Президент США Эндрю Джексон: Путь к власти

Седьмой президент США Эндрю Джексон (1767—1845) принадлежит к самым почитаемым историческим деятелям в Америке. Годы его президентства (1829—1837) стали после эпохи джефферсоновской демократии вторым по важности периодом социально-экономических реформ в США.

Жизнь и политическая деятельность Джексона, особенно его путь к вершинам власти, остаются малоизвестными нашему читателю1. Перипетии становления его как политика, приобретения национальной славы и завоевания широкой поддержки среди простых американцев раскрываются в данном очерке.

Эндрю Джексон появился на свет 15 марта 1767 г. в семье бедных ирландских переселенцев, обосновавшейся в местечке Уоксхоу на западной границе Южной Каролины. Отца своего, скончавшегося очень рано, Эндрю не помнил и с малых лет знал руку только матери, Элизабет Хатчинсон Джексон.

У Элизабет Джексон, кроме Эндрю, было еще двое сыновей. Эндрю был младшим, по этой причине ему, по-видимому, доставалось больше материнской ласки и заботы. В отличие от старших детей, с ранних лет вынужденных зарабатывать на хлеб, Эндрю отправили учиться в местную школу. Но вскоре разразилась война за независимость североамериканских колоний. Тут уже было не до упорной учебы: Эндрю с гораздо большей охотой стал тренироваться в отряде местных добровольцев. Вместе с другими мальчишками Эндрю занимался военными упражнениями, и, по воспоминаниям одного из однокашников, был во всем молодцом — «мужественным, настойчивым, преуспевающим во всех упражнениях». Впрочем, и в школе он кое-чего добился: жители Уоксхоу вспоминали, что, когда в середине 1776 г. в поселок доставили текст Декларации независимости, только что одобренный Континентальным конгрессом, зачитать его доверили не кому-нибудь, а девятилетнему Эндрю Джексону.

Военные действия докатились до самого Уоксхоу в 1780 г. Английский кавалерийский полк, как ураган промчавшийся по поселку, нанес страшный урон: 113 убитых и 150 раненых патриотов. Семья Джексонов потеряла старшего из трех братьев, 16-летнего Уильяма. В следующем году, не выдержав тягот жизни, умерла Элизабет Джексон. После этого Эндрю, без году неделя выпускник местной школы, сам начал давать в ней уроки. Но в 1784 г., 17 лет, он покинул Уоксхоу.

Предоставленный самому себе, Эндрю принял решение попытать счастья на юридическом поприще. Профессия юриста давно уже стала одной из самых почитаемых в Северной Америке. Кроме того, она приносила немалые доходы и позволяла в случае успеха быстро попасть в класс собственников. После войны за независимость потребность в грамотных юристах резко возросла: деловая жизнь закипела во всех штатах, быстро обнаружив явную нехватку адвокатов, нотариусов, судей. Юридические конторы возникали как грибы после дождя, и в одну из них, в городишке Солсбери на западе Южной Каролины, устроился Эндрю Джексон. Владелец конторы, некто Спрюс Маккей, взял Эндрю в ученики при условии, что тот будет выполнять самую разную работу, вплоть до мытья полов в доме хозяина.

В течение двух лет Эндрю учился оформлять дарственные, завещания, сделки, погружался во всевозможные юридические учебники и, кроме того, вместе с другим учеником, Джоном Макнэри, ставшим его другом, поддерживал идеальный порядок в конторе Маккея. При этом, как выяснилось, у него еще оставались силы на развлечения. По вечерам он спешил в местный танцевальный зал, где довольно быстро стал популярным кавалером. Одна из юных посетительниц танцзала много лет спустя вспоминала, что Джексон мог заворожить любую взглядом своих красивых светло-голубых глаз. Джексон привлекал также высоким ростом, огненно-рыжими густыми волосами, веселым легким нравом.

Нрав у Эндрю оказался не только веселым, но и весьма дерзким. Очень скоро он стал позволять себе шутки и выходки, от которых у благовоспитанной публики отнимался язык. Как-то он заявился в танцзал с двумя местными проститутками. Присутствовавшие дамы были настолько шокированы и возмущены, что Эндрю пришлось принести свои извинения. Но дамы, кажется, так и не простили ему этой дерзости, а одна из них 40 лет спустя, узнав о том, что Джексон избран президентом США, в сердцах воскликнула: «Как! Джексон президент? Джексон? Эндрю Джексон, который когда-то жил в Солсбери? Да ведь этого повесу не приглашали в приличные дома. Конечно, мой муж мог выпить с ним на скачках по стакану виски, но не более того. Да если Эндрю Джексон стал президентом, значит, этот пост дозволяется занять любому!».

Юный Джексон любил играть в карты, неплохо подзарабатывал этим на жизнь, часто встревал в потасовки, а то и сам затевал их, увлекался скачками. Но о деле при этом не забывал. Ровно через два года после поступления в контору Маккея он уже держал экзамен в верховном суде Южной Каролины. И весьма успешно! Члены верховного суда обнаружили у юноши «устойчивые моральные представления», хорошее знание законов и права и вручили ему свидетельство, позволившее самостоятельно заниматься юридической практикой. В Солсбери Эндрю возвращаться не захотел: его тянуло туда, где не было конкурентов, где бы он мог стать главным авторитетом. Короче говоря, на Дальний Запад, в края пионеров.

В 1788 г. Джексон держал путь в поселок Нэшвилл, центр Западного округа, переданного штатом Южная Каролина в земельный фонд федерального правительства. Нэшвилл и Западный округ еще только осваивались поселенцами, устремлявшимися туда со всех концов США. Прибыв в Нэшвилл и открыв собственную юридическую контору, Джексон первым делом принял 70 исков от местных торговцев и ростовщиков, заждавшихся возвращения долгов от мелкой сошки. Уже через две недели энергичный юрист заставил должников рассчитаться с кредиторами. После этого к Джексону потянулись десятки деловых людей. Год спустя он был непререкаемым юридическим авторитетом во всей округе, доказательством чему стало назначение его генеральным прокурором Юго-западной территории. В течение года Эндрю не только добился серьезного продвижения по службе, но и сумел сколотить хороший капитал. С Джексоном расплачивались также лошадьми, зерном, участками земли. Вскоре Джексон основал и собственное поместье, приобрел около десятка черных рабов. Всего год понадобился ему, чтобы прочно встать на ноги и войти в круг самых уважаемых людей Нэшвилла. А жизнь его только начиналась: Эндрю исполнилось всего 23 года.

На двадцать четвертом году Эндрю присмотрел и спутницу жизни. Ею оказалась Рэйчел Робардс, которая, как вспоминала впоследствии одна из жительниц Нэшвилла, «не имела себе равных на всей Западной территории» как наездница и рассказчица веселых историй, а кроме того, «пленяла мужчин совершенными формами и полными алыми губами». Правда, 21-летняя Рэйчел курила трубку, но в глазах Эндрю это не было недостатком, ибо на границе женщина без трубки — скорее исключение, чем правило. Гораздо более важным было то, что она обещала стать хорошей хозяйкой. Как Эндрю определил это? Оказывается, у него была простая примета, которой он не раз делился с друзьями: присмотрись, как хозяйствует мать твоей избранницы, и узнаешь о способностях дочери. А мать Рэйчел была дамой весьма предприимчивой.

С самого начала Рэйчел стала Джексону хорошей женой, надежным другом и помощницей. После того как он всерьез, занялся политикой, именно на нее легли главные тяготы по поддержанию и умножению семейного богатства. Оно увеличивалось с каждым годом. Особенно много оказалось в руках Джексонов земельной собственности. Так много, что в 1795 г. Джексон отправился в столицу США Филадельфию, чтобы предложить на торги около 10 тыс. гектаров земли. На вырученные от продажи деньги он смог приобрести новый дом, рабов, нанять надсмотрщика, которому было поручено непосредственное управление его плантацией. После этого у Эндрю освободились руки для активной политической деятельности.

К середине 1790-х годов население Юго-западной территории достигло 76 тыс. человек, и она получила основание претендовать на права суверенного штата, для чего согласно федеральному закону требовалось 60 тыс. жителей. В 1795 г. в ходе плебисцита решение об образовании отдельного штата одобрило большинство взрослого населения территории. Тогда же было принято решение о созыве конституционного конвента, делегаты которого должны были разработать основы управления новым штатом. Среди нескольких десятков делегатов оказался и Эндрю Джексон.

Конвент собрался в начале 1796 г. и в течение трех недель утвердил государственное устройство штата. Остро поспорили о названии штата. Некоторые предлагали дать ему имя одного из великих американских отцов- основателей, Франклина или Вашингтона. Джексон оказался среди тех, кто воспротивился наименованию штата в честь какого бы то ни было исторического лица, пусть даже самого выдающегося. «Не будем подражать восточным штатам, названным сплошь и рядом в честь великих английских монархов и аристократов!» — убеждал он делегатов. Запад должен порвать с этой традицией! Джексон примкнул к тем, кто хотел дать штату имя «Теннесси»: так называлась пробегавшая по его территории горная река. Хоть это и было индейское название, его достоинства — напевность, величавость и в то же время простота — были очевидны. Это предложение и было одобрено.

Больше всего споров развернулось вокруг конституционных принципов. При рассмотрении вопросов избирательного права Джексон решительно высказался против какого-либо имущественного ценза. Эта точка зрения и взяла верх: к выборам допускались все мужчины старше 21 года, проживавшие на территории штата не менее полугода. Билль о правах особо подчеркивал, что вся государственная власть заключена в народе. В духе демократических заветов Американской революции было определено соотношение законодательной и исполнительной властей: за законодателями закреплялось право назначения на большинство постов, в том числе избрание верховного суда штата, одобрение бюджета, санкционирование всех важных решений исполнительной власти. Губернатор же лишался права законодательного вето. В целом конституция Теннесси стала одной из самых демократических в США.

Незамедлительно состоялись выборы представителей Теннесси в конгресс страны. И вновь Джексону сопутствовал политический успех: его избрали членом палаты представителей. В декабре 1796 г. Эндрю во второй раз оказался в Филадельфии — на этот раз уже не в качестве продавца земли, а как представитель суверенного штата. На первое заседание конгресса он явился в темном смокинге, черном галстуке и белой рубашке. Но все же даже внешний лоск не смог скрыть в нем жителя фронтира («пограничного» штата, за которым простирались неосвоенные земли, населенные индейцами). Волосы его, писал Альберт Галлатин, один из лидеров республиканской партии, были спутаны, галстук сбит набок, а походка явно выдавала вчерашнего ковбоя. Так воспринял его член республиканской партии, к которой Джексон примкнул без промедления. А что уж тогда говорить о партии американской элиты, федералистах, открыто окидывавших презрительными взглядами простолюдина из западной глубинки? Но и Джексон ответил «аристократам» от федералистов решительным осуждением всех их принципов.

