная дифференциация была выражена слабее, чем в восточных, но присутствовала реально и там. Например, в «старых» северо-западных штатах верхним десяти процентам землевладельцев принадлежало 40% налогооблагаемого имущества. Наибольший процент богатых белых американцев был среди южных рабовладельцев: в среднем они были в пять раз богаче жителей северных штатов и в десять раз богаче фермеров собственных штатов, не имевших рабов23.

В последней трети XIX в. разрыв в положении экономических классов сохранился. В 1915 г. У. А. Кинг в книге «Благосостояние и доходы населения Соединенных Штатов» первым среди профессиональных исследователей раскрыл тенденцию нарастания разрыва между верхним и нижним экономическими классами: в 1890 г., согласно его данным, на долю 1,6% самых богатых американских семей приходилось 10,8% национального дохода, а на долю 88% американцев из нижних слоев — 65%; в 1910 г. доли этих групп составили соответственно 19 и 62%24. Последующие поколения исследователей приводили разные данные о разрыве между экономическими классами, но большинство из них соглашалось в том, что господствующая экономическая позиция принадлежала владельцам крупных корпораций, численность которых не превышала 1% американцев и которые владели 70% корпоративных богатств и половиной всей американской промышленности. Фактически верхушка корпоративной Америки заняла на экономической лестнице то место, которое до гражданской войны занимал 1% плантаторских семейств южных штатов. По сравнению с предвоенным периодом разрыв между 10% самых богатых и 10% самых бедных американцев изменился мало, оставшись примерно на том же, очень высоком уровне (верхним 10% принадлежало около 70% собственности всего общества)25.

Большинство американских исследователей, соглашаясь с тем, что разрыв в положении экономических классов в США на протяжении всего XIX в. не сокращался, оставался очень глубоким и что большинство рабочих и фермеров постоянно должно было сводить концы с концами, вместе с тем указывает, как минимум, на три важных фактора, которые серьезнейшим образом влияли на социальные взаимоотношения в США, делали их во многом не похожими на взаимоотношения классов в европейских странах. Во-первых, жизненный уровень нижних социальных классов в США при всех трудностях их положения был в среднем в полтора раза выше жизненного уровня английских тружеников, не говоря уже о нижних классах других европейских стран. Это обусловило неизменно высокий и постоянно возраставший уровень трудовой иммиграции из Европы в США. Во-вторых, сохранявшийся на протяжении всего XIX в. огромный государственный фонд свободных западных земель позволял значительной части простых американцев превращаться в мелких сельских собственников, а у еще большей части поддерживал надежду на изменение к лучшему своего социального статуса. Т.е. у нижних классов американского общества было больше социального оптимизма, нежели у нижних классов европейских стран. В-третьих, большинство американских тружеников, как промышленных, так и сельских было привержено либерально-индивидуалистической идеологии (главное кредо которой — успехи и неудачи индивидуума зависят от него самого), которая, будучи по своей сути буржуазной, в США прочно превратилась в общенациональную.

Эти три фактора серьезнейшим образом повлияли на характер классовых движений в США, в том числе на рабочее и фермерское движения. Оба они в постсоветский период перестали изучаться совершенно, а между тем отечественная американистика вряд ли может удовлетворяться всеми подходами и оценками, которые были накоплены ею в советский период (тогда и рабочее и фермерское движения изучались весьма активно). На мой взгляд, вряд ли можно отрицать, что «сверхзадачей» советских американистов при изучении рабочего класса и рабочего движения США, мировоззренческой установкой, которая, если и не декларировалась открыто, то присутствовала в их сознании подспудно, было отыскание радикального и социалистического потенциала американского рабочего класса, неприятия им капитализма и капиталистической эксплуатации, поиск ответов на вопросы, почему антикапиталистический потенциал пролетариата не реализовался в те или иные эпохи, какие ошибки совершили американские коммунисты и социалисты, призванные возглавить пролетариат против капитализма. Т.е. значительная часть аналитических усилий тратилась не на раскрытие и объяснение сущностных черт пролетариата и рабочего движения, которые складывались в реальной жизни, а на максимальное выявление тех тенденций и того облика, которые должны были быть присущи образцовому рабочему классу в антагонистическом капиталистическом обществе.

