Война, революция и формирование нации: Американская революция в сопоставлении с Гражданской войной

На восточном побережье США действуют три крупных центра дискуссий по проблемам американской истории XVII-XIX вв. Самый старый из них — это группа под руководством профессора Бернарда Бейлина при Гарвардском университете, следующий по времени своей организации — семинар по ранней американской истории в Колумбийском университете, и, наконец, третий, существующий с начала 1980-х годов, был основан Ричардом Данном и Майклом Зукерманом при университете Пенсильвании — Филадельфийский центр ранних американских исследований.

Практически все известные ученые-американисты, такие, как Ричард Бушмен из Колумбийского, Джон Батлер из Йельского университета, Джек Грин из университета Джонса Гопкинса, принимают участие в работе Филадельфийского центра, в дискуссиях на его семинарах. Многим молодым талантливым исследователям эти семинары дали путевку в большую жизнь серьезной исторической науки: это и Маркус Редикер из университета г. Питтсбурга, и Вэйн Боудл из университета штата Айова, и Тоби Дитц из университета Джонса Гопкинса, и многие другие.

Но есть еще ученый, без присутствия которого не обходится ни один семинар Филадельфийского центра — это профессор Принстонского университета Джон Мюррин. Любой семинар с участием Мюррина — это, прежде всего, спор по поводу очередного исторического парадокса. Существование многих новых направлений и теоретических подходов в изучении ранней Америки в сегодняшней историографии США — это во многом заслуга Дж. Мюррина.

Начав свою научную деятельность в 60-е годы с изучения политической истории колониальной Америки, он переходит к исследованию социокультурного контекста американской политики на заре ее формирования. Так, он был одним из первых исследователей, которые в 70-е годы обратили внимание на необходимость перехода от интенсивного изучения плантаторского Юга и пуританской Новой Англии к исследованию преданных забвению «срединных» колоний, прежде всего Нью-Йорка.

Вместе с тем он предостерег от идеализации опыта этих колоний, что было характерно для работ Ф.Дж. Тернера и «постпрогрессистов», таких как П. Бономи, подчеркнув особенности формирования американского плюрализма как результата во многом трагических для большинства попыток адаптации колонистов к новым для них условиям жизни^[1].

Профессор Дж. Мюррин был одним из наиболее известных участников конференции по истории Британской колониальной Америки, организованной в проведенной в Оксфорде в 1981 г. Дж. Грином и Дж. Поулом. Именно Дж. Мюррин заметил, что попытки игнорирования социальных конфликтов в истории британских колоний ведут к искажению картины американского прошлого^[2]. Многие из его идей явились стимулом к новым интерпретациям, казалось бы, уже забытых сюжетов. Так, на одной из конференций Дж. Мюррин выступил против устоявшегося «прогрессистского» объяснения восстания Дж. Лейслера в Нью-Йорке в 1689-1691 гг. Он попытался представить всю историю раннего Нью-Йорка как борьбу за утверждение «английских прав, как этнический конфликт в культурно господствовавшем голландском кальвинистском окружении». Подобная интерпретация способствовала появлению работ о колониальном Нью-Йорке, написанных американцами Д. Воорхизом и Р. Балмером, новозеландкой Д. Мервик, канадцем А. Талли, да и автором этих строк, которому посчастливилось принять участие в работе Филадельфийского центра в 1994-1995 гг.^[3]

Как-то в 1989 г. профессор Мюррин предложил своим коллегам еще один парадокс: он применил интерпретации Американской революции XVIII в. к Американской гражданской войне 1861- 1865 гг., а теоретические подходы, используемые его коллегами, изучающими войну Севера и Юга, — к Американской войне за независимость. Такой необычный подход вызвал тогда недоумение его коллег. Но в 1994 г. участники очередного семинара Филадельфийского центра настолько увлеклись идеей Дж. Мюррина, что возникла длительная полемика, в результате которой родилась его новая работа, на этот раз затрагивавшая глубинные чувства большинства американцев. Именно после данной полемики автор этих строк и предложил профессору Дж. Мюррину написать статью специально для «Американского ежегодника». Сокращенная версия этой статьи будет опубликована в американском журнале «The Journal of Military History». Я думаю, что публикуемый материал Дж. Мюррина на русском языке для российского читателя актуален и сегодня, особенно в свете нынешних расовых и этнических конфликтов в США (вспомним хотя бы миллионный «марш на Вашингтон», проведенный в октябре 1995 г. афро-американцами восточного побережья Соединенных Штатов).

¹ Murrin J.Pluralism and Predaroty Power: Early New York as a Social Failure // Rev.Amer. Hist. 1978. Vol. 6. P. 473-479.
² Murrin J.Political Development // Colonial British America: Essaya in the New History ofthe Early Modem Era / Ed. by J.P. Greene and J. Pole. Baltimore, 1984. P. 438-440.
³ Murrin J.English Rights as Ethnic Aggression: The English Conquest, the Charter ofLiberties of 1683, and Leisler’s Rebellion in New York // Authority and Resistance in Early NewYork // Ed. by W. Pencak and С Wright. N.Y., 1988. P. 56-94.

* * *

Война за американскую независимость и война за независимость белых южан (война Севера и Юга. — С.Ж.) были, прежде всего, гражданскими войнами. Те, кто считал себя единой нацией, оказались двумя разными народами в 1776 г. Британские власти опасались, что нечто подобное может когда-нибудь произойти в итоге 170-летнего существования колоний, и решили затормозить их дальнейшее развитие. Колонисты, до последнего момента отрицавшие наличие перемен, вынуждены были провозгласить свою независимость¹. В 1860- 1861 гг. миллионы белых южан объявили, что с этого времени они будут отдельной нацией. Консервативная позиция конфедератов, сформулированная Джефферсоном Дэвисом и сецессионным конвентом в Южной Каролине, помимо всего прочего, отрицала какие-либо изменения на Юге. Север же изменился настолько, что сосуществование с безумными революционерами-янки стало для южан просто невозможным с моральной точки зрения. «Время и развитие событий полностью изменили отношения между северными и южными штатами со времени установления союза», — доказывали южнокаролинцы. «Так, тождество чувств, интересов и институтов, которое существовало, ушло. Сейчас они разделены между аграрными и промышленными, … между рабовладельческими и нерабовладельческими штатами. Местные институты и производственные интересы сделали их (южан и северян. -С.Ж.)совершенно различными народами… Все братские чувства, существовавшие между Севером и Югом, либо исчезли, либо превратились в ненависть, и нас, уроженцев Юга, влечет неотвратимый рок, который правит всеми народами»².

Другие конфедераты пришли к такому же заключению, используя новые аргументы. В редакционных статьях газет штата Теннесси настойчиво проводилась мысль о том, что отделение южных штатов — радикальный и революционный акт, по существу, повторение того, что патриоты сделали в 1776 г.³ Даже северные республиканцы, твердо уверенные в необходимости подавления мятежа, соглашались, что рабство превратило Юг в отдельную нацию⁴. Когда союзные солдаты вторглись в штаты Конфедерации после 1861 г., все они, как один, верили, что перед ними действительно чужая страна⁵.

Как 1776, так и 1861 гг. вызвали у сепаратистов бурные эмоции — риторика единства заменялась логикой вражды. «Но если однажды мы отделимся от нашей родины, — предупреждал в отчаянии Джон Дикинсон в 1768 г., — какую новую форму правления следует нам принять, или где мы найдем другую Британию, чтобы возместить нашу потерю? Оторванные от тела, с которым мы объединены религией, свободами, законами, чувствами, родством, языком и торговлей, мы будем истекать кровью»⁶. Правда, Томас Джефферсон уже в более суровых выражениях подчеркивал подобный момент в своем первоначальном проекте «Декларации независимости», когда жаловался на использование британскими властями наемников. Это «стало последним ударом ножа по агонизирующим чувствам», так что «дух мужества требует от нас навсегда отказаться от этих бесчувственных братьев»⁷.