Политические привязанности Джексона проявились сразу же. Они были прореспубликанскими, демократическими и весьма незамысловатыми. Эндрю решительно осудил одобренный федералистами в 1796 г. договор Джея как попиравший национальный суверенитет Соединенных Штатов и запродавший их на корню монархической Англии. Но сколько-нибудь глубокое осмысление договора было ему чуждо: вместо этого Джексон многозначительно и весьма туманно рассуждал о его противоречии «Закону наций» и «учению Вателя (первый философ-просветитель, упомянутый им)» 2. Одобривших договор сенаторов он назвал аристократическими «набобами», причем, излагая свои мысли на бумаге, в слове «набобы» вместо буквы «а» употребил сразу две буквы «е». Грамматические ошибки он делал не только в иностранных словах.

На первых порах главной мишенью критики со стороны Джексона оказался президент страны Дж. Вашингтон. «Президент,— доказывал он в переписке с друзьями,— не доверяет республиканским принципам и проявляет монархические замашки». Дух монархизма он усмотрел и в прощальном обращении Вашингтона к нации, зачитанном в конгрессе в конце 1796 г. Когда же большинство конгресса решило тут же составить ответный адрес уходившему в отставку президенту, Джексон оказался среди тех дерзких одиночек, которые решительно воспротивились этому. Поступок Джексона многим показался опрометчивым и даже опасным для его будущей карьеры, ведь в глазах общества всякий, кто не склонял головы перед Вашингтоном, был чуть ли не предателем. И действительно, политические оппоненты в будущем не однажды ставили Джексону в вину неуважение к отцу нации.

Впрочем, вскоре выяснилось, что молодой конгрессмен не испытывал особого почтения не только к главе нации, но и к центральной власти в целом. Это недоверие опиралось на серьезные идеологические основания, ибо, как явствовало из политического кредо, изложенного начинающим конгрессменом, он был ярым поборником суверенитета штатов: «По моему твердому убеждению, суверенитет штатов вытекает и из конституционных принципов, и из Закона наций, так что только одно грубое насилие способно отменить его»3. Каждый раз, упоминая в своих письмах о Соединенных Штатах, он начинал первое слово с маленькой буквы, зато второе — с заглавной. Но его порой откровенно пренебрежительные высказывания о федеральном правительстве определялись и недовольством конкретными политическими действиями последнего. Особое неудовольствие Джексона вызывала слишком мягкая, как он полагал, политика центральных властей по отношению к индейцам.

Индейский вопрос был самым насущным для жителей Теннесси. И в отношении к краснокожим «братьям» разногласий не возникало: большинство из обитателей фронтира, и стар, и млад, и богатые, и еще относительно бедные, были убеждены, что у индейцев нет никакого основания занимать столь обширные территории. Индейцев методично теснили на запад, отторгая у них самые лучшие земли. Индейцы, однако, не подчинялись воле белых пионеров и время от времени совершали на их поселения набеги, расправляясь с обидчиками по собственным варварским законам. Белые поселенцы, испытав оторопь при виде скальпированных собратьев, затем приходили в себя и продолжали еще энергичнее теснить «дикарей» с их исконных земель.

Федеральное же правительство требовало от западных штатов использовать в отношениях с индейцами и цивилизованные средства: вести переговоры, поддерживать мир. А если не удавалось «раскурить трубку мира», тогда уж можно было прибегнуть и к силе. Джексону такой подход казался крайне мягкотелым. «Как можно надеяться на мир с дикарями! — возмущался он после очередной инструкции американского правительства.— Пусть сначала кто-нибудь ответит на вопрос: почему мы должны заключать с ними новый договор, если они нарушили прежний? Почему мы пытаемся прийти к соглашению с диким племенем, которое не придерживается ни договоров, ни Закона наций?»4. Взывать к разуму индейцев, считал он, бесполезно, им можно только навязывать свою волю. Единственный язык, который они понимают, — это язык ружья и дубинки!

Джексон требовал от конгресса покрыть расходы экспедиции, организованной властями Теннесси против племени чероки. И сумма-то для этого требовалась пустячная — всего 23 тыс. долл.! Конгресс, однако, упорствовал и отклонял домогательства свежеиспеченного законодателя. Но и Джексон проявил себя упрямцем, запугивая конгрессменов все более кошмарными картинами «краснокожих варваров» с ножами и томагавками, занесенными над головами беспомощных женщин и детей. Он склонил на свою сторону Мэдисона и Галлатина, признанных лидеров республиканской партии. А заручившись их поддержкой, сумел заставить конгресс оплатить расходы антииндейской экспедиции. Джексон счел эту победу самой крупной своей удачей в конгрессе. После этого он даже позволил себе передышку и весной 1797 г. отправился в Теннесси, чтобы проведать Рэйчел. Задержался дома ненадолго, ибо как раз в это время один из двух членов сената США от его родного штата был смещен со своего поста за «недостойное поведение» и Джексона уговорили дослужить срок за соотечественника.

Сенатор Джексон ни на йоту не отступил от своих прежних позиций. Главной его заботой оставались отношения с индейскими племенами. К величайшему огорчению Джексона, новый президент страны Джон Адамс (1797—1801), как и его предшественник Вашингтон, проявлял в этом вопросе, на его взгляд, чрезмерную мягкость, и Эндрю бомбардировал главу исполнительной власти записками и меморандумами, доказывавшими, что федеральное правительство должно раскошелиться для защиты своих сограждан. И вновь ему сопутствовал успех: вскоре федеральное правительство изменило условия соглашений с индейцами в пользу белых поселенцев. Правда, и этих уступок ему показалось недостаточно, и он продолжал выражать недовольство Адамсом.

Не устраивала Джексона и внешняя политика правительства: Адамс явно держал курс на обострение отношений с Францией и выказывал симпатии монархической Англии. Джексон же отдал свое сердце молодому французскому консулу Наполеону Бонапарту, в котором увидел защитника «Закона наций» и прав человека. Даже проводившаяся Бонапартом завоевательная внешняя политика казалась ему справедливой и оправданной. «Высадись Бонапарт в Великобритании,— восклицал Джексон,— и миллионам угнетенных людей будут возвращены права человека, а английская монархия наконец-то будет заменена республикой» 5.

Адамса, как когда-то и Вашингтона, Джексон считал поборником интересов аристократии и «набобов». Вообще Адамс, по его мнению, сверх всякой меры подражал английским традициям, откровенно насаждая патронаж и коррупцию. «Если ты не разделяешь взглядов президента,— возмущался защитник демократии из глубинки,— у тебя нет никаких шансов получить место в правительстве». По иронии судьбы, много позже, став президентом, Джексон сам первым делом сколотил «правительство друзей». И именно он, а не Адамс, вошел в американскую политическую историю как создатель принципа «дележа политической добычи» между сторонниками победившей партии.

В должности сенатора Джексон прослужил менее полугода. Весной 1798 г., получив тревожное сообщение из Теннесси об аресте за долги его делового партнера Дэвида Аллисона, Эндрю вышел в отставку и вернулся в Нэшвилл. На какое-то время бизнес поглотил его полностью. Его предпринимательский талант не уступал политическим способностям. Эндрю быстро вступил в новый деловой альянс с Томасом Уотсоном и Джоном Хатчинсоном. Совместно они весьма быстро наладили предприятие по очистке хлопка и винокурню. Джексон, установивший также неплохие деловые связи в Филадельфии, стал регулярно заказывать оттуда большие партии кофе, рома, соли, пороха, одежды, которые затем продавал, оптом и в розницу, в Теннесси. Покупатели расплачивались с ним деньгами, а также пшеницей, табаком, мехами и хлопком. Эти товары он переправлял уже на рынок в Новый Орлеан, что приносило самые большие доходы.

В качестве платы за свою продукцию Джексон брал выгодные товары и звонкую монету, а вот к бумажным деньгам испытывал острое недоверие. Инфляция, ставшая прочной спутницей американской экономики, обесценивала именно бумажные деньги, и их накопление не сулило никакой выгоды. Уже тогда Джексон критически относился к банкам, которые занимались эмиссией бумажных денег и рассматривались им как главные орудия инфляции. Эндрю исповедовал принципы честного бизнеса и честной коммерции, не любил подолгу торговаться и представлял покупателю лаконичное требование: «Или вы берете мой товар, или оставляете меня в покое».

Неплохо шли дела и на плантации Джексона, которая почти полностью была отдана на попечение Рэйчел. С увеличением размеров плантации увеличилось и количество обрабатывавших ее негров-рабов. В 1794 г. у Джексонов было 10 рабов, в 1798 г.— 15, в 1820-м — 44, к концу 1820-х, т. е. к моменту избрания Джексона президентом США, в его поместье, носившем претенциозное название «Эрмитаж», работали уже 95 рабов. К концу же жизни у Джексона было уже 150 черных невольников, и он относился к верхнему классу плантаторов Запада.

От своих надсмотрщиков Джексон, если судить по оставшимся от него письменным свидетельствам, требовал гуманного отношения к рабам. Заключая договор с одним из них, Джексон вменял ему в обязанность «кормить и одевать негров надлежащим образом и заставлять их работать в меру сил». Но Джексон мог быть и суров в отношениях с рабами. Когда однажды Рэйчел пожаловалась на служанку, обманувшую ее, Джексон приказал наказать рабыню плетью. Он был безжалостен и к беглым рабам: в случае поимки их заковывали в цепи, а со временем продавали. В целом Джексон стремился поддерживать распространенный в плантаторской среде образ справедливого, но строгого патриарха, должным образом заботящегося о своих слугах, но требующего взамен неукоснительного послушания и добросовестной работы.

Энергичный предприниматель и плантатор, Джексон умудрялся совмещать эти заботы с политическим служением штату Теннесси. В 1798 г. его избрали членом верховного суда штата с окладом в 600 долл. в год — всего на 150 долл. меньше, чем получал губернатор. В задачу Джексона входили поездки в различные города Теннесси для рассмотрения дел, отнесенных к компетенции верховного суда штата. Как правило, он быстро вникал в суть вопросов, ухитрялся в течение дня рассмотреть до 50 дел. По воспоминаниям очевидцев, принимая решения, он не утруждал себя поиском прецедентов, что было общепринято в судебной практике, а больше полагался на здравый смысл и укоренившиеся на фронтире представления о справедливости. Стиль судьи Джексона немало импонировал его согражданам, упрочив его влияние среди избирателей.