Главным авторитетом для советских американистов при изучении рабочего движения США или при характеристике его в общих работах был американский историк-марксист Ф. Фонер, автор фундаментального многотомного труда о рабочем классе США26. Этот труд Фонера не утратил научного значения, он и сегодня впечатляет колоссальным объемом фактического материала, в том числе архивного, и в этом отношении ничуть не уступает исследованиям либеральной коммонсовско-висконсинской школы27 в изучении рабочего движения США, которая была и остается признанным авторитетом для большинства историков в самих США. Но Ф. Фонер и последователи Дж. Коммонса, пользовавшиеся, по сути, одним и тем же объемом фактического материала, приходили к радикально отличным оценкам и выводам.

Коммонс и его последователи не отрицали конфликта между трудом и капиталом, но доказывали, что этот конфликт исчерпывается на рынке труда, а потому «деловые» тред-юнионы, боровшиеся за улучшение условий пролетариата в рамках капиталистического общества, являлись главными и достаточными институтами достижения целей рабочего класса. Все же иные институты, особенно подвергавшие сомнению основы капиталистической цивилизации, рассматривались как разрушительные и утопичные отклонения. Фонер же, а вслед за ним и советские американисты, в отличие от коммонсовцев, осуждали «деловой» тред-юнионизм как сбивающий пролетариат со столбовой дороги борьбы за социально-экономическое и политическое освобождение и видели истинных выразителей интересов рабочего класса в тех организациях и объединениях, которые преследовали радикальные и революционные цели.

В советский период отечественные американисты были солидарны с Фонером, но ретроспективный взгляд на историю рабочего движения США с позиций начала XXI в. обнаруживает уязвимость их концепции и солидность выводов коммонсовско-висконсинской школы: действительно, на сегодняшний день в истории рабочего движения США господствующей и продуктивной выглядит прагматическо-«деловая» тенденция «выяснения отношений» между трудом и капиталом. Однако механический переход отечественных американистов на позицию недавних оппонентов был бы, на мой взгляд, опрометчив: оценка двухвекового прошлого рабочего класса США с точки зрения победителей сегодняшнего дня, была бы откровенно антиисторична. Но антиисторично и дальнейшее некритическое следование концепциям и подходам американистики советского периода. Подлинно научный выбор заключается в новом изучении содержания и соотношения различных тенденций рабочего движения США на разных исторических этапах. Особенно нужно подчеркнуть значение объективного соотнесения и выявления реального удельного веса различающихся тенденций рабочего движения. В советский период повышенный интерес к радикальным «антикапиталистическим» тенденциям редко сопровождался указанием на их реальный удельный вес: их значение, как правило, серьезно преувеличивалось. Также должны быть пересмотрены гиперкритические оценки «консервативных» тенденций: эти тенденции, конечно, не способствовали росту революционного сознания, но их успех во многом помог достижению американским пролетариатом более высокого жизненного уровня в сравнении с уровнем жизни рабочего класса любой другой страны. Кроме того, невозможно сбрасывать со счета того, что альтернативные исторические способы борьбы за изменение и улучшение как социально-экономического, так и политического положения пролетариата потерпели очевидную глобальную неудачу.

Социальная история XIX в. не исчерпывалась конфликтом труда и капитала, как и рабочим движением, более того, другие социальные конфликты и движения на большинстве этапов (за исключением конца XIX в.) имели реально большее значение. Их история заслуживает пристального изучения с современных исследовательских позиций, при этом важнейший вопрос заключается в выявлении реальной исторической роли, реального влияния и удельного веса самых разных социальных классов и групп, слоев и движений. Особое внимание, как представляется, стоит уделить средним и мелкособственническим слоям, которые в советский период изучались крайне слабо. Пристального внимания заслуживает история расово-этнических групп и конфликтов, как и тендерная история, которая вышла на одно из ведущих мест в современной исторической науке США. Здесь, впрочем, следует вновь предостеречь от механического следования исследовательским интересам, акцентам, тематике американских историков. Например, их повышенный интерес к тендерной тематике и женскому движению привел, на мой взгляд, к тому, что реальное значение, удельный вес «женского вопроса» и тендерного конфликта в американской истории оказались в обобщающей картине истории США преувеличенными. В работах части современных американских историков тендерный конфликт занял такое же центральное место, какое в трудах советских историков занимал конфликт буржуазии и пролетариата.