Подобная двусмысленность проявилась и в 1861 г. «Мы отрекаемся, презираем и плюем на тех людей и на те их замыслы, из-за которых лучшее правительство, когда-либо видевшее свет, было превращено в машину угнетения половины нации, — негодовал редактор из Нэшвилла в адрес Республиканской партии в мае 1861 г., — только потому, что эта половина сохранила институт, ставший несносным для спасителей Союза»⁸. Без малейшего смущения или чувства противоречия конвент штата Миссисипи мог основать свой ордонанс об отделении от Союза на положениях Декларации независимости и затем заменить строки Джефферсона о естественных правах звучной защитой рабства. «Наша позиция зиждется на институте рабства — величайшем материальном интересе мира», — утверждали плантаторы, ибо этот интерес связан «с тем, что происходит в самых больших и самых важных сферах мировой торговли»⁹. «Вы ниспровергли правительство, которое погрязло в секциональной политике и секциональной вражде, — с удовлетворением констатировал президент сецессионного конвента Джорджии после завершения его работы. — Оно утратило национальный характер и главную функцию любого правительства — защиту личности и собственности. Действительно, вы ниспровергли федеральный Союз, но сохранили федеральную Конституцию»¹⁰. Если Юг приобрел национальную идентичность, то Соединенные Штаты уже утратили ее. Редактор одной газеты в Северной Каролине примерно так выразил свою мысль, скорбя о том, что Авраам Линкольн «довершил раздел страны» и что «брат поднял руку на брата». Несмотря на родство Севера и Юга, Линкольн-де разрушил Союз. «Союз нельзя поддерживать силою. Людей нельзя загнать кнутом в свободу»¹¹. Газета из Теннесси определяла кризис уже в виде «межсекционных трений, которые на многие годы разделили страну» и заключила, что о мире «не может быть и речи», а «Союз потерян безвозвратно»¹². И в революции XVIII в., и в Гражданской войне рождение новых государств сопровождалось утратой прежнего, более прочного союза. Обретая новые идентичности, современники этих событий несли тяжелые эмоциональные потери.

Эта параллель между расколом первоначальной Британской империи и проверкой на прочность Союза штатов занимала меня еще с аспирантских лет, когда я посещал семинар покойного Дэвида М. Поттера. Он излагал нам то, что вскоре стало содержанием его известной статьи об использовании историком фактора национализма¹³. Приводя различные доводы, он отрицал идею национализма как основы Конфедерации южных штатов. Я тогда задумался, что получилось бы, если применить подобные аргументы и подходы к изучению мотивов поведения британских колоний в 1775-1783 годы. Но в 1959-1960 годах я еще не знал достаточно хорошо историю, чтобы спрашивать его об этом, и, вероятно, у меня не хватало смелости. Пока я ждал, он умер, и я так и не узнал его мнения, но полагаю, что мой вопрос был бы ему интересен.

Конечно же, эта идея была связана не только с именем Поттера. Подобные аргументы можно найти и у Дэвида Дональда, К. Ван Вудворда, Джона МакКарделла, Поля Эскотта, Кеннета Стэмпа и Джеймса Оукса¹⁴. Все они сходятся на том, что говорить о национализме Конфедерации не совсем корректно. Это был не национализм, а секционализм», доведенный до крайности из-за размежевания ключевых интересов Юга и Севера, и из-за того, что северные республиканцы установили свой контроль над президентской властью. Национальная идентичность штатов Конфедерации была поверхностной, эфемерной и преходящей. Только из-за этой эфемерности, пояснял Поттер, все данные события могли завершиться поражением Юга. Юг действительно прекратил борьбу в 1865 г., и был без особого труда втянут в Союз. В наши дни уже никто не сомневается, что белые южане являются обычными американцами¹⁵.

На первый взгляд это положение не нуждается в доказательстве. Но на поверку оказывается, что оно не так уж и очевидно. Белые южане и в XX в. продолжают настаивать на том, что сецессия была необходима с моральной точки зрения и что славная цивилизация Юга погибла при Аппоматтоксе. Северяне уже соглашаются с тем, что солдаты Конфедерации сражались с чрезвычайной храбростью, но возражают против того, что дело южан было справедливым. «Секции» (т.е. Север и Юг. -С.Ж.)могли достичь согласия только в общем преклонении перед образом Роберта Ли¹⁶. Хотя вооруженная борьба закончилась в 1865 г., это не означало прекращения сопротивления южан требованиям северян. Ку-Клукс-Клан, большинство членов которого были либо ветеранами Конфедерации, либо их младшими братьями, либо сыновьями, превратился в одну из первых в мире парамилитаристских террористических организаций, которая вела вооруженную борьбу без излишнего шума и с изрядной долей успеха. Союз был восстановлен и рабство уничтожено, но Юг не сдался и не принял ценностей янки¹⁷.

Человеку XVIII в., который познакомился бы с историографией Гражданской войны, эти аргументы показались бы удивительно схожими с доводами его времени. Что получилось бы в результате применения и к объединенным колониям (так автор называет американские колонии Англии. -С.Ж.)тех подходов, которые Поттер и другие историки использовали для доказательства неправомерности моральных претензий южных конфедератов? Конечно, мы должны при этом избегать так называемого исторического анахронизма. Национализм был гораздо более важной силой в XIX столетии, чем в XVIII. Конфедераты имели в своем распоряжении те средства легитимизации своих стремлений, которых не имели колонисты, а сами примеры 1776 и 1787 гг. облегчали задачу для поколения, жившего в 1861 г. Основатели Конфедерации смогли без особого труда и разногласий принять свою формальную конституцию в течение нескольких недель только потому, что у них был перед глазами текст федеральной Конституции 1787 г., и им требовалось внести в него лишь незначительные изменения. Они также знали о современных им национальных движениях в Италии и Германии и восхищались их организаторами ¹⁸.

Нет ничего удивительного в том, что мы находим более явную риторику в пользу национальной идентичности Конфедерации, а не объединенных колонистов. И все же проблема не исчезнет от того, что XIX век не походил на XVIII. Национальная идентичность существовала и в XVIII столетии, а в Англии (как, вероятно, и в большей части Великобритании) этот процесс уже приобрел характер осознанного национализма.

В проведенном Джеральдом Ньюменом впечатляющем анализе этого явления показано, что английский национализм развился из простейшей формы патриотизма после 1740 г. Постоянно подогреваемая войнами середины XVIII в. с Францией, эта глубинная идентичность проявилась в виде резкой критики подражавшей французам британской аристократии и политики клиентуры, которую сэр Роберт Уолпол оставил своим преемникам. Первые представители английской национальной идентичности проклинали французские манеры и тех англичан, которые культивировали их. Большинство этих критиков были политическими аутсайдерами, на несколько ступеней отдаленными от рычагов власти, но глубоко переживавшими атмосферу коррупции, которая пропитывала всю политическую жизнь. Они идеализировали простоту государственного строя англо-саксонской Англии, что являлось в основном их вымыслом, и бичевали норманское иго. В 1750-е годы только Уильям Питт-старший соответствовал их стандартам бескорыстного патриотизма. Большинство их с пониманием относилось к претензиям колонистов в период Американской революции, а в 1780-е годы они сплотились вокруг Питта-младшего и Георга III против Чарльза Джеймса Фокса и лорда Норта, которых презирали как неискренних патриотов и псевдореформаторов. Ньюмен никогда не пытался проводить систематических различий между английским и британским национализмом, хотя очевидно, что оба имели место, и в форме простой идентичности довольно долго существовали еще до 1740 г. Шотландцы боялись Франции гораздо меньше, чем англичане, и больше беспокоились по поводу влияния доморощенной английской коррупции на них самих, но те и другие говорили о насущной необходимости очищения политического центра страны и сомневались в том, что правящая аристократия сможет выполнить свое назначение¹⁹.

По мнению Ньюмена, английский национализм был настолько оформившимся и до такой степени восторжествовал, что люди, выигравшие от него, даже не замечали его признаков. Вплоть до сегодняшнего дня не появилось никаких специальных исследований, где ставилась бы задача объяснить этот феномен, а большинство англичан, кажется, готовы верить, что национализм — это фактор, искажающий прошлое только других стран. Но специфика национализма в других странах, полагает Ньюмен, обусловлена главным образом тем, что он возник там значительно позже, чем в Англии. В то же время на протяжении всего XVIII в. и далее для Западной и Центральной Европы нормальной альтернативой национализму оставалась верность короне. Оба явления могли сочетаться и усиливать друг друга, как это было в случае с Британской монархией, но едва ли в те времена какие-то общества могли обходиться без того или другого феномена²⁰. Американская революция явно отвергала династические и любые другие связи с Великобританией, и все же колонисты знали, что им необходимо объединиться во избежание неминуемого поражения. Они должны были подтвердить определенную степень национального единства.

Можно с уверенностью сказать, что уже к 1787-1788 гг. прилагательное «национальный» использовалось сторонниками централизации и, по крайней мере, некоторыми из их оппонентов для описания устройства власти, созданного Конституцией. «Нация без национального правительства, — заявил Александр Гамильтон в заключительном параграфе «Федералиста», — представляет собой, на мой взгляд, ужасающее зрелище»²¹. Конечно, «федеральное» оставалось единственно возможным антонимом «национальному». Виргинский (конституционный) план обычно описывал предполагаемое правительство как «национальное». Новоджерсийский план предполагал сделать «федеральную Конституцию» соответствующей нуждам «нации». Когда виргинский план трансформировался в Конституцию и прилагательное «национальная» полностью исчезло из текста, сторонники централизации одержали главную юридическую победу в ратификационной борьбе, использовав термин «федеральная»²². Подобные усилия заметны и в трудах видных сторонников Конфедерации 1861- 1865 гг., которые верили, что создают южную нацию, однако настаивали, чтобы их правительство было конфедеративным, а не консолидированным.