В 1802 г. легислатура (законодательное собрание) Теннесси избрала Джексона генерал-майором милиции, фактически главнокомандующим войсками штата. В жизни Эндрю начался новый период — он без колебаний сделал ставку на военную карьеру, предпочтя ее бизнесу и юридической практике. Интуиция не подвела 35-летнего Джексона: Соединенные Штаты всерьез и надолго вовлекались тогда в борьбу с Англией, Испанией и индейцами за территориальное расширение и честолюбцам с военными способностями открывалось широкое поле для приложения сил.

Джексон не скрывал удовлетворения внешнеполитической линией республиканской партии, пришедшей к власти в 1801 г.: она была нацелена на экспансию на западе и юге. А об этом грезило во сне и наяву большинство жителей границы. Самым замечательным достижением федерального правительства он счел покупку у Франции в 1803 г. Луизианы: в поздравительном письме президенту Джефферсону Джексон объявил этот акт «звездным часом» администрации, которым «наслаждается все Западное полушарие». Над Новым Орлеаном еще развевался флаг метрополии, а Джексон уже объявил о своем желании стать губернатором Луизианы. Не скрывал он и своих намерений в случае занятия губернаторского поста: дальнейшее вытеснение испанцев из Северной Америки и присоединение к США испанских владений: Флориды и части Мексики.

Главным соперником Джексона в борьбе за губернаторское кресло в Луизиане оказался У. Клэборн, который располагал в сравнении с ним тем очевидным преимуществом, что был земляком Джефферсона. Впрочем, Джексон не терял надежды на получение губернаторского поста и даже, забросив все дела в Теннесси, отправился в Вашингтон, чтобы самолично похлопотать о должности. Но Клэборн опередил его: когда Джексон добрался до столицы, должность уже была отдана ему. Джексону же дали понять, что у него и не было особых шансов на успех: президент недолюбливал не в меру экспансивного, обладавшего, по его мнению, бонапартистскими замашками молодого генерала из Теннесси.

Кто знает, может быть, это мнение президента и подтолкнуло Джексона к политическому альянсу с вице-президентом А. Бэрром, который хоть и состоял в одной партии с Джефферсоном, но все более вовлекался в противоборство с главой администрации.

Стремясь вытеснить испанцев из Флориды и расширить территорию США на западе, Бэрр в то же время все более склонялся к сепаратизму, намереваясь создать на западных землях и завоеванной части испанских колоний независимое государственное объединение. Действия Бэрра были расценены президентом Джефферсоном как «заговор».

В течение 1805 и 1806 гг. Джексон поддерживал контакты с Бэрром, не догадываясь, что тот не просто хотел завоевать для США новые территории, но и намеревался расколоть американское государство. Тайные замыслы Бэрра приоткрылись для него только в конце 1806 г., а 1 января 1807 г. Джексон получил от самого Джефферсона приказ о приведении милиции штата в боевую готовность с целью «подавления заговора против Соединенных Штатов». Оправившись от шока, Джексон тут же послал часть милицейских отрядов Теннесси для поимки заговорщиков. Джефферсон был вполне удовлетворен поведением Джексона, заявив публично, что не сомневался в патриотизме генерала из Теннесси. Но сам Джексон не слишком-то верил в глубину патриотических чувств президента. Это недоверие еще больше усилилось во время суда над Бэрром. Вершивший его председатель Верховного суда США Джон Маршалл искусно доказал противоречивость и недостаточность правительственных улик против Бэрра.

Еще больше Джексон настроился против президента США после инцидента с американским судном «Чесапик», грубо атакованным англичанами. Джефферсон, по его убеждению, повел себя трусливо, отказавшись созвать чрезвычайную сессию конгресса и начать военные приготовления против Англии. После этого Джексон решительно отошел от сторонников Джефферсона и на президентских выборах 1808 г. заявил о своей оппозиции Джеймсу Мэдисону, в котором видел такого же беспринципного миротворца, как и в Джефферсоне. При этом он не порвал с республиканской партией, а примкнул к ее самому воинственному крылу. Джексон не сомневался в неизбежности войны с Англией, более того, он хотел этой войны и готовился к ней. Он выписал к себе в усадьбу десятки книг по военному искусству и основательно занялся теоретической подготовкой к скорым испытаниям. Цель будущей войны была для него очевидна: изгнать с североамериканского континента всех иноземцев, присоединить к Соединенным Штатам территории, которые не смог завоевать Бэрр.

В 1808 г. президентом США был избран Мэдисон (1809—1817 гг.). Все воспринимали его как преемника внешней политики Джефферсона, тем более что эта политика творилась самим Мэдисоном, бывшим в течение восьми лет государственным секретарем США. Но логика событий вынудила Мэдисона-президента очень скоро встать на тропу войны с Великобританией.

Тогда многие в США были охвачены экспансионистскими настроениями. На протяжении всей своей истории США периодически «созревали» для поглощения очередной новой территории. У экспансионистов 1812 г. на уме и на языке были две такие территории: Флорида и Канада. С 1810 г. в конгрессе США возникла фракция «военных республиканцев», или «военных ястребов», которую возглавили Г. Клей из Кентукки и Д. Кэлхун из Южной Каролины. Их единство символизировало сделку между западными и южными штатами, которые нацелились: первые — на захват Канады, а вторые — Флориды.

Флорида продолжала принадлежать Испании, но фактически экспансионистским планам американцев на юге противостояло не это предельно ослабленное наполеоновским вторжением государство, а его могущественная союзница Англия. Не только на юге, но также на западе и севере путь к экспансии лежал через войну с Англией. Для продвижения на запад американцам нужно было оттеснять, а то и истреблять индейские племена. Один из вождей индейцев, Текумче, сумел, однако, благодаря поддержке английской Канады, объединить разрозненные племена и успешно противостоять натиску американских поселенцев. Американцы сделали для себя вывод, что для захвата индейских территорий необходимо предварительно выбить англичан из Канады. В 1811—1812 гг. лидеры экспансионистов в конгрессе в один голос требовали от Мэдисона объявить войну Англии. Среди тех, кто горячо поддерживал идею войны, в Теннесси наибольшим влиянием, конечно, пользовался Джексон. В марте 1812 г. он призвал всех истинных патриотов к войне против «вечных врагов американского процветания», потребовав «захвата всех английских владений на континенте Северной Америки»6.

Постепенно к объявлению войны с Англией склонялся и Мэдисон. Мэдисон всегда поддерживал экспансию, поскольку она отвечала интересам плантаторов, способствовала устремлениям широких слоев американского населения и, кроме того, была надежным противоядием от опасного в его глазах антагонизма между имущими и неимущими. В 1810 г., как только представился подходящий случай, Мэдисон проявил инициативу и убедил кабинет в необходимости аннексии Западной Флориды. В секретном послании конгрессу он указывал, что США не могут ждать, пока Испания передаст Флориду Англии, что нужно действовать без промедления и что конгресс поступит мудро, если наделит исполнительную власть правом аннексии «части или нескольких частей названной территории». Выступления Мэдисона становились все более воинственными, и, наконец, в 1812 г., сомкнувшись с «ястребами», он объявил войну Англии.

Начало военных действий для США ознаменовалось провалом экспедиции в Канаду. Дела их чуть поправились в 1813 г., но уже в следующем году, когда после поражения Наполеона в Европе Англия высвободила дополнительные силы для ведения войны в Новом Свете, американцы вновь перешли к обороне. Два с лишним года войны вернули американо-английские отношения к начальному состоянию. Мэдисон, как, впрочем, все его окружение, не снискал в ней лавров. Но одного героя Соединенные Штаты все же получили. Им оказался Эндрю Джексон, единственный из американских генералов, одерживавший тогда одну победу за другой. А к концу войны он вообще стал самой популярной личностью в стране.

В первый год войны имя Джексона в окружении Мэдисона даже не упоминалось. И только в начале 1813 г. ему позволили сформировать два регулярных полка. Генералу Джексону поручалось действовать на юго-западе. А в качестве его главного военного противника были определены союзники Англии — индейские племена.

С начала войны вождь индейцев Текумче, получивший от англичан звание генерала, провозгласил создание индейской конфедерации от Великих Озер на севере до Мексиканского залива на юге. Наибольшего влияния Текумче добился среди племен криков, занимавших 50 млн. акров земли в плодородных долинах Миссисипи. Земли эти были вожделенной мечтой всех белых. Кровавые стычки между ними и индейцами разгорелись здесь с самого начала войны. Очень скоро крики вняли доводу Текумче: «Или белые истребят нас, или мы истребим их». Война на истребление белых была начата индейцами в августе 1813 г. с уничтожения форта Мимс. Ворвавшись в форт, крики в течение дня уничтожили всех его обитателей — около 120 солдат, более 100 женщин и детей. Расправлялись жестоко: женщин скальпировали, мужчин вздымали на пики, детям разбивали головы о мостовую. Жилища сжигали дотла. К концу дня на месте форта дымилось пепелище с сотнями трупов.

Отмщение крикам стало первой боевой операцией для Джексона. Он решил поразить индейцев в самое сердце — стереть с лица земли их столицу Талучаче. До Талучаче полки Джексона добирались почти месяц. Пробивались через чащи, штурмовали реки, совершали маневры, избегая мелких стычек с индейцами. Наконец, ободранные, голодные, исполненные ненависти к индейцам, они добрались до цели. Накануне штурма Джексон обратился к своим солдатам: «Мы должны преподать дикарям жестокий урок. Кровь женщин и детей, пролитая в форте Мимс, не оставляет места для жалости. Пожар, зажженный дикарями, должен испепелить их самих» 7.

Утром 3 ноября 1813 г. тысячный отряд Джексона начал штурм Телучаче, охранявшегося двумястами индейскими воинами. Очень скоро сражение превратилось в резню. «Мы убивали их, как собак»,— напишет в мемуарах Дэвид Крокет, ставший среди жителей Запада живой легендой. К концу дня все было кончено. Юный лейтенант Ричард Кейт Колл, обошедший Талучаче, содрогнулся от ужаса: «В каждой хижине было от восьми до девяти трупов — мужчины, женщины, дети. Многие жилища были сожжены, собаки, только и оставшиеся в живых, выли над трупами хозяев». Полковник Коффи, непосредственно руководивший операцией, доложил Джексону об ее итоге: «У американцев пять человек убитых и сорок один раненый, у индейцев убиты все двести мужчин, взяты в плен только женщины и дети»8. Среди 84 пленных женщин и детей Джексон приметил трехлетнего малыша, у которого убили и отца, и мать. Сердце генерала сжалось: он приказал взять малыша с собой, а по возвращении в Нэшвилл отправил его в свою усадьбу на попечение Рэйчел.