Особого внимания заслуживает полнокровное исследование истории различных религиозных деноминаций, групп, как и религиозных конфликтов. В советский период отечественные историки, за редким исключением28, отводили им очень скромное место в истории XIX в., исходя из той установки, что религиозным отношениям в сравнении, скажем, с взаимоотношениями капитала и рабочего класса, принадлежала периферийная роль. Такая установка искажала реальный исторический процесс. В действительности религиозные отношения, занимавшие одно из центральных мест в общественной жизни Северной Америки в XVII-XVIII вв., сохранили важное значение и в XIX столетии. При этом конфликт протестантской и католической религий, один из центральных сам по себе, фокусировал в себе очень важные классовые и этнические конфликты. Эти последние применительно к XIX в. подчас вообще не могут быть полнокровно изучены вне их религиозного выражения. Наконец, отечественные историки не могут более не учитывать того, что религиозные заповеди, в первую очередь протестантские, в США трансформировались в так называемую гражданскую религию, становились неотъемлемой и основополагающей частью национального самосознания, культуры и того, что представители общественных наук обозначают понятием американские ценности.

В заключительной части статьи обращусь к центральному событию уже не только социальной, но и политической истории США XIX в. — гражданской войне и Реконструкции 1861 — 1877 гг. Эта тема весьма активно изучалась в советский период: разным ее проблемам, в том числе и даже в первую очередь центральным, было посвящено много докторских и кандидатских диссертаций, но на современном этапе интерес к ним угасает. Нельзя сказать, что на современном этапе исследований по гражданской войне вообще не появляется, их немного, но они есть, и, как правило, эти работы посвящены тем аспектам и сторонам, которые не были изучены в советский период. Значение этих работ несомненно, однако мне кажется, что главной и актуальной задачей отечественной американистики является изучение с современных научных позиций центральных проблем гражданской войны и Реконструкции, ибо укоренившиеся в советский период концепции выглядят сегодня весьма уязвимыми, а в ряде случаев догматичными.

Меньше всего хотелось бы выступать критиком кого-то из советских исследователей гражданской войны и Реконструкции в США. Но представляется возможным назвать те уязвимые положения советской историографии, которые получили наиболее широкое распространение и до сих пор сохраняются как минимум в учебной литературе. Изложу свои выводы по этим вопросам, к которым я пришел в последние годы на основе изучения разнообразной исследовательской литературы и источников и которые могли бы послужить материалом для более широкой дискуссии.

Многие советские историки разделяли то положение, что проблема рабства и конфликт Севера и Юга занимали главное место в американской истории на протяжении 80 лет от окончания Войны США за независимость до гражданской войны. Сегодня, пользуясь возможностями более непредвзятого подхода, с этим трудно согласиться: совокупность конкретных фактов свидетельствует, что конфликт по поводу рабства выдвинулся на первую позицию в американском обществе в 1840 — 1850-е годах, т.е. только в два десятилетия, непосредственно предшествовавшие гражданской войне.

Другое важное положение советской историографии заключалось в том, что американский народ, а уж его большинство точно, самым активным образом противилось рабству и вовлекалось в широкое антирабовладельческое движение в десятилетия перед гражданской войной. По мнению историков советского периода, особенно важная, а в годы гражданской войны даже главная роль в борьбе с рабством принадлежала рабочим. В действительности же отношение американского народа, в том числе рабочих, к рабству было весьма противоречивым. На мой взгляд, оно было парадоксальным, и этот парадокс требует объяснения. Неприятие большинством белых американцев в свободных штатах рабовладения сочеталось и уживалось с негативным отношением как к чернокожим рабам, так и к свободным неграм, неотъемлемой частью массового сознания белого большинства был расизм. В основе неприятия белым большинством свободных штатов рабовладения лежало резко отрицательное отношение к попыткам южных рабовладельцев распространять свои плантации на западные земли, поскольку белые американцы из свободных штатов хотели утвердить собственную монополию на эти земли. Меньше всего их при этом беспокоила судьба чернокожих жителей Америки, как рабов, так и свободных: подавляющее большинство белых американцев из северных штатов считало необходимым вывезти их из США в Африку и превратить свою страну в свободную, но расово чистую демократическую республику. Что касается белых американцев в южных штатах, то, как рабовладельцы (их было меньшинство), так и не имевшее рабов белое большинство являлись твердыми сторонниками сохранения рабства и его распространения на западные территории.