При всех этих допущениях один вопрос все же остается открытым. По всем сопоставимым критериям чувство национальной идентичности конфедератов оказывается более глубоким, более основательным, более пылким (что, без сомнения, характерно для национализма), чем узы, сплотившие тринадцать колоний в 1775-1783 гг. и позже. И все же колонисты выиграли революцию и добились независимости, а конфедераты проиграли войну и были вновь поглощены Соединенными Штатами. Здесь мы сталкиваемся со сложной задачей исторической интерпретации, к которой раньше не обращались из-за того хронологического деления американской истории, которое было принято у исследователей. Историки, которые пишут о революции XVIII в., никогда не обсуждают основательно Гражданскую войну, и наоборот.

Полное объяснение такого контраста выходит за пределы данной статьи, ибо потребовалось бы провести подробный анализ групповых привязанностей в обеих ситуациях, чтобы установить, каким общностям люди были лояльны, и как они выбирали свои приоритеты. В Америке середины XVIII в. человек мог испытывать достаточно сильное чувство привязанности к своей местности (селению, графству, городу), к своей колонии (Массачусетсу или Виргинии), к материку Северной Америки или к Британской империи. Век спустя империя исчезла, но другие привязанности остались, и появились новые региональные идентичности. Около 1780 г. какая-либо привязанность к Америке была самой слабой из четырех вышеназванных. Она могла побудить Бенджамина Франклина размышлять о демографическом потенциале континента, а Натаниэля Эймса — воспевать славное будущее Америки, но не создавала ни институциональной, ни исторической перспективы²³. В отличие от привязанности к империи, верность Америке не давала людям ничего, что могло бы сберечь их лояльность. В наиболее гармоничном из всех возможных миров эти привязанности взаимно усиливались. Франклин как человек, преданный Филадельфии, старался сознательно служить Пенсильвании, даже если это означало сопротивление семье Пеннов. Он действительно предвидел великое будущее Северной Америки, но только в рамках великой Британской империи.

К середине 1770-х годов люди должны были выбирать между своими привязанностями. Франклин предпочел колонию (и, следовательно, Американский континент) империи, а Томас Хатчинсон предпочел империю колонии, тем самым изменив и континенту, и городу, хотя он и не признавал подобных последствий своей имперской ориентации. В верховьях р. Коннектикут многие поселенцы предпочли местность, где они жили, и Американский континент Британской империи, образовав в результате новый штат Вермонт, враждебный как Нью-Йорку, так и Британии. Точно так же и графство Беркшир угрожало отделением от Массачусетса в случае непринятия им соответствующей конституции²⁴.

Южане должны были сделать подобный выбор в начале 1860-х годов. Многие белые предпочитали местность, штат и регион более широкому континентальному союзу. В районе Аппалачей проживало многочисленное население, предпочитавшее оставаться в прежнем Союзе, тогда как часть его расселялась компактно и довольно близко к территории Союза, чтобы отделиться от существующего штата и создать Западную Виргинию. Полный анализ этих примеров требует больше данных, чем мне удалось извлечь из имеющейся литературы. Так, например, Дэвид Дональд подчеркивает сопротивление Северной Каролины и Джорджии требованиям правительства Конфедерации поставлять ему продовольствие и солдат. Эти проблемы были реальны и действительно волновали президента Конфедерации Дэвиса, но мне они представляются незначительными по сравнению с ужасными трудностями, парализовавшими деятельность Континентального конгресса в 1779-1781 гг. Без сомнения, чувство единства также было главной проблемой для Конфедерации, но ничто из прочитанного мной по этому вопросу не свидетельствует о том, что она равнозначна появлению лоялистов столетием ранее. Подумайте над этим фактом: лишь очень немногие белые южане взялись за оружие ради защиты Союза. Они сопротивлялись, а подчас и дезертировали из армии. В отличие от этого, к 1781 г. количество лоялистов, взявшихся за оружие в поддержку британских властей, значительно превосходило численность Континентальной армии, набранной Дж. Вашингтоном. При сходстве обеих ситуаций различия в масштабах были огромными²⁵.

Данная статья вовсе не претендует на решение всех этих проблем. Ее цель — лишь продемонстрировать то, что проблема противоречива, однако вполне реальна и, приводит к серьезным выводам. Если это так, нам может потребоваться новый подход к пониманию как революции, так и Гражданской войны.

На Юге все еще, без сомнения, проживают потомки нераскаявшихся сторонников Конфедерации, которые убеждены, что она была правым делом, что Юг был прав, а Гражданская война стала ужасной трагедией только потому, что выиграла другая сторона. Но не только историки-южане доказывают это не протяжении последней четверти нашего столетия. Убежденные марксисты настаивают на том, что национальные отличия Конфедерации были реальными и ощутимыми, поскольку соответствовали сплочению докапиталистического общества перед угрозой посягательств со стороны «денежных интересов» северной индустриальной цивилизации. Юджин Дженовезе сделал подобную интерпретацию популярной, выпустив серию книг, кульминацией которых стала монография «Кати свои воды, Иордан»²⁶. Итальянский марксист Раймондо Лураджи настолько увлекся описанием того, как мятежники громили этих буржуазных янки, что едва ли заметил, что Конфедерация была все-таки рабовладельческим обществом и негры Юга вовсе не разделяли бы его энтузиазма²⁷.

За некоторым исключением, немарксистские историки утверждали совершенно обратное. Как консервативные (Поттер и Дональд), так и либеральные исследователи отрицали распространенность и истинность национальной идентичности южан. Южный секционализм был достаточно реальным, но не более резким или необычным, чем, например, его новоанглийский эквивалент, который чуть не привел этот регион на грань отделения во время войны 1812 г. Во многих местах своего замечательного исследования, посвященного Джефферсону Дэвису, Пол Эскот обосновывал не реальность или отсутствие национальной идентичности Юга, а лишь степень ее интенсивности. Насколько сильным было давление на южный национализм, прежде чем он рухнул? В конце концов этот национализм также опустился до категорий, установленных Поттером. Эскот пришел к выводу, что Дэвис проиграл войну потому, что былчрезмерным,националистом. Он лучше бы служил своим избирателям, если постарался добиться компромисса с Союзом ради сохранения института рабства. Одним словом, ему следовало быть секционалистом, а не националистом²⁸.

Среди немарксистских исследований только в двух недавних работах постоянно используются понятия сильного и слабого, а не реального или мнимого национализма. Для Эмори Томаса он был, без сомнения, реальностью, но Конфедерации штатов Юга недоставало ресурсов и силы, чтобы выстоять в борьбе с Союзом²⁹. Группа из четырех авторов доводит этот аргумент до другой крайности, объясняя причины поражения Юга. В их интерпретации национализм южан действительно выглядит слабым, особенно если сравнивать Конфедерацию с ее соперником, Союзом, или с другими успешными национальными движениями прошедших двух столетий.

Конфедерация, утверждают они, все еще имела достаточно сил, чтобы сопротивляться и в 1865 г., но ей не хватило национальной воли продолжать борьбу. Они сравнивают поражение Конфедерации со стремлением Франции продолжать борьбу с Германией и даже наступать в 19 18 г. после тяжелых потерь. Другие авторы напоминали о тех муках, которые претерпела нацистская Германия накануне своего поражения, а также о сопротивлении Парагвая более мощному союзу Бразилии, Уругвая и Аргентины на протяжении длительной войны 1865- 1871 гг. Никто не собирается оспаривать парагвайский пример, за исключением того, имеем ли мы в данном случае дело с национализмом или с распространенным в разных частях Америки паниндейским сопротивлением вторжению переселенцев. Тем не менее по окончании этой борьбы население Парагвая сократилось с полумиллиона до 220 тыс. человек. Среди выжившего взрослого населения соотношение женщин и мужчин составило 4:1.