Уничтожение Талучаче было только началом индейских походов Джексона. Цель свою он видел в ликвидации всей «крикской нации» и установлении безраздельного господства белых на юго-западе. Ярд за ярдом генерал изгонял индейцев с юго-западных территорий, а решающий удар нанес им в марте 1814 г. в Бленде. Этот индейский городок, окруженный со всех сторон водой, был подвергнут методичному обстрелу артиллерии. Чтобы индейцы не смогли спастись, все их лодки были предварительно уничтожены лазутчиками Джексона. После нескольких часов артобстрела американские солдаты ворвались в город, поджигая по пути все сохранившееся дома и не щадя никого из попадавшихся им индейцев. К утру стали подсчитывать трупы краснокожих. Чтобы избежать повторного подсчета, каждому убитому отрезали кончик носа. Всего убитых оказалось около 900. Среди пленных, как всегда, были только женщины и дети. Потери Джексона составили около 50 человек.

После этого сражения крикские племена фактически прекратили свое существование. Теперь «железный генерал», как прозвали Джексона индейцы, мог спокойно продиктовать их оставшимся в живых вождям условия мира. Всего у индейцев было отторгнуто 23 млн. акров, составлявших три пятых Алабамы и одну пятую Джорджии. Отнятых земель — это была самая крупная экспроприация индейских территорий — сполна хватило, чтобы покрыть все военные расходы Соединенных Штатов. Благодарный конгресс США тут же присвоил Джексону высший генеральский ранг и назначил его командующим седьмым военным округом, включавшим все юго-западные штаты. Ему было определено и федеральное жалованье, составившее вместе с положенными расходами на слуг и транспорт 6,5 тыс. долл. в год.

Некоторые злые языки утверждали, что полководческие заслуги Джексона были конгрессом явно преувеличены — ведь он не одержал еще ни одной победы над регулярной армией. Но такими победами не мог похвастать ни один из американских генералов, и в сравнении с ними Джексон, уничтоживший индейских союзников Англии и увеличивший территорию Соединенных Штатов, выглядел героем. Его и воспринимали тогда как героя. И не только руководители страны, но и простые американцы: когда после заключения мира с индейцами он возвращался для краткого отдыха в Нэшвилл, его повсеместно приветствовали толпы народа. Вот он, человек, освободивший их раз и навсегда от угрозы со стороны дикарей! Особенно горячим был прием в Нэшвилле: в честь Джексона устраивались банкеты и попойки, а легислатура при огромном стечении народа вручила ему Меч Героя.

Передышка оказалась для Джексона недолгой. В последние месяцы 1814 г. Англия высадила три мощных десанта — в центре, на севере и на юге США. 1 декабря Джексон принял командование обороной Нового Орлеана, куда в обход оборонных сооружений, возведенных американцами, двигался южный английский десант во главе с генералом Пакенхэмом. Джексон, разгадав маневр англичан, смог произвести в ночь с 23 на 24 декабря мощный набег, обескураживший противника и приостановивший его продвижение на несколько дней. За это время Джексон сумел возвести прочные укрепления прямо на пути англичан и 1 января встретил Пакенхэма близ Нового Орлеана мощным артиллерийским огнем. Англичане отступили, но, дождавшись подкрепления, атаковали американцев превосходящими по численности силами. Меткие стрелки, специально отобранные на этот случай Джексоном, блестяще отразили две атаки противника, сразив за полчаса более 2 тыс. англичан; среди погибших был сам Пакенхэм и еще два генерала. Джексон же потерял всего восемь человек. После этого англичане так и не смогли прийти в себя и с позором покинули Луизиану.

Победа, одержанная Джексоном не над индейцами, как это было прежде, а над отборными регулярными войсками англичан, вмиг сделала его фигурой № 1 в Америке. Да и момент, когда была одержана победа, оказался очень подходящим: она совпала по времени с подписанием мирного договора с англичанами и создала у многих впечатление, что война закончилась не ничьей, как это было на самом деле, а пусть и с небольшим, но все же перевесом для американцев.

Конгресс США, получив сообщение из Нового Орлеана, прервал все свои дела и занялся сочинением пространной резолюции, восхвалявшей заслуги Джексона. В конце ее президенту США настоятельно рекомендовалось выбить в честь Джексона памятную золотую медаль. Схожие резолюции приняли и легислатуры штатов. На этот раз был благодарен ему и президент Мэдисон: ведь успех Джексона не только создавал впечатление об удачном окончании войны, но и реабилитировал республиканскую партию накануне приближавшихся президентских выборов. Восторгался и народ, распевавший во всех углах страны гимн «бессмертному Джексону».

Джексон между тем полностью вошел в роль хозяина Нового Орлеана. Хотя война уже закончилась и повсеместно стало известно о заключении мирного договора с Англией в Генте в декабре 1814 г., Джексон не проявил ни малейшего желания отменять в городе чрезвычайное положение. Начались его беспрерывные стычки с гражданскими властями. Джексон запретил губернатору и легислатуре принимать какие-либо решения вопреки его воле. Возмущенные отцы города теперь уже проклинали Джексона и демонстративно исключили из благодарственной резолюции в адрес защитников города имя главнокомандующего. Затем стали роптать и местные призывники, потребовавшие освободить их от дальнейшего отбывания воинской повинности, поскольку никакой угрозы вражеского вторжения не существовало. Джексон в ответ приказал выслать их за пределы города.

В схватку с главнокомандующим после этого вступил местный журналист Лаувалье, публично обвинивший Джексона в нарушении основных принципов конституции и Билля о правах. Джексон отправил журналиста за решетку. За Лаувалье вступился федеральный окружной судья, но главнокомандующий упек в тюрьму и его. Тогда на защиту законности встал уже окружной прокурор, но его постигла участь журналиста и судьи. В городе стали говорить об утверждении правления «военного тирана».

Джексон освободил заключенных и передал власть губернатору и легислатуре только 13 марта 1815 г., когда ему вручили официальное подтверждение о заключении мирного договора с Англией. Но федеральный судья и прокурор не простили ему унижения и незамедлительно выдвинули против главнокомандующего обвинение, ставшее известным как «Соединенные Штаты против Джексона». Превысившему свои полномочия герою пришлось предстать перед судом, где он изложил собственное понимание законности: «Наши бесценные права, которыми мы наслаждаемся благодаря нашей благословенной конституции и которые никто не может нарушить в обычные времена, могут быть в целях безопасности ограничены в чрезвычайные периоды… Частная собственность, например, священна в любом хорошем государстве, особенно в нашем, но должно ли уважение к ней помешать войскам вытоптать в случае необходимости хлебное поле или сжечь дом, укрывающий врага? Можно привести тысячи других случаев, в которых целесообразность оказывается выше закона»9. Суд, однако, остался верен закону, а не целесообразности, и приговорил главнокомандующего к штрафу в 1 тыс. долл. Генерал, оскорбленный в своих, как он полагал, самых благородных чувствах, выложил штраф и отправился залечивать моральную травму в Нэшвилл.

Моральное состояние Джексона улучшилось очень быстро: по пути в Нэшвилл его повсюду чествовали как национального героя, нового Вашингтона. В Нэшвилле его объявили спасителем нации и предложили выдвинуть кандидатом в президенты США на предстоящих выборах. Но к этой борьбе Джексон еще не был готов.

Сразу после новых президентских выборов 1816 г. он спешил в Белый дом, чтобы наладить связи с новой администрацией. Все знаменитости, с которыми он в этот раз имел встречи, в том числе только что избранный президентом страны Джеймс Монро (1817—1825), отнеслись к нему весьма радушно. Монро предложил ему пост военного министра, но Джексон отказался, предпочтя должность главнокомандующего Юго-западной территории, основной обязанностью которого было продвигать американские границы как можно дальше на юг и запад. Главнокомандующему были обеспечены самые благоприятные условия для исполнения обязанностей: президент разрешил ему разместить штаб округа в семейной усадьбе и прямо оттуда руководить всеми операциями. После этого число домочадцев в Эрмитаже резко увеличилось, что, однако, не подорвало благополучия усадьбы.

Джексон и его штаб редко задерживались в усадьбе подолгу. Главнокомандующий методично продолжал дело, начатое им во время англо-американской войны: отбрасывал от границ индейские племена. Вслед за криками он принялся вытеснять чероков и семинолов. Как и прежде, Джексон использовал в отношении «дикарей» принцип «разделяй и властвуй», приближая к себе индейских вождей, готовых «раскурить трубку мира», и расправляясь с непокорными. Но лояльные вожди вскоре убедились, что их послушание отнюдь не гарантирует сохранения обжитых территорий. Джексон и им предлагал «ужаться», поскольку, доказывал он, столь неравномерное распределение земель между краснокожими и белыми противоречит справедливости. Переговоры Джексона с индейцами основывались на предельно простом принципе: «Не спрашивать их ни о чем. Просто говорить, что им нужно делать».

В 1818 г. Джексон решился на захват Восточной Флориды. Переговоры о ее уступке США Испанией, по его убеждению, сверх всякой меры затянулись, а без занятия Флориды, служившей убежищем для мятежных индейцев, безопасность южных границ не могла быть обеспечена. Получив от президента Монро двусмысленный ответ в связи с этим намерением, Джексон расценил его как президентское благословение и с несколькими сотнями ветеранов англо-американской войны двинулся во Флориду. Вся операция по захвату испанских территорий отняла у него не более двух месяцев, была осуществлена малой кровью, но вызвала страшный шум в Вашингтоне.

Решительный протест против действий Джексона выразил испанский посол, затем за дело взялась оппозиция: республиканская администрация обвинялась в превышении конституционных полномочий. Сам президент Монро в письме к Джексону заявил, что поручал генералу загнать индейцев во Флориду, но не захватывать последнюю. Джексон отреагировал на письмо президента спокойно и твердо: ему поручалось предпринять «все необходимые меры» для снятия индейской угрозы, а захват Флориды был самой эффективной среди этих мер10. Логика Джексона в конце концов и взяла верх: именно ее поддержало общественное мнение. Так что в ноябре государственный секретарь Джон Куинси Адамс послал гонца в Мадрид с инструкцией-ультиматумом, где утверждалось, что захват Флориды был вынужденной мерой самообороны и Испания должна смириться с потерей.