Реально в десятилетия перед гражданской войной, как и на ее начальных этапах за освобождение рабов и предоставление им прав американского гражданства выступал отнюдь не американский народ, а очень узкая группа белых аболиционистов, к которым большинство их белых соотечественников, мечтавших или выселить негров в Африку, или эксплуатировать их далее как рабов, относилось крайне враждебно. В связи с этим возникает следующий очень важный вопрос — можно ли считать рабство и борьбу против него действительно основополагающей причиной гражданской войны? В советский период отечественная американистика в целом положительно отвечала на этот вопрос. В целом это так. Но что же в реальности означала борьба против рабства для большинства американцев?

Советские американисты, по сути, солидаризировались с теми историками США, которые трактовали отрицательное отношение американцев из свободных штатов к рабству как к некоему абсолютному злу — и морально-этическому, и политическому, и экономическому. В действительности этого не было — проблема черного рабства, как такового, а тем более замкнутого в южных штатах, подавляющее большинство белых американцев из свободных штатов не волновала. Их непосредственно, как отмечалось выше, не устраивало только распространение рабовладельческих плантаций на западные земли. Но из этого отнюдь не следует, как доказывала уже другая группа историков США, среди них такие известные, как Ф. Дж. Тернер и Ч. Бирд, что рабство вообще не имело отношения к происхождению гражданской войны, которая возникла-де исключительно из-за земельных споров между северными и южными штатами или по другим чисто экономическим мотивам (например, из-за разногласий в тарифной политике). Дело в том, что белые американцы из свободных штатов, даже не будучи в большинстве своем озабоченными судьбой черных рабов, в десятилетие перед гражданской войной вошли с южанами в такие конфронтационные отношения, что пришли к восприятию конфликта Севера и Юга как столкновения по сути двух несовместимых цивилизаций29. В их восприятии он выступил как антагонизм передовой либерально-демократической и отсталой рабовладельческой цивилизаций. Они прониклись убеждением, что два столь разнородных общества долго не уживутся и рабовладельческая система должна быть отменена. В их сознании рабовладельческая система и выступила как главное американское зло и главная причина гражданской войны. Но опять-таки нужно подчеркнуть — они восприняли рабовладельческую систему как зло для белой либерально-капиталистической Америки, а не для черных париев, которые для них также были злом, подлежащим удалению в Африку.

Одним из центральных положений для советских исследователей эпохи гражданской войны и Реконструкции было то, что сопротивление негров-рабов, в том числе их частые восстания, сыграло важнейшую, если вообще не главную роль в вызревании второй Американской революции (так нередко именуют гражданскую войну и Реконструкцию)30. Представляется, что это положение заслуживает самой серьезной исследовательской перепроверки. Дело в том, что подавляющее большинство современных исследователей США, причем не только белых, но и афроамериканских историков, согласно в том, что сколько-нибудь серьезных восстаний негров-рабов в десятилетия перед гражданской войной, как, впрочем, и ранее, не было, и их реальная роль в вызревании гражданской войны была несущественной (другое дело, что в период самой гражданской войны, особенно после издания 1 января 1863 г. президентом А. Линкольном Прокламации об освобождении рабов в мятежных штатах, черные американцы решительно взялись за оружие и сыграли важную роль в переломе хода войны в пользу Севера).

Таким образом, причины и истоки гражданской войны в США заслуживают нового пристального интереса со стороны отечественных американистов. Высказанные мною в связи с этим соображения могут рассматриваться как приглашение к полнокровной исследовательской дискуссии.