Другие сравнения менее убедительны. Авторы используют данные только о потерях в боях, а не о смертности в период войн по всем остальным причинам. До XX в. все армии теряли больше людей от болезней, чем в сражениях. Если мы примем чаще употребляемую цифру в 260 тыс. человек убитых конфедератов, а не 1,2 млн., предпочитаемую авторами, то потери Конфедерации вырастут до 4,7% белого населения — более чем на треть больше, чем 3,3% потерь во Франции за такое же приблизительно время полстолетия спустя. Необходимо учесть и то, что у Конфедерации не было союзников, чтобы положиться на них во время окончательного наступления, тогда как Франция могла рассчитывать на Британию и Соединенные Штаты в 19 18 г. Фактически французская армия перестала быть эффективной наступательной силой уже к весне 1917 г., и ее возможности обороняться весной 19 18 г. были не так велики. Потери Конфедерации приближались к потерям нацистской Германии (5%) и были явно выше среди военнослужащих, а проигравший войну Юг не сталкивался с такими жесткими условиями заключения мира, как безоговорочная капитуляция Германии. «Неудовлетворенный национализм (Конфедерации) не смог пережить напряжения, вызванного длительной враждой», — заключают Ричард И. Берринджер и его соавторы. Разумеется, он прав. В условиях Северной Америки, как мы увидим далее, ни одна другая нация не понесла подобного наказания³⁰.

Для Поттера и, вероятно, для Дональда выбор между реальным и мнимым (иначе говоря, националистским и секционалистским) вместо факторов сильной или слабой национальной привязанности имел глубокое моральное значение. Будь национализм Конфедерации истинным, настоящие южане должны были бы придти к выводу, что их лишили права на самоопределение. Слушая Поттера в 1959 г., я даже удивлялся, не снятся ли ему кошмары, в которых суровый долг заставлял бы его вести террор против Соединенных Штатов, саботируя правительство, взрывая железные дороги, угрожая жизням невинных. Поттер был самым мягким человеком из всех, кого я знал, и его семинар стал важнейшим интеллектуальным опытом для всех, кто посещал его. Его чувство нюанса и аналитические способности завораживали нас. И все же его статья о факторах национализма в истории показалась мне, после некоторого размышления, скорее ответом на моральную дилемму, чем разрешением определенной исторической проблемы.

Кеннет Стэмп, северянин и законченный неоаболиционист, не должен был делать столь трагического выбора. Но и его позиция целиком и полностью моралистична. Южане, утверждает он, действительно стремились проиграть Гражданскую войну, потому что все особенности Конфедерации основывались на рабстве. «Я верю в то, что многие из них чувствовали», — пишет он, — «а именно в то, что плоды поражения были бы не так горьки, как победа»³¹. Но не является ли недосказанное чем-то более важным, чем то, что утверждается открыто? Поттер должен был бы найти этический базис для отказа сопротивления правительству, захватившему родину южан. Стэмп же, я думаю, нуждался в сильном моральном основании для разрешения Югу присоединиться к Союзу. Даже сам факт победы северян не удовлетворял ни одного из них. Но наши симпатии к глубоким человеческим дилеммам, разрешаемым Поттером и Стэмпом, не должны, тем не менее, скрывать от нас историческую невозможность самого главного из их аргументов. Ни одна армия, которая бы оказалась в положении наступающих войск Пи-кетта, не испытывала бы серьезных моральных колебаний в том, что она делала.

Сдержанность Джона МакКарделла по поводу серьезности южного национализма основывается на более практичных соображениях. Ни один регион, доказывал он, не мог принять то, что составляло жизнеспособную экономику независимого Юга. Следовало ли ему быть самостоятельным и тем самым поощрять рост железных дорог и местной промышленности? Или ему следовало предпочесть экспорт сельскохозяйственной продукции для продажи на мировом рынке? Этот спор начался задолго до сецессии и никогда не был решен. Но утверждать, что национальная идентичность Конфедерации не могла быть реальной потому, что она не смогла преодолеть эти трудности, совсем другое дело. Помещать этот спор в контекст XVIII в. есть не что иное, как утверждать, что Соединенные Штаты не выжили бы в 1790-е годы как новая страна, имея внутри таких соперников, как Гамильтон и Джефферсон. Южане даже провели восемь региональных экономических совещаний в 1849- 1859 гг. и несколько встреч до этого, чтобы обсудить данную проблему. Бесполезно искать что-либо подобное в колониальный период³².

Многие современные историки Юга настаивают на том, что Центростремительные силы были более важными и более постоянными, чем те, что вывели Юг из состава Союза на короткий четырехлетний период. Узы, связывавшие американцев, оказались сильнее всех различий между ними, и в частности, тех, что разобщали белых южан и северян. Примерами таких родственных связей являются единый язык, единое религиозное наследие, коренившееся во второе Великом Пробуждении и в евангелизме XIX в., общая политическая культура, выросшая из единых институтов, и принадлежность к одной и той же истории, а в первую очередь — тесные экономические связи. Торговля между Югом и городами Нью-Йорк или Бостон была, конечно, гораздо более важным фактором в 1860-х, чем в 1790-х или 1820-х годах. Подлинно континентальная экономика появляется в Соединенных Штатах только после 1840 г.

Все эти аргументы правдивы и весомы. Но что получится, если мы применим каждый из них к положению североамериканских колоний накануне революции XVIII в.? Очевидно, что в Британской империи существовал единый язык. Но революция означала подтверждение идентичности независимо от языка, реальность, столь потрясшую Ноя Уэбстера, что он потратил жизнь на то, чтобы дать Американской республике ее собственный, американский английский³³. Если рассматривать мятеж Конфедерации против Соединенных Штатов с точки зрения лингвистики, то он может показаться еще менее удивительным, чем первый разрыв единства англоговорящих народов в XVIII в. Если уж Гражданская война выглядела противоестественной с данной точки зрения, то революция была еще более противоестественной. В период между этими событиями Латинская Америка совершила революции и добилась независимости в пределах одной языковой группы и в одном политическом регионе. Это уже стало нормой и для Южной, и для Северной Америки. То, что не имело важного прецедента в 1775 г., стало типичным к 1861 г.³⁴

Аргументы из области общего религиозного наследия ведут к аналогичному заключению. То, что второе Великое Пробуждение сделало для Соединенных Штатов, первое сделало для империи. Оно потрясло как Британские острова, так и Северную Америку не в одно и то же историческое время. В 1730-е и 1740-е годы оно послало гигантские ударные волны через Шотландию, Новую Англию и Среднеатлантический регион, но на той стадии оно воздействовало на Юг и на Вест-Индию лишь поверхностно. Только с прибытием большого числа баптистов и методистов в 1760-х и 1770-х годах Юг начал вписываться в движение религиозной волны. Но даже после этого Пробуждение на Юге никогда не могло приобрести той систематической кальвинистской теологии, которой характеризовалось это движение в северных колониях, Шотландии и среди последователей Джорджа Уитфилда в Англии (необходимо правильно произносить это имя — Уитфилд, а не Уайтфилд, как было принято в прежней отечественной литературе. -С.Ж.).Нарождающееся уэслианское движение (т.е. христианского методизма, последователей британского священника Джона Уэсли. -С.Ж.)на Юге, призванное приобрести огромный размах сразу после завоевания независимости, имело, конечно, отношение и к методистскому движению в Англии. Однако простые случаи религиозных размежеваний никогда не предвещали немедленного раскола империи. Первое Великое Пробуждение не привело к разрыву между Британией и ее колониями³⁵.

Иначе обстояло дело на американском Юге в XIX столетии. Несмотря на силу второй волны Великого Пробуждения, оно не могло помешать основным евангелическим церквам (пресвитериан, методистов и баптистов) размежеваться по секционным линиям в 1830-х и 1840-х годах. Неевангелические деноминации, такие, как епископальная и католическая церковь, не разделились. Если житейская мудрость верна, то первые были более склонны придерживаться своих особых вероучений, вторые больше стремились изменить мир в соответствии со своими ценностями. Религиозная жизнь в Америке первой половины XIX в. стала более точным барометром политических разногласий и наступающей Гражданской войны, чем аналогичные разногласия столетием раньше. Религиозный опыт Британской империи был гораздо менее ориентирован на «раскол», нежели опыт республики³⁶.

Подобные примеры, хотя, быть может, и не вполне убедительные, можно найти и среди схожих политических культур. Практически все, что мы сейчас знаем о политической жизни дореволюционной Северной Америки, основывается на положении, что британская политическая культура XVIII в. влияла на американские поселения по-разному. Если колонисты воспринимали мир как вечную борьбу между властью и свободой и били тревогу по поводу каждого признака возможной коррупции, то они унаследовали эту чувствительность от метрополии. И британцы, и колонисты чтили Славную революцию 1688 г. как одно из величайших событий мировой истории, событий, закрепивших триумф британских ценностей. Многое из этой риторики досталось в наследство Американской республике и использовалось для идеализации Американской революции, но с одной существенной разницей. Война за независимость сопровождалась большим насилием, чем Славная революция. События 1688 г. стали «славными» главным образом потому, что тогда пролилось очень мало крови. Но союз колоний был достигнут ценой большого кровопролития, и воспоминания американцев XIX в. об их опыте совместной борьбы оказались сильнее благоговения колонистов перед людьми и событиями 1688-1689 гг.³⁷

Наконец, еще одно сравнение из области политики. «Глубокий Юг» первым отделился от Союза и начал войну, чтобы утвердить свою независимость. Колонисты же почти до самого последнего момента доказывали, что добиваются только одного — признания за ними традиционных прав англичан, что они хотят остаться хорошими и верными подданными короля Георга III. Сопротивление британским требованиям привело в апреле 1775 г. к войне, необходимость которой обусловила появление через 15 месяцев Декларации независимости. Но «глубокий Юг» был первым регионом, провозгласившим себя отдельной нацией и развязавшим войну, чтобы защитить себя в качестве свободного народа.