Монро, уловивший, на чьей стороне симпатии населения, предложил Джексону пост губернатора Флориды. В этой должности генерал пробыл недолго, но и за те несколько недель, в течение которых он управлял новой американской территорией, сумел оставить о себе память. В этот раз он обнаружил приверженность демократическим политическим принципам: когда встал вопрос об избирательном праве во Флориде, Джексон заявил, что здесь не должно быть «никаких различий между богатыми и бедными, знатными и простолюдинами»11, и отверг имущественный ценз. Но приверженность политической демократии для белых сограждан вполне уживалась с намерением загнать всех индейцев, проживавших во Флориде, в резервации. Политические принципы Джексона, как выяснилось, находились в согласии с волей нации: губернаторская деятельность генерала еще больше упрочила его популярность в Америке.

Англо-американская война 1812—1814 гг. не случайно приравнивается многими историками ко второй войне США за независимость. Внешне ее итоги отнюдь не были впечатляющими, но в действительности война очень серьезно повлияла на весь ход американской истории, на политику, территориальную экспансию, экономику, национальное самосознание. После войны Америка стала во многом другой страной. Это обновление отразилось на судьбах всех американцев.

В политической жизни одним из главных следствий войны был распад двухпартийной системы федералисты — республиканцы и утверждение монополии республиканской партии. Крах партии федералистов был предопределен ее открыто проанглийской позицией. Торгово-финансовые круги северо-восточных штатов, руководствуясь собственной экономической выгодой, с самого начала не поддерживали планы войны против Англии, их главного торгового партнера.

На исходе войны федералисты уже доказывали жителям северо-восточных штатов, что их благополучие требует выхода из Союза и создания собственной конфедерации. Орудием осуществления своих замыслов они попытались сделать конвент штатов Новой Англии, созванный в 1814 г. в Хартфорде, штат Коннектикут. Сепаратистам не удалось, правда, добиться успеха на конвенте: большинство его членов предъявили серьезные требования к правительству, но надеялись осуществить их в рамках Союза.

Угроза распада Союза была ликвидирована, и республиканцы с облегчением перевели дух. А внушительная победа Эндрю Джексона у Нового Орлеана в конце войны и заключение Гентского мира способствовали росту доверия к республиканской партии со стороны широких масс избирателей. Республиканская пропаганда, умело обыграв тот факт, что последнее сражение войны было выиграно американцами, раструбила о ее победоносном исходе для США. Воспользовавшись благоприятным поворотом событий, республиканцы припомнили федералистам в деталях все их проанглийские и антиправительственные акции. Престиж федералистов среди избирателей начал быстро падать, и партия Гамильтона вскоре вообще сошла с исторической сцены. Вместе с этим исчерпала себя и первая двухпартийная система США.

Республиканцы сумели утвердить свою политическую монополию при помощи разнообразных политических маневров. Они смогли, например, внушить американцам, что сами могут воплощать в жизнь здравые требования федералистов, а посему наличие соперничающей партии излишне. Финансовые затруднения республиканской администрации во время войны заставили ее добиваться учреждения второго Национального банка (срок первого, созданного еще по настоянию Гамильтона, истек в 1811 г.). Новый банк был основан в конце президентства Мэдисона. Мэдисон же в своих посланиях конгрессу настаивал на необходимости поощрения мануфактур и указывал, что при рассмотрении вопроса о тарифах следует принимать во внимание интересы национальной промышленности. Страна, доказывал он в обращениях к конгрессу, крайне заинтересована в строительстве дорог и каналов, университетов и академий. А это требует усиления власти федерального правительства.

Монро, сменивший в 1817 г. Мэдисона на посту президента, еще больше упрочил новый курс республиканской партии. Он решительно утверждал протекционизм, расширял активность федерального правительства и его расходы, поощрял финансистов, земельных спекулянтов, предпринимателей. Он также использовал идеи экспансии, которые призваны были привлечь на его сторону всех американцев без исключения. А разве нашелся хотя бы один человек, способный возразить против провозглашенного в его внешнеполитической доктрине принципа «Америка для американцев»? Монро был убежден, что является истинно общенациональным президентом, а республиканцы — общенациональной партией и что почва для соперничества, а следовательно и существования разных партий, была устранена раз и навсегда. И действительно, современники все чаще и чаще стали называть республиканскую партию партией «национальных республиканцев», т. е. выражающих интересы нации в целом, а правление Монро — «эрой доброго согласия».

Но на поверку согласие это оказалось весьма призрачным. Да, говорили оппоненты Монро из рядов его собственной партии, различия между республиканцами и федералистами устранены, но какой ценой? Не ценой ли чрезмерных уступок федералистским принципам? Не становились ли республиканцы и правительство во все большей мере проводниками интересов финансистов, промышленников и земельных спекулянтов и не пренебрегали ли они все более интересами простых людей? Недовольные политикой Монро полагали также, что он сверх меры укрепил привилегированное положение Национального банка: его монополия на эмиссию денег в стране порождала недовольство с разных сторон. Рабочие полагали, что денег в обращении слишком много и что это ведет к инфляции и росту цен, а фермеры были уверены, что выпуск денег искусственно сдерживается, порождая их нехватку у покупателей, высокий кредитный процент и другие несчастья. Причину утверждения монополии Национального банка его противники видели в срастании администрации с финансистами. Следствием этого порочного альянса считали коррупцию, продажность чиновничьего аппарата, раздачу государственных постов друзьям администрации и ставленникам денежного мешка. Оппозиция политике Монро внутри его собственной партии стала нарастать, разделение республиканцев на фракции и их соперничество постепенно заступили на место прежнего противоборства республиканцев и федералистов.

Разнообразные конфликты вызревали в Америке и вследствие подстегнутого войной промышленного переворота. За годы войны в десять раз возросло количество текстильных предприятий, резко увеличилась выплавка металлов, строительство судов. Одновременно в десятки раз возросло количество работающих по найму. Но с приходом промышленного капитализма пришли и недостатки, свойственные его первоначальной, «дикой» стадии. Грубая эксплуатация наемных тружеников, включая женщин и детей, безработица и, как следствие, голодные бунты, луддистское «сведение счетов» с машинами, бродяжничество,— все эти «родимые пятна» юного капитализма, известные уже несколько десятилетий в Англии, распространились и в Америке. В 1819 г. страна узнала еще об одном следствии бурного промышленного развития — кризисе перепроизводства, больно ударившем по простому люду. А когда народ в отчаянии обратил взоры к своим избранникам в Белом доме и Капитолии, то натолкнулся на полное равнодушие.

Американская финансово-промышленная элита, тесно связывавшая себя с национальными республиканцами, менее всего следовала джефферсоновским принципам. Напротив, из ее уст зазвучали тирады, воспринимавшиеся как цитаты из федералистской классики. Когда малоимущие и неимущие американцы стали в 1820-е годы добиваться для себя избирательных прав, лидеры элиты выдвинули против них аргументы, которые были отточены федералистами еще на конституционном конвенте 1787 г. Видный политический деятель США Дэниэл Уэбстер, выступая в 1820 г. перед участниками конвента в Массачусетсе, объявил, что «власть естественным и закономерным образом вытекает из собственности» и что предварительным условием получения избирательного права является приобщение к классу собственников. В следующем году в ходе уже конституционного конвента в Нью-Йорке судья Чэнселлер Кент изрек: «Представление о том, что люди, работающие на строительстве дорог или привлекающиеся в милицию штата, наделены равным правом на формирование правительства, абсолютно неразумно и не имеет под собой законных оснований». А Бенджамин Лей на конвенте в Виргинии в 1829 г. доказывал, что отделение власти от собственности есть не что иное, как зловредная утопия, и если это произойдет, то со стороны власти будут предприниматься попытки узурпировать собственность, а со стороны собственности — закупить власть. И в том, и другом случаях справедливое правление неосуществимо12. Исчезновение федералистской партии, как видно, не искоренило ее духа: он возрождался под новой партийной вывеской, которая вроде бы должна была служить демократии.

Неимущие и малоимущие американцы, не желавшие мириться с участью граждан второго сорта, изыскивали разнообразные способы улучшить свое положение. Как и прежде, большинство из них устремляли свои взоры на обширные земли Запада. Заселение земель, отнятых у индейцев и испанцев, было тогда как никогда активным: новые штаты — Индиана, Миссисипи, Иллинойс, Алабама, Мэн, Миссури — возникали, как грибы после дождя. Население западных штатов только в 1820-е годы увеличилось почти вдвое! Большинство поселенцев были людьми бедными или небольшого достатка, настроенными очень демократично, что находило воплощение и в политическом устройстве новых штатов. Их конституции вводили всеобщее избирательное право для мужчин, устанавливали простое и дешевое государственное управление. Пример Запада заражал и приатлантические штаты, где под напором демократии в конце концов пали имущественные цензы.

Неимущие и малоимущие посягали не только на политические, но и на экономические привилегии финансово-промышленной элиты. И здесь впереди шли западные штаты. Вступив в схватку с Национальным банком, их легислатуры вмешивались в денежное обращение, принимали разнообразные постановления с тем, чтобы фермеры не испытывали недостатка в бумажных купюрах. Голос неимущих и нового среднего класса, пополнявшегося ежегодно за счет десятков тысяч фермеров и мелких предпринимателей, звучал все более весомо. Они остро нуждались в национальном политическом лидере, способном побороться за власть на самом высоком уровне.

У Джексона были веские основания претендовать на роль такого лидера. Он родился, вырос, стал знаменитым на Западе, большую часть жизни провел в гуще людей, потом и кровью устраивавших собственное благополучие. Неприязнь к «набобам» и «денежным аристократам» из северо-восточных штатов была у него в крови и не исчезла, когда он стал преуспевающим плантатором. Чаяниям миллионов малоимущих и неимущих отвечали, по убеждению Джексона, и его военные походы: разве не в их интересах вытеснял он с плодородных земель криков, семинолов и испанцев? И когда его, блистательного военного генерала, стали призывать под свои знамена различные фракции республиканской партии, Джексон примкнул не к национальным республиканцам, а к фракции «старых» республиканцев, верных демократическим заветам отцов—основателей партии.

Едва Джексон вышел в отставку с поста губернатора Восточной Флориды, как «старые» республиканцы заявили о желании видеть его будущим кандидатом в американские президенты. Под прицел были взяты выборы 1824 г. Теперь Джексону надлежало пополнить свой идейно-политический багаж, который до сих пор был весьма скуден. И он начал оттачивать свою программу в переписке с друзьями, единомышленниками, всеми теми, кто сделал на него ставку в борьбе с финансово-промышленными набобами.