Сейчас же попытаемся ответить на вопрос о том, почему большинство белых американцев из северных штатов, не испытывавших до начала гражданской войны симпатий к черной расе и желавших удалить ее в Африку, в ходе гражданской войны радикально изменило свои взгляды и согласились оставить негров в США. В данном случае мы, как представляется, имеем дело с феноменом поразительного влияния революций (если и не всех, то многих) на радикальное изменение умонастроений в обществе по причине жесткой политической целесообразности и беспощадной логики развертывания революционных событий. Гражданская война Севера и Юга в течение первых полутора лет обнаружила, что без революционной отмены рабства и привлечения освобожденных рабов в качестве союзников либерально капиталистического Севера победа над рабовладельческой Конфедерацией просто невозможна. На исходе гражданской войны президентская отмена рабства в мятежных штатах была дополнена полным запретом рабовладения в США. Одновременно белое большинство революционного лагеря согласилось с тем, что чернокожие союзники заслужили право на обретение в «благословенных» Соединенных Штатах постоянной родины.

Но это отнюдь не означало искоренения расизма в сознании белой Америки. Отказ от него для большинства белых американцев не был равнозначен ментальной революции, но имел исключительно тактический характер. Это в полной мере обнаружилось в период Реконструкции Юга, последовавшей вслед за окончанием гражданской войны. Американская Реконструкция, в отличие от гражданской войны, которая пусть и в ограниченном объеме, но все же исследуется современной отечественной американистикой, фактически вообще перестала интересовать российских историков. А между тем здесь накопилось много дискуссионных вопросов, и отечественные исследователи могли бы критически переосмыслить то, что было сделано их предшественниками в советский период, а также подключиться к дискуссиям современных американских историков.

Ограничимся здесь актуальностью центрального и главного вопроса Реконструкции -была ли она в действительности неотъемлемой частью революционных преобразований, начатых гражданской войной или же означала поражение ее революционных целей! Именно этот вопрос оказался в центре дискуссий современной американской историографии, и ответ на него принципиально важен также для отечественной американистики. Что касается американской историографии, то в ее современных оценках эпохи Реконструкции ощущается воздействие так называемой политкорректности — набора мировоззренческих установок, оформившихся в американском обществе, в первую очередь в либеральных кругах (но ее не в состоянии проигнорировать и консерваторы) под воздействием общественно-политических процессов и изменений последней трети XX в. Важнейшие события прошлого, такие как Война США за независимость, гражданская война и Реконструкция, Прогрессивная эра начала XX в. и «новый курс» 1930-х годов стали оцениваться не столько в связи с их позитивными нововведениями в сравнении с предшествующими эпохами, сколько в связи с неспособностью обеспечить равные гражданские и политические права приниженным социальным группам, в первую очередь афроамериканцам и женщинам. В работах ряда ведущих современных историков США делается заключение о «провале» Реконструкции31 на том основании, что она не сумела воплотить в жизнь 14-ю и 15-ю поправки к Конституции США, ратифицированных в 1868 и 1870 гг. и гарантировавших чернокожим американцам равные гражданские и политические права с белыми. На мой взгляд, подобная обобщающая оценка является гиперкритическим преувеличением и находится в противоречии с принципом историзма.

Как известно, 14-я и 15-я поправки к Конституции США были приняты американским конгрессом на первом этапе Реконструкции в ответ на попытки бывших рабовладельцев вернуть утраченные экономические и политические позиции и установить в южных штатах режим реставрации. Северные политики в этой ситуации ввели в южных штатах чрезвычайное управление и пошли на новые уступки чернокожим американцам, дабы заручиться их твердой поддержкой в новой схватке с южной олигархией. Эта цель была достигнута и в течение нескольких лет капиталистическая цивилизация восторжествовала на территории всех Соединенных Штатов, прочно подчинила своим интересам все регионы страны, в том числе Юг и Запад. Но после этого северные политики совершили предательство в отношении чернокожих союзников, закрыв глаза на распространение в южных штатах режима расовой сегрегации.