Когда Линкольн принял вызов, призвав Север к оружию, «верхний Юг» (к тому моменту половина рабовладельческих штатов все еще оставалась в Союзе) также отделился и присоединился к Конфедерации. Это дало ей большую часть промышленных предприятий и почти удвоило ее белое население. В преамбуле своей Конституции Конфедерация называлась «вечным» союзом, хотя она и создана была людьми, которые провозгласили право на отделение. Конституция же Соединенных Штатов ничего не говорила по этому поводу. Статьи Конфедерации 1781 г., конечно, провозгласили «вечный» союз, но на ратификацию этого документа потребовалось более трех лет. Когда революционная война закончилась и проблемы Союза стали более очевидными, разговоры о внутренних разногласиях стали обычным явлением, начиная с 1783 г. Даже об этом сторонники Конфедерации 1861 г. имели более ясное представление, чем их революционные предки³⁸.

И наконец, тесные экономические узы, связывавшие Север и Юг в одно целое до Гражданской войны, уже имели прецедент в период Британской империи поле 1740 г. Торговля колоний с Англией стала ощутимо расти, и поэтому прибыли сократились к неудовольствию многих ее участников. Торговый баланс сдвигался в пользу американской продукции в ущерб британской — цены британского экспорта падали, тогда как американского — росли. Импорт на душу населения накануне Войны за независимость резко возрос, и нечто похожее на сложный рынок земли и труда в имперском масштабе появилось и быстро росло после 1760 г. Многие регионы Шотландии и Ирландии буквально опустели, ибо Северная Америка привлекала их обитателей. И все же ни один из этих интегрирующих процессов не оказался достаточно мощным, чтобы предупредить революцию³⁹.

Короче говоря, все основные доводы, используемые для дискредитации национальной идентичности Конфедерации штатов Юга, применимы в полной мере или даже более и к Соединенным колониям 1775 г. Если Поттер, Стэмп, Дональд и МакКарделл не ошибаются по поводу Юга, то мы должны будем сделать вывод, что американская национальная идентичность была поверхностной, эфемерной и ей недоставало легитимности. Но есть еще одна неувязка. Ведь никто после 1783 г. не стремился начать войну за возвращение Америки под власть Британской короны и империи. Американская национальная идентичность была действительно слаба на протяжении 1770-х годов, и как только Америка добилась независимости и приобрела безопасные границы, в пределах которых могла расти, она уже просто существовала такой, какой была. Союз, конечно, не стал достаточно сильным, чтобы помешать отделению 11 южных штатов в 1861 г. А если сформулировать вопрос иначе? Если бы Роберт Ли разбил армию Джорджа Гордона Мида в Геттисберге и двинулся на Вашингтон, чтобы закончить войну несколькими неделями позже, сомневались бы мы тогда в энергии и преданности белых южан национализму Конфедерации?

Есть ли какие-то веские и ощутимые основания для того, чтобы считать национальную идентичность южан более глубокой и прочувствованной, чем отношения, связывавшие Соединенные колонии 1775 г.? Конечно же да, и многие из этих оснований представляют достаточно очевидный контраст, если сравнивать оба поколения мятежников.

У кого было более сильное чувство общей идентичности: у Соединенных колоний 1775 г. или у Конфедерации 1861 г.? Возможен только один ответ на этот вопрос: у конфедератов, и в широком значении данного слова. Историки колониального периода пытались всерьез доказывать наличие американского национального чувства перед революцией, но им это сделать не удалось. До 1772 г. известны только два патриота, которые благожелательно отнеслись к идее независимости американской нации в следующем столетии. Джон Адамс сделал краткое замечание по этому поводу во время Семилетней войны, и Чарлз Кэррол из Кэрролтона выразил подобную мысль в 1763 г. в письме к своему отцу⁴⁰. Более типичными оставались все же выражения англо-американской лояльности в духе Франклина, Натаниэля Эймса или дюжины священнослужителей, которые славили колониальные и имперские победы, начиная с победы под Луисбургом в 1745 г. до Парижского мирного договора 1763 г.⁴¹

Но только самые равнодушные из ученых допустят, чтобы недостаток свидетельств заставил их бросить любимую гипотезу. Об этом говорят два следующих примера. Ричард Л. Мерритт проделал чрезвычайно кропотливую работу по измерению «американских» привязанностей, учитывая названия местностей и другие слова, принятые для идентификации групп поселенцев. Для своей базы данных он использовал газеты пяти различных колоний за 40 лет до сражения при Лексингтоне. Это чересчур городской и космополитичный (в противовес локалистскому) источник, который, по всей вероятности, преувеличивает степень общности сознания в пределах континента, все еще остававшегося на 95% сельским. Тем не менее, ученый обнаружил, что в большинстве случаев британские источники подобного рода более склонны «думать по-американски», нежели североамериканские источники. И даже после 1763 г. он не нашел свидетельств значительного подъема американского самосознания. Оно осталось на достаточно низком уровне и фактически снизилось за время двух имперских войн. После 1763 г. использование американских символов совпадало достаточно близко с каждым из имперских кризисов до Лексингтона. Таким образом, нарождавшаяся американская идентичность вовсе не толкала поселенцев к сопротивлению и независимости (что Мерритт не очень-то хочет признавать). Более того, только тяжесть и глубина имперских кризисов вела их к общей вере или надежде на успешное сопротивление Британии⁴².

Карл Брайденбо, выдающийся историк, столько сделавший для того, чтобы улучшить наше понимание колониального периода, тем не менее, утратил многое из своего ощущения истории, когда написал книгу. «»Дух 76-го». Рост американского патриотизма до независимости». Он знает, что означает этот патриотизм, когда находит, что Сэмюэл Сьюэлл использовал язык лирики, восхваляя свой любимый Плам-Айленд. Эта привязанность к месту, этот «красноречивый взрыв гордости, любви и веры 1697 г. …нуждается в очень малом добавлении патриотического жара, чтобы превратить его в дух 76-го». Но то, что Сьюэлл любил Плам-Айленд, вовсе не говорит о том, что он питал какие-то чувства к нью-йоркцам или виргинцам. Когда Брайденбо изучал виргинцев, он не обнаружил ни следа привязанности их к месту жительства. Он мог развить эту мысль дальше, поскольку Эбенезер Кук в книге «Сорняковый фактор» вскрывает такую нелюбовь к чезапикскому окружению у первых поселенцев, что даже ранние хроники виргинской истории не содержат ничего, кроме презрения к прошлому колонии⁴³. И все же Брайденбо знает, как объяснить нехватку доказательств. «Хотя и нельзя обнаружить признаков единства или внутриколониального чувства в этих американских местечках», тем не менее, к 1699 г. многое уже было достигнуто (пусть даже и неосознанно) из того, что заложило основы, столь необходимые для последующего роста такого чувства среди колониального населения в целом». После быстрого «тура» по XVIII в. до 1763 г. он заключает, что «американизм был чем-то таким, что средний человек чувствовал настолько глубоко в себе, что слова не могли этого описать». Вы только подумайте! Отсутствие слов или какого-либо значительного свидетельства того, что, как он полагает, должно случиться, каким-то образом превращается в позитивный аргумент в пользу того, чего нет⁴⁴.

Напротив, сохраняется множество ярких свидетельств того, что жители одной колонии недолюбливали людей из других частей Америки. В глубине души поселенцы могли чувствовать больше отвращения и презрения друг к другу, чем ненависти к британцам, по крайней мере, до тех пор, когда общий страх не поднял их вместе на реальную войну. Жители Новой Англии никогда не скрывали своего самодовольного превосходства над другими колонистами, начиная еще с того времени, как Джон Уинтроп возложил вину за индейскую резню 1644 г. на Виргинию, которая изгнала набожных пуританских миссионеров⁴⁵. Планируя военные действия против Новой Франции в 1750-е годы, Чарлз Чоунси предусматривал активное сотрудничество между Британией и Новой Англией, но не ожидал ничего полезного от колоний, расположенных далее к югу⁴⁶.