«Мое политическое кредо,— высказался он вскоре,— оформилось под влиянием старой республиканской школы». Одна из главных заповедей, подхваченных тогда Джексоном,— свобода личности и народа, их суверенитет! Правительство, разъяснял он, не должно вмешиваться в деятельность личности и сообществ индивидуумов, если она не противоречит законам. Другая заповедь старых республиканцев, усвоенная Джексоном,— право всех людей, независимо от имущественного положения, участвовать в государственном управлении. Джексон безусловно поддерживал распространение избирательного права на всех свободных мужчин, даже бедных. Избранное ими правительство должно было стоять на страже прав личности и республиканских добродетелей, которые, по его убеждению, были несовместимы с патронажем и коррупцией, укоренившимися в Вашингтоне. Развертывающаяся схватка между добродетелями народа и правительственной коррупцией представлялась ему решающей для республиканских устоев. Народ он неизменно ставил выше власти, но подчеркивал, что верит только в тот народ, который твердо усвоил «добродетели, религию и мораль». Таковыми, по мнению Джексона, были большинство американцев 13.

Вслед за правами народа к основополагающим принципам американской демократии Джексон относил права штатов. В суверенитете штатов, утверждал он в 1824 г., заключены свобода и счастье страны. Но Джексон тут же подчеркивал, что идею раскола Союза или выхода из федерации отдельных штатов не приемлет ни в коем случае. Напротив, одной из главных его жизненных целей было расширение Союза за счет всей «Испанской Северной Америки» и индейских территорий. Центральное правительство должно быть достаточно сильным, чтобы реализовать эту цель, но оно же не должно выходить за конституционные рамки, мудро очерченные отцами-основателями 14.

Чрезмерно сильное центральное правительство, доказывал Джексон, выгодно только «денежной аристократии» и уже по этой причине неугодно народу. Обуздание денежной аристократии, Национального банка и все больше сраставшегося с ними федерального правительства он включил в свои приоритеты. Джексон высказывал открытую неприязнь к государственному долгу, участию правительства в Национальном банке и другим гамильтоновским идеям, воспринятым, к великому его сожалению, Мэдисоном и Монро15. Со всем этим нужно было покончить, вернуть людям равные шансы в пользовании благословенной экономической и политической свободой.

С таким багажом Джексон и дебютировал на президентских выборах 1824 г. Все другие претенденты, а их оказалось четверо, также выступали от имени республиканской партии, к тому времени явно расколовшейся. Самым опытным среди них был министр финансов Уильям Крауфорд, который еще в 1816 г. весьма успешно соперничал за выдвижение в президенты от республиканцев с самим Монро. Серьезным соперником для Джексона являлся и Генри Клей, спикер палаты представителей конгресса. То был политик милостью божьей, выдающийся оратор, блестящий тактик, будущий основатель партии вигов. Но пока что он примыкал к национальным республиканцам, являясь при этом приверженцем идей федералистов. Его «Американская система» предполагала активное покровительство национальной промышленности и финансам, цементирование Союза за счет прав штатов. Третьим соперником Джексона стал Джон Куинси Адамс, сын Джона Адамса, одного из самых видных деятелей войны за независимость, занявший свое место в американской политической элите как бы по наследству. Он был самым образованным среди претендентов, он великолепно говорил на нескольких языках, знал премудрости дипломатии и механизм политического правления. Наследственность и воспитание соединили в Адамсе педантичного пуританина и сноба, презиравшего толпу (он не уделял внимания предвыборной демагогии и интригам). Замыкал круг претендентов Джон Кэлхун из Южной Каролины, один из главных «ястребов» периода англо-американской войны и будущий лидер рабовладельцев. Но накануне избирательной кампании он снял свою кандидатуру в пользу Джексона.

В год президентских выборов Джексон чувствовал себя весьма уверенно: он был единственным кандидатом, выступавшим против денежной аристократии, патронажа и коррупции и имевшим все основания рассчитывать на голоса тружеников восточных и фермеров западных штатов, добившихся права голоса в предшествовавшие десятилетия. Он нашел сторонников и среди влиятельных людей. К ним, например, относился герой войны за независимость французский граф Лафайет, посетивший тогда США. Как только Лафайет появился в Америке, Джексон приветствовал его как одного из самых выдающихся отцов-основателей Соединенных Штатов. Признательный Лафайет во время турне по стране неизменно называл Джексона национальным героем и достойнейшим продолжателем дела Американской революции.

Однако так рассуждали далеко не все великие. Томас Джефферсон, например, высказывался с тревогой о возможности избрания Джексона президентом. По мнению основателя республиканской партии, Джексон не питал большого уважения к конституции и законам, был предрасположен к «ужасным страстям» и, заняв Белый дом, представлял бы опасность для демократии. Другой патриарх республиканской партии, А. Галлатин, вспомнил, что Джексон грозился в свое время повесить участников федералистского конвента в Хартфорде как изменников родины, а это, конечно, ни в малейшей степени не согласовывалось со священными принципами свободного соперничества партий и терпимости к инакомыслящим.

Так рассуждали столпы американской демократии. Еще более суровы были в отношении к Джексону политические конкуренты. Генри Клей определил его как самого невежественного, неуравновешенного и лицемерного американского политика. Джон Куинси Адамс видел в нем «варвара, не способного написать грамотно и одного предложения и не знавшего даже, как пишется его собственное имя». Политические пересмешники доказывали, что изобретенное Джексоном выражение «о’кей» происходит от незнания претендентом правильного написания простых слов all correct (в действительности выражение «о’кей» происходит от индейского слова «оке»).

Антиджексоновская пропаганда во многих случаях играла только на руку генералу. Тысячи и тысячи простых американцев, получивших избирательные права благодаря отмене в предшествующее десятилетие имущественного ценза, увидели в Джексоне человека, походившего на них самих: он не был силен в грамоте, не был обучен изысканным манерам, но зато мог защитить свое достоинство и был непримирим к тем политическим противникам, которые представляли сливки общества. В 1824 г. большинство простых людей были настроены в пользу Джексона. Но на выборах ни одному из кандидатов не удалось собрать необходимого большинства (более половины) голосов. Джексон все же получил больше всех: он заручился голосами 99 выборщиков, Адамс — 84, Кроуфорд — 41 и Клей — 37. Теперь избрание президента, согласно конституции, зависело от палаты представителей.

В палате представителей начались интриги. Первую скрипку играл ее спикер Клей: не имея шансов стать победителем, он снял свою кандидатуру и использовал теперь все влияние в конгрессе для того, чтобы обеспечить избрание угодного ему претендента. В кулуарах Капитолия и в своих апартаментах Клей горячо уговаривал конгрессменов голосовать только за Адамса. Адамс же в дневниковых записях от 9 января 1825 г. зафиксировал факт прямого соглашения между ним и Клеем: спикер палаты представителей обещал ему голоса своих сторонников в случае приверженности принципам «Американской системы». Месяц спустя Джон Куинси Адамс был избран президентом. А еще через несколько дней стало известно, что в новом правительстве пост государственного секретаря занял Клей. Заключение сторонников Джексона по поводу такого поворота событий было единодушным: произошла самая грязная сделка со времен создания Американской республики.

Джексон, взбешенный исходом голосования в конгрессе, расценил его как «распродажу конституционных прав народа». Но поражение не сломило, а только разозлило и раззадорило генерала: теперь он был намерен вести политическую борьбу по-настоящему, готовясь к новым выборам загодя, сколачивая разнообразные коалиции и ведя хитроумные политические игры.

Не прошло и года после неудачных для Джексона президентских выборов, как легислатура Теннесси выдвинула его кандидатом в американские президенты на следующий срок. И хотя до выборов было еще целых три года, Джексон приступил к методичной работе по собиранию вокруг себя оппозиционных сил. Его поместье Эрмитаж превратилось в штаб-квартиру новой политической фракции. Она цементировалась вокруг личности Джексона и состояла по преимуществу из его друзей, таких, как Джон Овертон, Хью Уайт, Джон Итон.

Между тем в Вашингтоне сформировался еще один центр оппозиции Адамсу, признавший Джексона своим лидером. Оппозиция в конгрессе и вступивший в тесные контакты с ней Джексон находили все больше точек соприкосновения. Ось «поместье Эрмитаж — оппозиция в конгрессе» цементировала новую фракцию, которая вскоре назвала себя «демократическими республиканцами», или просто демократической партией. Ее вдохновителем и отцом-основателем стал генерал из Теннесси. Впрочем, в становлении новой партии, а вслед за тем и в восстановлении двухпартийной системы, включавшей уже новых участников — демократов и вигов, выдающуюся роль сыграли еще два человека — Джордж Кэлхун из Южной Каролины и Мартин Ван Бюрен из Нью-Йорка. Личный альянс трех политиков символизировал союз трех главных регионов Америки: Запада, Юга и Северо-Востока, подводя под нарождавшуюся демократическую партию прочное общенациональное основание.

Кэлхун в свое время испытал весьма затяжной роман с национальными республиканцами и «Американской системой» Клея. Но с приходом к власти Адамса он прочно связал свою судьбу с демократическими республиканцами. Мотив Кэлхуна был прост: пропагандируемые Адамсом и Клеем ввозные пошлины откровенно брали под защиту интересы капиталистического Северо-Востока и ущемляли аграрные южные штаты. Будучи и сам сильной личностью, Кэлхун все же понимал, что национальным лидером оппозиции мог стать только Джексон. В июне 1826 г в письме к генералу он без обиняков заявлял, что Джексону предназначено стать спасителем свобод нации. Джексон без ложной скромности отвечал, что дело народа найдет в нем надежного защитника и что в борьбе за спасение «счастливой формы правления» Соединенных Штатов он и Кэлхун должны идти «рука об руку» 16.

Ван Бюрен, другой политик, ставший партнером Джексона, утвердился в это время в качестве самого влиятельного деятеля демократов в Нью-Йорке. Как и Джексон, он происходил из «простого люда», но смог стать превосходным политиком и утонченным интеллектуалом. Идеалом для него всегда был Джефферсон: Ван Бюрен откровенно поклонялся отцу американской демократии. Одновременно он возмущался деятельностью Монро и Дж. К. Адамса, с которыми связывал перерождение республиканской партии. Ван Бюрен первым среди американских политиков усмотрел в однопартийном правлении не добро, а зло, полагая, что оно утверждает в действительности не национальное согласие, а служит источником коррупции и деспотии. Обоснованию преимуществ двухпартийной системы, конкуренции партий, только и создавшей, по его убеждению, возможность совершенствования общества и демократии, он посвятил специальную книгу17. По сути, Ван Бюрен впервые дал идеологическое обоснование партийно-политического плюрализма, обогатив американскую, да и не только американскую политическую теорию.