Это предательство, безусловно, должно быть названо своим именем, но означало ли оно провал Реконструкции? Объективный ответ на этот вопрос предполагает объективное определение целей Реконструкции. Для ее творцов эти цели означали утверждение начал либерально капиталистического общества в общенациональном масштабе, и эта цель была достигнута. Именно в годы Реконструкции капитализм прочно укоренился во всех регионах, и его развитие пошло семимильными шагами, так что через двадцать лет США прочно вышли по всем экономическим показателям на первое место в мире. Что касается чернокожих союзников, то они были прагматично и весьма цинично использованы белой капиталистической цивилизацией для достижения этой цели, а затем «поставлены» на то место, которое эта цивилизация в действительности только и готова была им предоставить в своем лоне. Примечательно, что этого предательства и цинизма основные массы белых американцев — не только из верхнего, но также из среднего и нижнего классов — попросту не заметили. После гражданской войны и Реконструкции белая Америка оставалась глубоко расистской, а капиталистический Север был вполне удовлетворен тем, что торжество его принципов в общенациональном масштабе не поколебало основ расового неравенства. США понадобилось еще столетие для того, чтобы осознать и признать его несправедливость.

Итак, Реконструкция, как представляется, увенчалась успехом для белого большинства капиталистических Соединенных Штатов. Поставленные им в ходе длительного исторического конфликта с Югом цели были в основном реализованы, поэтому считать Реконструкцию «провалом» было бы, на мой взгляд, неисторично. Изложенная мною концепция развита в рамках дискуссии с современными историками США, которые под воздействием либеральной политкорректности нарушают принципы историзма. Данная концепция разумеется, не претендует на роль непреложной научной истины для отечественной американистики. Главная цель заключается в другом — показать, что в изучении отечественными историками эпохи Реконструкции, как и других важных тем и проблем истории США XIX в. накопилось много лакун и дискуссионных вопросов, которые должны изучаться с современных исследовательских позиций. Хотелось бы также показать, что, изменив, по сравнению с советским периодом, свои взаимоотношения с зарубежной историографией, отечественные специалисты и сегодня имеют основания для выдвижения и отстаивания собственной научной позиции.