Это положение оставалось все еще в силе и в период начавшегося революционного кризиса. Когда массачусетский радикал Джошуа Квинси разъезжал по колониям в 1773 г. в поисках союзников в деле сопротивления Британии, он не нашел почти никого, кем можно было восхищаться. Политические лидеры Южной Каролины, Виргинии, Мэриленда и Пенсильвании не выдерживали его стандартов гражданственности и патриотизма. Он не мог понять, почему филадельфийские квакеры не доверяли пуританам и считали их фанатиками и гонителями иноверцев. Он, очевидно, не знал, что квакеры запомнили, как за сто лет до этого власти Массачусетса повесили нескольких из них за веру. «О чем я сожалею, — заключил он, — так это о постоянном и полном игнорировании одной колонией забот другой»⁴⁷. Во время осады Бостона подобные мысли высказала Эбигейл Адаме. Британцы говорила она своему мужу Джону Адамсу, конечно же, ошибались, осуждая жителей Новой Англии, но увидев поведение виргинских стрелков, она подумала, что может быть, Лондон был прав по поводу варварской природы виргинцев. «Не является ли простой люд вассалами вельможных лордов? Не походят ли наши простолюдины на тех нецивилизованных дикарей, какими представляют нас британцы?» — спрашивала она. — «Я надеюсь, что их стрелки, показавшие себя очень дикими и жестокими, жаждущими крови, не являются представителями всего народа». Джон Адамс был более снисходителен. «Знать очень богата, а простой народ очень беден, — соглашался он. — … Но дух этих баронов (т.е. виргинцев -С.Ж.)сходит на нет, и ему (т.е. духу) придется умерять себя»⁴⁸.

То, что говорили другие по поводу новоангличан, было еще менее приятным, и к 1770-м годам следующий пример был уже столетней давности. Губернатор Виргинии Уильям Беркли ликовал по поводу бедствия, постигшего Новую Англию во время «войны короля Филиппа» в 1675 г., которую он расценивал как возмездие сообществу цареубийц⁴⁹. 60 лет спустя Уильям Бирд II нашел другие основания для выпадов в адрес янки. «Святоши Новой Англии», предупреждал он одного из учредителей колонии Джорджия, никогда не будут уважать запрет колонии на алкоголь. «Они так ловко лжесвидетельствуют, что не оставляют даже вкуса спиртного во рту, и никто не может так, как они, избегать уголовного наказания»⁵⁰. Д-р Эндрю Гамильтон из Мэриленда искренне восхищался гражданскими чувствами жителей Бостона, но и он находил хитрость и пиетизм новоангличан несносными. Для них обманывать и обвешивать соседа не столь страшный грех, нежели ездить верхом ради удовольствия в Святую субботу или перестать ходить в церковь и петь псалмы». Он находил, что простолюдины из Новой Англии «необщительны и угрюмы, что проявляется и в их разговорах, когда их уклончивые ответы на простейшие и справедливые вопросы демонстрируют подозрительность друг к другу»⁵¹. Нью-йоркский купец Джерард Дж. Беекмен заявил в 1754 г., что «⁷/8 народа, которым я доверял в Новой Англии, оказались проклятыми неблагодарными мошенниками». 13 лет спустя он все еще жаловался, но уже по поводу Коннектикута. «Я больше не буду доверять никому из этой страны. Большая часть этих людей оказывается плохими»⁵².

Иногда осуждение Новой Англии проявлялось по совершенно неожиданному поводу. Льюис Моррис-мл., не в силах сдержать отвращения к коннектикутцам, в своем завещании 1762 г. предписывал, чтобы его наследник Гувернер Моррис получил «лучшее образование, которое есть в Европе и Америке, но моя воля и пожелание: не посылать его никогда для этой цели в колонию Коннектикут, чтобы он не усвоил в юности низость и хитрость, столь характерные для людей этой страны, что так присуще их природе, что никакое их искусство не может утаить это от мира, хотя многие из них под покровом религиозных одежд пробовали навязать себя миру в качестве честных людей»⁵³.

Религиозный кризис не положил конец подобным антипатиям — во всяком случае, это оказалось нелегко. Один житель Нью-Йорка в 1774 г. назвал новоангличан «готами и вандалами» и осудил их «уравнительный дух»⁵⁴. Два года спустя мэрилендец описал янки как «гунов и аларихов Севера»⁵⁵. «Я опасаюсь их низкого коварства и тех уравнительных принципов, которые обычно присущи людям без морали и без состояния», — соглашался Эдвард Ратледж из Южной Каролины. — «Такие принципы очень заманчивы для низших классов: это вызовет такую неразбериху с собственностью, что приведет к полному беспорядку»⁵⁶. Приняв командование Континентальной армией за пределами Бостона в 1775 г., Джордж Вашингтон был удивлен тем, что он назвал «неизмеримой глупостью нижнего класса этих людей, которые, поверьте мне, преобладают в основном среди офицеров из Массачусетса»⁵⁷. «Никто не был так разочарован в своих ожиданиях относительно новоангличан, как я, — признался генерал Персифор Фрейзер из Пенсильвании в письме к жене. — Они представляют собой сборище низких, грязных, жадных, трусливых лгунов и мерзавцев»⁵⁸. «Мое преступление состоит в том, что я не был новоангличанином, -размышлял нью-йоркский генерал Филип Скюйлер, когда оставил пост командующего на севере в 1777 г. — Если их отношение ко мне не изменится, то я надеюсь, что тоже никогда не изменюсь»⁵⁹. Конечно, более воспитанные американцы находили, что многое можно презирать и во всей стране. «Самые худшие из нас (если только найдется более превосходная степень этого слова) были бы унижены, доведись им служить вместе с этой бандой ненавидящих дисциплину, любящих хорошо пожить, окаянных людей, которые прибыли сюда из Филадельфии», — жаловался нью-джерсийский губернатор Уильям Ливингстон Пенсильванской ассоциации в 1776 г.⁶⁰ Однако новоангличане были самой распространенной мишенью для насмешек.

Когда мы находили колониста, превозносившего американское единство, или когда мы встречаем (в источниках) «послереволюционных» патриотов, переписывавших национальную историю, чтобы сделать революцию и американский Союз объяснимым следствием более ранних событий, нам следует использовать эти свидетельства с осторожностью⁶¹. Увидев себя дрейфующими по бурным водам на спасательной лодке «Независимость» в 1776 г., эти люди начинали «бросать концы» к любому стабильному моменту своего прошлого в надежде, что оно их поддержит. Слишком много историков продолжали эту традицию. Как оказалось, она не срабатывает. С другой стороны, нам следует с большим уважением относиться к робким попыткам людей 1776 г. понять и уважать друг друга, несмотря на тревожные различия, с которыми они сталкивались. Их единство не всегда было монолитным, но благодаря щедрой военной, морской и финансовой помощи из-за рубежа это единство преодолело кризис долгой и опустошительной войны.

Мы, конечно, имеем более убедительные свидетельства появлявшейся идентичности южан задолго до 1860 г. Первые признаки зарождавшегося секционного сознания появились еще во время революции XVIII в.⁶² Для некоторых американцев эта привязанность стала требованием единства и независимости Юга уже в период «нуллификационного» кризиса (политического кризиса 1833 г. по поводу «нуллификации» — самовольной отмены Южной Каролиной невыгодных для Юга ввозных пошлин, установленных федеральным правительством. —С.Ж.),почти за 30 лет до отделения южных штатов⁶³. Действия этих ранних националистов дают интересный пример. Д-р Томас Купер, видный противник высоких тарифов, ирландский иммигрант, в начале своей карьеры был радикальным джефферсонианцем в Филадельфии. Затем он переехал на Юг и стал президентом университета Южной Каролины⁶⁴. Губернатор Южной Каролины, Джеймс Генри Хэммонд, который призывал к ее отделению от Союза до 1836 г., являлся сыном выходца из Массачусетса. Роберт Барнвелл Рэтт, один из самых известных противников Союза, также был жителем Южной Каролины, имевшим предков из Массачусетса. Пьер Суле был изгнанным оттуда французом. Уильям Лаундес Янси из Алабамы вырос в сожженном районе Нью-Йорка, ставшего колыбелью американского аболиционизма. Журналист Дж. Дюбуа родился в Южной Каролине, будучи сыном неудачника из Нью-Джерси⁶⁵.

Эти люди не походили на южных националистов, связанных с Виргинией. И Эдмунд Раффин, и Джордж Фицхью имели безупречные характеристики плантаторов-джентри. Натаниэль Беверли Такер, хотя и был сыном иммигранта с Бермудских островов, также вписывался в этот класс. У него была более активная творческая жизнь, чем у большинства представителей его класса. Его роман «Партизанский вождь», изданный в 1836 г., предсказывал Гражданскую войну и возможный триумф южан после того, как беспринципный Мартин Ван Бюрен из штата Нью-Йорк попытался в четвертый раз баллотироваться на пост президента в 1848 г.⁶⁶

Таким образом, ранними южными националистами были или виргинцы с особыми местными привязанностями, либо аутсайдеры -«маргиналы». Почти все они восприняли дело южного национализма как свое собственное задолго до того, как это сделали местные жители. В поколении революционеров XVIII столетия им соответствовали бы люди типа Томаса Пейна, Джона Уитерспуна, Хью Мерсера, Чарлза Ли, Александра Гамильтона или Джеймса Уилсона; все они прибыли в Америку накануне независимости и стали гораздо большими националистами, чем многие ранние поселенцы.