В образовании джексоновской партии Ван Бюрен увидел как возможность борьбы с финансово-промышленной аристократией, так и реальный шанс на воссоздание двухпартийной системы. Явление Джексона американскому народу приравнивалось им чуть ли не к благодати. К Джексону, убеждал он тех своих сторонников, которые недолюбливали генерала, можно относиться по- разному, но нельзя не видеть, что сам народ считает его лидером, а не доверять гласу народа — величайшая ошибка.

Постепенно складывавшаяся вокруг Джексона демократическая партия была необычайно разношерстной. Как и некогда в джефферсоновской партии, в ней преобладали сельские жители, включая фермеров и плантаторов. Но, как и во времена Джефферсона, противоречия между ними оставались еще под спудом, а объединяла их совместная оппозиция финансово-промышленной элите. Впрочем, между партиями Джексона и Джефферсона были серьезные различия: партия Джексона пользовалась более широкой поддержкой, прежде всего благодаря тем слоям из среднего и низшего классов, которые появились в ходе промышленного переворота и бурной колонизации западных земель. Если партия Джефферсона являлась аграрной партией, то партия Джексона была аграрно-индустриальной. Но, как и ее предшественница, партия Джексона использовала либерально-эгалитарную веру: плодами бурного промышленного развития и колонизации Запада должны были, согласно ее кредо, воспользоваться самые широкие слои населения, а задача правительства заключалась в обеспечении равных экономических шансов всем американцам.

У джексоновского движения появилась и собственная идеология, которую пестовали Уильям Леджет, Уильям Гудж, Теодор Седжвик, Стефен Симпсон, Фредерик Робинсон, другие яркие публицисты и политики. Все они, описывая окружающую действительность, пользовались понятиями «классы», «аристократия», «капитал» и «производители», свидетельствовавшими, что Америка воспринималась ими как неоднородное и конфликтное общество. Главными, как доказывал Уильям Леджет, были две силы: первая включала фермеров, рабочих, механиков, других производителей из низшего и среднего классов, вторая — узурпаторов богатства, превращавшихся в финансово-промышленную аристократию 18. Джексоновцы брались защищать интересы среднего и низшего классов и обуздать аристократию богатства, главными столпами которой в их глазах были правительство Адамса и Национальный банк.

Последователи Джексона подхватили джефферсоновскую концепцию прав человека: право на свободу, жизнь, стремление к счастью ставилось ими выше права на частную собственность 19. Право на собственность при этом не отрицалось, ибо, как утверждал Уильям Гудж, не имея’ средств к существованию, невозможно реализовать и право на жизнь. Но чрезмерное накопление богатств рассматривалось как безусловное зло, ибо развращало человеческую душу, делало личность рабом денежного мешка. Самое главное заключалось в том, чтобы обеспечить каждому человеку обладание той собственностью, которая создавалась его собственным трудом.

У Адама Смита они почерпнули идею о порочности альянса между правительством и бизнесом: такой альянс вел к созданию привилегий для узкой группы собственников, разрушал равенство в конкуренции. Джексоновцы отвергали экономические принципы Гамильтона и Клея, как способствовавшие укоренению в Америке аристократии богатства и упразднению равенства возможностей в экономической конкуренции. Джексоновцы заявляли подчас, что осуждают капиталистов, но чаще всего обрушивали гнев на финансовых тузов, взращенных правительственными привилегиями. Против этих привилегий и должен был в первую очередь направляться гнев масс: отсюда и название, которое все чаще стали брать себе джексоновцы — «антимонополисты».

Джексоновское движение знаменовало нараставший раскол американского среднего класса, в который по традиции включали всех собственников. Его верхушка оформлялась в новый высший класс, тесно сотрудничавший с правительством. Ему противостояли средне- и малообеспеченные слои, лишенные покровительства государства и настаивавшие на неукоснительном равенстве возможностей в накоплении собственности и любой предпринимательской деятельности. Но джексоновское движение не исчерпывалось мелкими и средними собственниками, в нем все более активную роль играли рабочие и их организации.

Первые партии рабочих появились как раз в конце 1820-х годов: за пять лет в разных штатах возникло более 60 партий. Они протестовали против тяжелых условий на производстве, добивались ограничения женского и детского труда, введения 10-часового рабочего дня. Рабочие стали прибегать к стачкам, организовывать профсоюзы. Но по своим целям это движение все же тяготело к мелким собственникам: большинство рабочих мечтали, накопив необходимую сумму денег, обзавестись фермой или открыть собственное дело. Идеалы равенства предпринимательских возможностей, равных шансов в накоплении богатств, антимонополизм были им не менее близки, чем сокращение рабочего дня и повышение заработной платы. Поэтому рабочие легко объединялись с мелкими и средними собственниками в джексоновском движении.

Была у джексоновцев и политическая программа, развивавшая демократические заветы Джефферсона. Одним из главных среди них, декларировал популярный публицист Джон О’Сулливан, является «демократический республиканизм» 20, означающий прямое самоуправление народа. Принцип представительного управления не отрицался вовсе, но во всех случаях, где это только было возможно, он должен был, согласно политической доктрине сторонников Джексона, уступить место прямому волеизъявлению народа. Джексоновцы подхватили также и идею Джефферсона о праве каждого поколения людей заключать новое общественное соглашение и менять таким образом даже основные законы. Понимая демократию как «наибольшее благо для наибольшего числа людей», они настойчиво подчеркивали, что, добившись политической власти, большинство общества ни в коем случае не имеет права ущемлять индивидуальные права и свободы меньшинства.

По убеждению джексоновцев, политическое управление США было далеко от образцового. Но в то же время доказывалось, что оно самое демократичное в мире. Демократизация государственного управления Соединенных Штатов происходила и в 1820-е годы. Тогда наряду с повсеместной отменой в штатах имущественного ценза произошла и передача от легислатур народу права избрания президентских выборщиков. К 1828 г. только в двух из 24 штатов это право сохранялось еще за законодательными собраниями. Это еще больше упрочило шансы джексоновцев на политический успех.

На выборах 1828 г. сторонники Джексона агитировали за него как за «народного кандидата», защитника простого люда, фермеров Запада и рабочих Северо-Востока. Прибегали и к новой избирательной тактике: программа лидера демократов излагалась на специально созывавшихся многолюдных митингах. Демократическая партия успешно развивала собственную прессу, а ее главным органом стала «Юнайтед Стейтс телеграф», издававшаяся на деньги самого Джексона.

Сторонники же его соперника, Адамса, мобилизовали усилия на поиск всевозможных фактов, компрометирующих Джексона. Суть обвинений прояснилась быстро: работорговец, дуэлянт, убийца, картежник, выпивоха, любитель петушиных боев, активный участник заговора Бэрра. Докопались до мрачной истории времен американо-английской войны: оказывается, по приказу безжалостного вояки были казнены шесть американских дезертиров и двое пленных англичан. Но тщетно! В этот раз победу у Джексона не мог вырвать никто.

3 декабря стало известно, что Джексону гарантировано 178 голосов выборщиков, а Адамсу только 83. Джексон смог взять верх и на Западе, и на Юге, и на Востоке, одержав одну из самых триумфальных побед в истории Соединенных Штатов. 4 марта 1829 г. Эндрю Джексон вступил в президентскую должность, в которой пребывал в течение восьми лет.

В какой степени предвыборные обещания Джексона реализовались в его президентской деятельности, как соотносились «слова» и «дела» знаменитого американского политика? Вступая в должность, Джексон продемонстрировал верность джефферсоновским заветам: он обещал неукоснительно уважать права штатов, принципы разделения властей, конституционализма, поклялся воссоздать «равные права» для всех американских граждан, сделав упор на необходимость разрушения монополии Национального банка. Как и Джефферсон, он намеревался возвыситься над партийными пристрастиями и заботиться о благе всей нации: «В каждом случае интересы партии и партийные привязанности должны быть отодвинуты в сторону. Настало время покончить с монстром, именуемым партийным духом. Глава великой и сильной нации никогда не должен позволять партийным привязанностям пленить себя» 21.

Таковы были предвыборные доктрины Джексона. Но дела его с самого начала отличались от программы. Президентскую деятельность Джексон начал с чистки государственного аппарата, причем смещения с должностей и новые назначения осуществлялись в очевидном соответствии с принципом партийной принадлежности, а во главу угла возводилась лояльность самому главе государства. Современники очень быстро и справедливо нарекли кадровые смещения и назначения Джексона «политической добычей». Практика «дележа политической добычи» победившей партией и ее кандидатом в президенты со временем укоренилась в Америке, а ее истинным творцом признали именно Джексона. Если Дж. К. Адамс, его предшественник на президентском посту, уволил с государственных должностей за четыре года всего 12 человек, то Джексон только за первые 18 месяцев правления сместил более 900 из 10 тыс. государственных чиновников. Больше всего сторонников своей партии он назначил в государственный департамент. Из самых близких друзей он сформировал «кухонный кабинет», который приобрел большее влияние, чем правительство.

Кадровой политике президента пытался противостоять в первую очередь сенат США, в котором виги сохранили большое влияние. Джексон вступил с ним в жесткую схватку, утверждая при этом, что он является избранником всего народа, а сенаторы — креатурами легислатур штатов. Со временем он выказывал все большее желание расширить прерогативы главы исполнительной власти. Так, вскоре после занятия высокой должности Джексон заявил, что не только Верховный суд США, но и президент располагает правом судить о соответствии принимаемых конгрессом законов Конституции. Эта формула стала активно использоваться в противостоянии с законодателями. Джексон принялся методично «наказывать» строптивый конгресс с помощью наложения вето на его законопроекты. В течение восьми лет пребывания у власти он воспользовался правом президентского вето 12 раз, в то время как все его предшественники с 1789 по 1829 г. сделали это только в восьми случаях.