• 1
  Разные стороны современного историографического процесса были рассмотрены мною в отдельной статье. См.: Согрин В. В. 1985 — 2005: перипетии историографического плюрализма. — Общественные науки и современность, 2005, N 1.
• 2
  См. например: Байбакова Л. В. Двухпартийная система в период вступления США в индустриальное общество (последняя треть XIX в.). М., 2002; Согрин В. В. Политическая история США. XVII-XX вв. М., 2001.
• 3
  См. например: История внешней политики и дипломатии США. 1775 — 1877. Отв. ред. Н. Н. Болховитинов. М., 1994; История внешней политики и дипломатии США. 1867 — 1918. Отв. ред. Г. П. Куропятник. М., 1998; История русской Америки, 1732 — 1867. Под общей ред. акад. Н. Н. Болховитинова, т. 1 — 3. М., 1997 — 1999; Курилла И. И. Заокеанские партнеры: Америка и Россия в 1830 — 1850-е годы. Волгоград. 2005.
• 4
  Волков В. «Дело Standard Oil» и «дело ЮКОСа». — Pro et Contra, 2005. N 2.
• 5
  Тимошина Т. М. Экономическая история зарубежных стран. Изд. 4-е, доп. М., 2003, с. 354 — 355.
• 6
  История Европы, т. 5. М., 2000. с. 43.
• 7
  Миньяр-Белоручев К. В. Реформы и экспансия в политике США (конец 1830-х — середина 1840-х годов). М., 2005, с. 5 — 6.
• 8
  North D. C. The Economic Growth of the United States. 1790 — 1860. Englewood Cliffs (New Jersy), 1961.
• 9
  См. об этом: Шпотов Б. М. Промышленный переворот в США. В двух частях. М., 1991.
• 10
  Болховитинов Н. Н. США: проблемы истории и современная историография. М., 1980.
• 11
  Ефимов А. Е. США. Пути развития капитализма (доимпериалистическая эпоха). М., 1969; Блинов А. И. О сроках и особенностях завершения промышленной революции в США. — Американский ежегодник. М., 1971.
• 12
  Wood G. S. The Radicalism of the American Revolution. New York, 1992, p. 321.
• 13
  Кредер А. А. Американская предпринимательская корпорация: первое столетие истории. — Американский ежегодник. М., 1994, с. 54.
• 14
  Кредер А. А. Указ. соч., с. 58.
• 15
  Chandler A. D. The Visible Hand: The Managerial Revolution in American Business. Cambridge (Mass.), 1977; idem. Scale and Scope: the Dynamics of Industrial Capitalism. Cambridge (Mass.), 1990.
• 16
  Шпотов Б. М. Организация большого бизнеса в США на рубеже XIX — XX веков. — Американский ежегодник. М., 1999, с. 34.
• 17
  Burch P. H. jr. Elites in American History, v. 2. New York, 1981, p. 292.
• 18
  Брандс Х. В. Титан сталелитейной индустрии Америки. — Большой бизнес, 2005. N 2, с. 149.
• 19
  Кучинский Ю. История условий труда в США с 1789 по 1947 гг. М., 1948.
• 20
  Long C. D. Wages and Earnings in the United State, 1860 — 1890. Princeton, (N. J.), 1960, p. 3 — 12, 109 — 118; Adams D. R. jr. Prices and Wages. — Encyclopedia of American Economic History. Ed. G. Porter. New York, 1980, v. 1, p. 240, 242, 244; Puth R. C. American Economic history. Chicago, 1988, p. 374; Walton G. M., Rockoff H. History of American Economy. New York, 1998, p. 241, 243.
• 21
  Williamson J. G., Lindert P. H. American Inequality. A Macroeconomic History. New York, 1980, p. 36 — 39, 44 — 45.
• 22
  См., напр.: Walton G. M., Rockoff H. History of American Economy, New York, 1998, p. 245; Sellers Ch. The Market Revolution. Jacksonian America 1815 — 1846. New York, 1991, p. 238.
• 23
  Bailyn B., Donald D. H. et al. The Great Republic: A History of the American People, v. 1. Lexington — Toronto, 1981, p. 332 — 333.
• 24
  Цит. по: Бурстин Д. Американцы: демократический опыт. М., 1993, с. 262.
• 25
  Puth R. C. Op. cit., p. 390; Story R. Social Class. — Encyclopedia of American Social History. Ed. K. Cayton, E. G. Gorn, P. W. Williams, v. 1, New York, 1993, p. 474.
• 26
  Foner Ph. S. History of Labor Movement in the United States, v. 1 — 6. New York, 1947 — 1983; Фонер Ф. История рабочего движения в США, т. 1 — 5. М., 1949 — 1983.
• 27
  Основателем этой школы был Дж. Коммонс, а ее научным центром — Висконсинский университет. Отсюда и название школы.
• 28
  К таким исключениям в первую очередь можно отнести А. А. Кислову, которая на протяжении нескольких десятилетий своей научной деятельности плодотворно исследовала историю американской религиозной жизни XIX в. Ее труды не утратили научного значения и могут служить хорошей основой для дальнейшего изучения этой важной темы. См.: Кислова А. А. Социальное христианство в США. Из истории общественной мысли, 90-е гг. XIX — 30-е гг. XX в. М., 1974; ее же. Религия и церковь в общественно-политической жизни США первой половины XIX в. М., 1989.
• 29
  Самым полным обоснованием такого взгляда на конфликт Севера и Юга, который мне представляется научно верным, остается монография одного из самых именитых исследователей эпохи Гражданской войны и Реконструкции Э. Фонера: Foner E. Free Soil, Free Labor, Free Men. New York, 1979.
• 30
  Большое влияние на советских американистов оказала монография марксистского историка США Г. Аптекера, обосновывавшая важнейшую роль негритянских восстаний: Aptheker H. American Negro Slave Revolts. New York, 1943.
• 31
  См. напр.: Foner E. Reconstruction. America’s Unfinished Revolution. New York, 1988, p. 603; Hine D. S., Hine W. C., Harrold S. African Americans. Upper Saddle River (N. J.), 2004. p. 229.