Историки, отрицающие национализм Конфедерации штатов Юга, указывают на иностранное происхождение этих людей и отмечают, что после резкого возвышения в политике в период конфликта 1861 г. они не играли почти никакой роли в создании или управлении Конфедерацией. Конвент в г. Монтгомери избрал Джефферсона Дэвиса и Александра Стефенса, поддержавших сецессию в качестве временных президента и вице-президента Конференции, обойдя таким образом Рэтта, Янси и других. Для большинства южан эти люди были кандидатами для замещения менее почетных постов в правительстве⁶⁷.

Что же это значит? Во-первых, аутсайдер как выдающийся националист — это вовсе не феномен, характерный только для Конфедерации. Видные английские националисты после 1750 г. представляли ту же тенденцию. Корсиканец Наполеон даже стал воплощением французской нации. Многие из ранних немецких националистов были людьми, сметенными с политической арены наполеоновской реорганизацией, и они связывали себя с «великой Германией» только потому, что потеряли свои корни на определенном этапе этого процесса. Сыграв свою роль, они должны были наблюдать переход инициативы, а вместе с ней — и власти, к Отто фон Бисмарку. Карьера Джузеппе Мадзини и Джузеппе Гарибальди в Италии следовала тому же образцу, и не они, а граф Камилло Бензо ди Кавур взял власть в свои руки. Симон Боливар, Хосе де Сан-Мартин и Бернардо О’Хиггинс вписываются в ту же модель. Конечно, эти люди в Латинской Америке имели больше реальной власти, чем, скажем, Мадзини в Италии. Боливар, главная фигура в освобождении его родной Венесуэлы, также стал архитектором национальной идентичности для Перу, Колумбии и Боливии, где являлся аутсайдером. Аргентинец Сан-Мартин сражался за независимость Чили и Перу. Сын ирландца, поступивший на службу в Испании, О’Хиггинс получил образование в Англии прежде чем стать освободителем Чили⁶⁸.

В XX в. аутсайдер как «лучший» националист становится обычным явлением в истории, но они уже захватывают власть. Имена Махатмы Ганди, Владимира Ленина, Иосифа Сталина, Адольфа Гитлера, Чжоу Энь-лая, Хо Ши Мина и Сингмана Ри просятся на язык. Объяснения этого повторяющегося примера не всегда очевидны, по крайней мере, для автора данных строк, но это происходило настолько часто, что можно было бы и не ссылаться на пример Конфедерации, ибо люди, инициировавшие отделение от американского Союза, почти всегда были аутсайдерами, не ставшими лидерами в правительстве, которое сами же и помогли создать.

Но есть и одно несовпадение Гражданской войны с революцией XVIII в. Поскольку революция была преимущественно движением, создавшим нацию как средство достижения независимости, радикальные лидеры, которые ускорили разрыв с Британией, продолжали влиять на политику США и много лет спустя после революции. Согласно схеме, разработанной Джеральдом Ньюменом для Англии, Американская революция была патриотическим, а не националистическим движением. В той мере, в какой радикалы разделяли националистические ценности, они оставались английскими или британскими, но еще не американскими; лишь после 1776 г. колониальные патриоты обнаружили, что они должны создать нацию, чтобы достичь своих политических целей. Во многих штатах и в конгрессе умеренные должны были ждать годами, чтобы добиться влияния, сравнимого с влиянием радикалов. Тем временем действия радикалов подтолкнули почти шестую часть американцев к активному лоялизму. Даже после принятия Конституции американцы испытывали трудности в определении того, к какой именно нации они принадлежат. Это имело место отчасти потому, что они резко расходились во мнениях относительно иностранных держав, которых боялись больше всего. Как типичные английские националисты, новоангличане, в частности, и федералисты, вообще передали и ранней республике активное неприятие Франции. Однако в срединных и южных штатах ненависть к Британии оставалась более сильной, чем страх перед Францией. Это поставило республику на край гибели во время англо-американской войны 1812 г.⁶⁹

Конфедерация Юга сильно отличалась в этом отношении. Она началась как консервативное национальное движение для защиты рабовладельческого общества. Ее национализм никогда не имел радикального реформистского потенциала Англии или американского Союза. Отделение было, по словам Арно Майера и Джеймса Макферсона, «упреждающей революцией». С самого начала создатели Конфедерации пытались охватить все или почти все белое общество в ее границах. Радикалы дали толчок ходу событий, но лишь умеренные (экс-юнионисты) определили национальные цели и действительно достигли их. Словом, Конфедерация больше походила на нацию, чем тринадцать штатов в любое время до и после 1787 г. В полной мере южная нация оформилась после 1848 г., когда национализм как социальная сила становился все более консервативным и в Европе⁷⁰.

Другие неопровержимые доводы указывают на то, что сторонники Конфедерации более серьезно относились к себе как к нации, чем большинство поселенцев к идее независимости в 1776 г. Конфедераты в гораздо большей степени мобилизовали свои ресурсы для войны, они сражались более упорно, чем колонисты в 1775 г. Хозяйство Конфедерации 1861 г. по своей структуре сопоставимо с американским 1775 г. Другими словами, если сравнивать Союз с Конфедерацией, то аналогичным образом можно сравнивать Конфедерацию с Соединенными колониями. Колонии не смогли бы выжить в 1776 г. без французской помощи (особенно оружием), и позже и без испанской и голландской помощи. Деятели Конфедерации взяли на себя драматическую миссию руководства неинтегрированной экономикой, централизовали ее и в замечательно короткий срок сделали ее самодостаточной для производства военных материалов. Но по иронии судьбы сельскохозяйственный «рог изобилия» Юга хуже снабжал продовольствием и обувью свою армию и гражданских лиц. Не хватало и типографского шрифта, так что 86% виргинских газет и 88% миссисипских перестали выходить уже к концу 1862 г. Артиллерии конфедератов не хватало фитилей, а общество, снарядившее первый в истории броненосец, не смогло даже построить для него хороший двигатель, хотя Конфедерация была первым государством, которое изобрело действующую субмарину и потопило военное судно противника (канонерку «Каир») при помощи электрически взрываемой мины. Даже учитывая то, что Конфедерация несмогла сделать,не перестаешь удивляться, сколь многого она успела достичь.

Ее достижения могли бы заставить краснеть от стыда тех, кто жил в 1775 г., и заодно задеть марксистские чувства того же Лураджи. Последний настаивает, что южане, как никто в мире, вплотную подошли к осуществлению государственного социализма. Даже такой умеренный по своим взглядам исследователь, как Эмори Томас, в основном соглашается с этим. Быть может, из-за того, что колонисты 1775 г. оказались более идеологизированными, чем конфедераты, они никогда и не пытались осуществить столь массированный вызов традиционным правам на собственность, какой предполагали некоторые меры Конфедерации. За небольшим исключением, большинство конфедератов были более последовательны в своей национальной идентичности, нежели в отстаивании прав штатов, особенно если сравнивать с 1776 г. За многими исключениями, большинство участников революции XVIII в. вообще не представляли себе свободу как понятие и рассматривали ее только применительно к своему сугубо местному контексту⁷¹.

На чисто военном уровне мы можем многое узнать, сравнивая три армии: Джорджа Вашингтона, Союза и Конфедерации. Конфедераты рекрутировали большую часть пригодного к военной службе населения, вынудив солдат служить длительные сроки, и понесли гораздо более тяжелые потери. Уровень дезертирства среди южан был ниже, чем в армии Вашингтона (там был наивысший процент дезертиров), и выше, чем в войсках Союза (наименьший процент), и то только в последние месяцы войны.

Конфедерация призвала под ружье более 850 тыс. человек из 1,1-1,2 млн. военнообязанных. Этот уровень — около 80% — приближается к стандартам тотальной мобилизации в войнах XX столетия. Эта цифра, вероятно, включала почти всех мужчин, за исключением кривых, хромых и слепых. Она исключала, конечно, рабов, а если учитывать их, то доля мобилизованных в армию Юга упадет до 50%, как в армии Союза. Мы все еще не располагаем удовлетворительной статистикой военной службы во время Войны за независимость. Доля участия здесь могла соответствовать стандартам Гражданской войны, но обычно люди служили в революционной армии лишь краткое время в качестве ополченцев⁷².