Противоречивой оказалась позиция Джексона в вопросе о соотношении прав федерального правительства и штатов. Во время борьбы за президентское кресло Джексон был верен принципу суверенитета штатов, который поддерживали и все фракции демократической партии. Но уже вскоре после занятия Джексоном Белого дома внутри его партии произошел раскол по этому важному вопросу. Южная фракция партии во главе с Д. Кэлхуном встала на откровенно сепаратистскую позицию и заявила о праве любого штата в случае несогласия с решением центральной власти выйти из федерального союза. Такой экстремистской трактовки прав штатов Джексон не принял и даже принудил вице-президента Кэлхуна уйти со своего поста. Став президентом, Джексон неизменно доказывал, что единство и сохранение целостности страны являются в его глазах высшей ценностью.

В конфликте Джексона и Кэлхуна, как и в расколе демократической партии, многие историки усматривают первые предгрозовые раскаты гражданской войны Севера и Юга. Но демократы тогда раскололись по вопросу о тарифной политике центрального правительства, а что касается рабства, центральной проблемы, вызвавшей гражданскую войну, то она оставалась за рамками их дискуссий. Джексон, сам рабовладелец, и не помышлял затевать спор по этому вопросу, более того, он полагал, что собственность на рабов столь же неприкосновенна, как и любая другая. Он защищал единство Союза, не подозревая, что оно может оказаться несовместимым с рабовладением.

Критикуя южных сепаратистов, Джексон в своих высказываниях во многом как бы перекликался с Клеем и вигами, но сходство между ними оставалось все же только сходством, никогда не переходя в единение. Президент, отвергая экстремистское толкование прав штатов, создававшее угрозу для общеамериканской государственности, в то же время утверждал, что признание верховенства федерального правительства не отрицает суверенитета штатов. Их права, заявлял он, должны быть разведены таким образом, чтобы обеспечить жизнеспособность и наилучшие условия для американской демократии. Без суверенитета штатов, по его убеждению, демократия в США не может осуществиться, а чрезмерная централизация власти является источником коррупции и монополизма. Но без предоставления необходимых прав федеральному правительству в отношениях между штатами воцарился бы хаос, в котором была бы погребена и демократия. Следовательно, увеличение и развитие демократии в Америке требовало не абсолютизации суверенитета штатов или, напротив, прав федерального правительства, а поиска баланса между ними, который бы утверждал в стране политическую гармонию и жизнеспособность всех частей государства и общества.

В поисках «золотой середины» во взаимоотношениях штатов и федерального правительства Джексон все чаще руководствовался не конституционными принципами, а политической целесообразностью. В одних случаях она требовала от президента поддержать верховенство федерального правительства, в других — права штатов. Права штатов были подняты им на щит при подготовке законодательства в отношении индейцев. Причина этого была проста: именно поддержка прав штатов наилучшим образом обеспечивала выселение индейских племен с исконных территорий. Сама политика вытеснения индейцев с их земель не была изобретением седьмого президента США: ее обосновывали его предшественники в Белом доме, среди них и Джон Куинси Адамс. Но не всем им доставало решительности твердо воплощать эту политику практически. Тот же Адамс предпочитал закрывать глаза на конфликты между белыми поселенцами и индейцами, устранившись от их споров. Джексон был не таков: твердой рукой вознамерился он вытеснить индейцев с территорий, на которые претендовали его белые сограждане. При этом президент неизменно пытался подкреплять свои замыслы демократическими фразами. Выселение индейцев с территорий, где расселились белые, провозглашал Джексон, только и обеспечит краснокожим выживание и сохранение самобытности 22.

Хотя президент и считал индейскую политику внутренним делом каждого штата, он призывал и конгресс не жалеть федеральных средств на «благое дело» — переселение индейцев. Конгресс внял ему: уже в 1830 г. им были приняты соответствующие решения. Всего за восемь лет пребывания Джексона на президентском посту у индейцев было выкуплено более 100 млн. акров земель на сумму почти в 68 млн. долл. Выкупленные земли предназначались для белых поселенцев.

Возникал вопрос: как распределить эти земли между белыми соотечественниками? И вновь разгорелся спор между поборниками прав федерального правительства и сторонниками суверенитета штатов: первые утверждали, что земли являются исключительно собственностью центральных властей, вторые, что ими должны распоряжаться власти штатов. В данном вопросе Джексон, вновь совершив политическое сальто-мортале, высказывался уже в пользу верховенства центрального правительства. Но среди сторонников такого подхода были свои разногласия: виги настаивали на том, что земли должны продаваться белым американцам по рыночной стоимости с аукциона, а демократы предлагали снижать размеры продававшихся участков и цену на них, чтобы обратить в независимых собственников как можно больше белых соотечественников. Джексон, проявив себя сторонником джефферсоновских аграрных принципов, решительно поддержал интересы белого большинства. Почти каждый год его пребывания у власти был ознаменован снижением размеров продававшихся участков и цены на них. Территории, покинутые индейскими племенами, занимали не только земельные спекулянты и плантаторы, а все чаще фермеры и рабочие.

Одна из главных черт джексоновской политики — расширение возможностей вхождения белых американцев в средний класс, обращение их в собственников — наиболее полно проявилась в отношении седьмого президента США к Национальному банку. Джексон не уставал повторять, что Национальный банк является монополией, заключает постоянную угрозу для демократических институтов страны и не обеспечивает здорового денежного обращения в стране. Возмущало его и то, что львиная доля вкладов и дивидендов банка принадлежала финансистам из северо-восточных штатов.

Схватка между президентом и банком достигла кульминации летом 1832 г., когда вопрос о продлении его полномочий был поставлен на голосование в конгрессе США. И в сенате и в палате представителей сторонники банка добились большинства. Джексон по получению сообщения из конгресса собрал своих единомышленников и в первой же фразе отверг любые компромиссы с противником: «Банк намеревается убить меня, но я убью его!». А его мозговой трест получил задание подготовить президентское вето на решение конгресса.

Президентское вето, обнародованное в июле 1832 г., напоминало идейно- политический манифест. В нем резко порицались попытки создавать богатство с помощью «искусственных привилегий» и провозглашалось, что долг государства — обеспечить всем равные легальные возможности приобретать и умножать собственность. Вето Джексона вызвало широкую поддержку масс белых американцев и сыграло важную роль во второй победе Джексона на президентских выборах в конце 1832 г. После этого дни Национального банка были сочтены. Назначенный Джексоном на должность министра финансов Р. Тэней подготовил специальное распоряжение, по которому федеральные средства изымались из Национального банка и рассредоточивались в нескольких банках штатов.

Политика Джексона в отношении Национального банка имела противоречивые последствия, а те, кто осмысливал ее, неизменно задавались вопросом: «Что же было меньшим злом: сохранение могущественного Национального банка, осуществлявшего централизованный контроль над денежным обращением и финансовыми операциями, или рассредоточение этих функций между множеством банков, что способствовало оживлению экономической конкуренции, но имело и негативные последствия, одним из главных среди которых стал рост инфляции?» Наиболее справедливый ответ на этот вопрос, по-видимому, дала сама история, свидетельствующая, что финансовая политика Джексона, при всей ее противоречивости, все же стимулировала развитие в стране свободной конкуренции и расширила предпринимательские возможности массы американцев.

Покидая президентский пост, Джексон, подобно тому, как это сделал некогда Дж. Вашингтон, подготовил прощальное обращение к нации. В нем он говорил о наличии в стране различных классов, подчеркивая при этом, что неприятие с его стороны вызывал класс «крупных денежных корпораций», а что касается симпатий, то они были отданы «сельскохозяйственному, предпринимательскому и трудящемуся классам», создававшим собственным трудом благополучие своих семей и нации.

Джексон вошел в историю как сильный президент и даже получил прозвище «король Эндрю». Он проводил свой политический курс жесткой рукой: перетряс государственный аппарат, блокировал или даже «хоронил» с помощью вето неприемлемые решения конгресса, несмотря на ожесточенное сопротивление финансовой элиты и вигов разрушил Национальный банк. Он облегчил доступ к западным землям простым американцам, да и в целом весьма последовательно отстаивал принцип равенства экономических возможностей, требуя, чтобы правительство «в равной степени покровительствовало каждому и, подобно Господу, одаривало своей щедростью знатных и незнатных, богатых и бедных» 23. Он неизменно стремился создать себе имидж «народного президента», получившего мандат от всей нации, а потому имевшего право противопоставлять свою волю всем органам власти — от штатных до федеральных. И до конца своих дней он оставался экспансионистом, убеждая себя и других, что экспансия воплощает высшее благо для народа и нации.

Остаток жизни Джексон провел в семейной усадьбе в штате Теннесси. Скончался он в 1845 г. в возрасте 78 лет. На его надгробной плите были выбиты лишь три слова: «Генерал Эндрю Джексон»

• 1
  Книга Н. X. Романовой «Реформы Э. Джексона. 1829—1837» (М., 1988) посвящена социально-экономическим реформам Э. Джексона президентского периода.
• 2
  The Papers of Andrew Jackson, v. I. Ed. by Smith S. B. et al. Knoxville, University of Tennessee, 1980, p. 74.
• 3
  Ibid., p. 116—117.
• 4
  Ibid., р. 40
• 5
  Davis В . Old Hickory. A Life of Andrew Jackson. New York, 1977, p. 31.
• 6
  Correspondence of Andrew Jackson, v. 1—7. Ed. J. S. Basset, J. F. Jameson. Washington, 1924—1935; v. 1, p. 220—222.
• 7
  Davis В . Op. cit., р. 79.
• 8
  Ibid., р. 80.
• 9
  Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Empire. 1767—1821. New York, 1977, p. 313.
• 10
  Davis В. Op. cit., p. 168.
• 11
  Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Empire, p. 420.
• 12
  Schlesinger А. М., jr. The Age of Jackson. New York, 1963, p. 12—13.
• 13
  Correspondence of Andrew Jackson, v. 3, p. 269, 412.
• 14
   Ibid., р. 253, 412.
• 15
   Ibid., р. 259.
• 16
  Remini R. V. Andrew Jackson and the Course of American Freedom. 1822—1832. New York, 1982, p. 113.
• 17
  Van Buren M. Inquiry into the Origins and Course of Political Parties in the United States. New York, 1867.
• 18
  Leggett W. The Devision of Parties.— Social Theories of Jacksonian Democracy. Ed. hy J. L. Blau. New York, 1947, p. 67.
• 19
  Schlesinger A. M. jr. Op. cit., p. 312.
• 20
  Social Theories of Jacksonian Democracy, p. 22.
• 21
  Ahl F. М . Andrew Jackson and the Constitution. Boston, 1939, p. 67.
• 22
  A Compilation of Messages and Papers of the Presidents. 1789—1902. Ed. by J. D. Richardson, v. 1—10. Washington, 1903; v. 2, p. 520—523.
• 23
  Ibid., р. 590.