Около 260 тыс. конфедератов было убито в Гражданской войне (почти треть служивших в армии людей) и почти 240 тыс. ранено. Общее количество умерших и раненых, вероятно, не превышало полумиллиона, поскольку некоторые были ранены более одного раза, а часть умерших получила ранения раньше. Но даже если только половину рекрутированных ожидали раны и смерть, то и тогда процент человеческих потерь будет равен потерям Франции в первой мировой войне. О социальных последствиях этой бойни остается только гадать, но лишь один маленький факт позволяет нам найти ключ к данной проблеме. В штате Миссисипи треть белых мужчин призывного возраста была убита или изувечена в ходе войны. За год после сражения при Аппоматтоксе 20% бюджета штата пошла на протезы для искалеченных ветеранов⁷³.

Союз же потерял 360 тыс. из 2,1 млн. служивших, т.е. каждого шестого. За время революции XVIII в. погибло 25-30 тыс. из предполагаемого числа в 250 тыс. человек, но многие из умерших были захвачены каперами или томились в британских тюрьмах, и их нужно считать на основе каких-то других данных. Но даже если мы не сможем найти точных цифр, вероятно, что уровень смертности в период революции уступает двум предыдущим и находится где-то между 1 из 8 или 1 из 10. Тем не менее, эти потери превосходят все другие потери в американских войнах после 1775 г., за исключением Гражданской войны⁷⁴.

Конфедераты впервые прибегли к общей мобилизации и увеличили благодаря этому численность своих войск на 20%. Союз сразу же последовал этому примеру, но поощрял в основном добровольную запись в войска. Только около 2,2% парней в голубых униформах были реальными рекрутами, хотя другие 3,5% попали в армию за деньги, уплаченные теми, кто не хотел служить. Революция никогда не проводила подобной унифицированной политике рекрутирования, хотя местные власти и набирали часть своей квоты в Континентальную армию за счет рекрутских наборов.

Статистика дезертирства еще менее надежна, чем данные о потерях, но приблизительно треть служивших вовремя революции кончили службу самовольно. Более 40% нью-джерсийцев дезертировали в 1777 г., 21% — в 1778 г. и 19% в каждые последующие два года. Около двух третей всех дезертиров покинули свои формирования в первые шесть месяцев службы. Только после того, как Континентальная армия превратилась в небольшое, но компактное военное формирование, была достигнута стабильность личного состава. Число дезертиров в первые годы революции намного превосходило число дезертиров в Конфедерации 1861 г., за исключением последних дней ее существования. Доля конфедератов-дезертиров держалась около 13% — не выше, чем в войсках Союза (за исключением конца войны). В Северной Каролине, где проблема дезертирства была достаточно острой, солдат обычно служил около двух лет прежде, чем покидал армию. Лучше обеспеченная продовольствием и амуницией армия Союза имела и меньшую долю дезертирства – около 9,6⁷⁵.

В качестве последнего сравнения из военной области можно привести тот факт, что конфедераты достигли больших успехов, чем Вашингтон, в создании действительно национальной армии, и были более ориентированы на атаку, на наступление, чем любая из рассматриваемых армий. Наступательная тактика требовала высокого морального духа в войсках, и даже в 1863 г. армия Конфедерации обычно нападала на врага, даже находясь в стратегической обороне. Некоторые современные историки доказывают, что тем самым Конфедерация обескровила себя до смерти, чего не сделали ни армия Союза, ни Континентальная армия Вашингтона. Фактически же в период революции XVIII в. сражение под Банкер-Хиллом настолько потрясло революционеров, что они провели оставшееся время войны за независимость не в наступательных боях, а скорее в поисках места для защиты от глупых британских фронтальных атак, которые, кстати, так и не повторились больше, по крайней мере, до битвы за Новый Орлеан уже в следующей войне⁷⁶.

Еще одним приемом сопоставления революции XVIII в. и Гражданской войны может служить сравнение стереотипов сознания. Что говорили противники друг о друге в каждом из столкновений? В борьбе за независимость колонисты настаивали до конца, что они — тоже британцы, которые добиваются от англичан только уважения своих прав. Британия же требовала, чтобы они оставались британцами, невзирая на попрание их прав. Ясно, что они разошлись во мнении по поводу того, что означало быть британцем.

К 1860 г. в Америке как Север, так и Юг соглашались с тем, что южане стали отдельным народом. Они также полагали, что обе цивилизации породили два различных типа человеческого характера. Плантаторы были храбрыми, отчаянными, щедрыми, ленивыми и честолюбивыми, а янки — расчетливыми, трудолюбивыми, болезненными, феминизированными, слабыми и жадными, более удачливыми в бюрократических манипуляциях, чем в действительном управлении чем-либо. Можно ли было верить в патриотизм северян? Отдали бы янки жизнь в борьбе за свое дело? Поскольку каждая сторона находила для себя истину в этих образах, можно судить, несколько сильно они влияли на ход событий, включая сецессию и ведение войны. «Свободное общество! — негодовал житель Джорджии в конце 1850-х годов. — Нам осточертели эти слова. Что это, как не скопище засаленных механиков, грязных рабочих, нищих фермеров и пришибленных теоретиков…, которые едва ли достойны общества слуги южного джентльмена»⁷⁷. Такое всеобщее и повсеместное презрение могло убедить сторонников выхода из Союза, что Конфедерация готова сформироваться мирным путем и что Север не решится воевать.

Даже когда война приобрела ужасающий характер, прежние стереотипы продолжали влиять на поведение ее участников. Роберт Ли так часто наносил унизительные поражения Потомакской армии на земле южан, что офицерский корпус северо-востока оставался смертельно напуганным до конца конфликта. Эти офицеры командовали большим количеством более здоровых и лучше обеспеченных войск, но они не верили, что смогут разбить армию Северной Виргинии. К счастью для Союза, эти образы оказывали меньшее влияние на выходцев со Среднего Запада. Под командованием У.С. Гранта союзная армия в Теннесси начала выигрывать сражения уже в начале 1862 г., часто без значительного перевеса в силе, и никогда уже не проигрывала в течение войны. История победы Союза — это во многом хроника триумфа войск Гранта с 1863 г. и, благодаря их решающей роли, перехода армии северян на театры военных действий в Виргинии и Атланте в 1863 г.⁷⁸

Короче говоря, стереотипы сознания имели определенное значение. Практически все признавали то, что составляло основу их различий. Чарльстонская газета «Меркури» так представила это в 1858 г.: «По вопросу о рабстве Север полностью антагонистичен Югу. Юг и Север в этом вопросе не только два разных народа, но и две соперничающие, враждебные нации»⁷⁹. Рабство обусловило существование плантаций и ценности плантаторов, а его отсутствие на Севере сориентировало эту часть общества на ценности свободного труда.

В некотором отношении, однако, Север и Юг больше походили друг на друга, чем американские британские колонии на саму Британию. Проблема аристократии позволяет нам проследить это различие. В XVIII и XIX вв. Британия оставалась страной земельных рантье в большей степени, чем любое североамериканское сообщество. В проводимом нами сравнении Юг выглядел более аристократическим, чем Север, даже если мы примем свидетельство Джеймса Оукса, которое я нахожу убедительным, что на Юге в период президентства Джексона политический центр тяжести смещался преимущественно в сторону мелкого рабовладельца, а не крупного плантатора. Начало сецессии означало сдвиг в другом направлении, который, по видимому, начался в 1850-е годы, но Оукс настаивает, что концепция плантаторской гегемонии Дженовезе просто не в состоянии объяснить многое из того, что происходило в политике Юга после 1820 г. Парадокс заключается в том, что победа Союза в Гражданской войне дала старому плантаторскому классу, быть может, больше политической власти на Юге к 1900 г., чем он имел ее с XVIII в.

Аналогичным образом Дэвид Дональд показал удивительное структурное сходство Севера и Юга в ходе Гражданской войны. Он прослеживает схожие моменты в опоре на добровольцев до периода рекрутирования, и обнаруживает одни и те же подходы к финансированию войны каждой стороной. Ничего даже относительно похожего не происходило во время Американской революции. Континентальная армия действительно стала более профессиональной за время войны, а британцы приучились больше полагаться на лоялистов. Но эти изменения ознаменовали сдвиги в расходящихся направлениях, даже если результатом стала большая степень сходства. Конгресс не пытался использовать традиционные британские методы финансирования войны до тех пор, пока Роберт Моррис не стал суперинтендантом финансов в 1781 г. Но, несмотря на его усилия, британская система не привилась в Америке до триумфа Александра Гамильтона в 1789-1791 гг., через много лет после окончания войны⁸⁰.

Ясно, что Союз и Конфедерация 1861 г. имели черты социального и культурного сходства, которые невозможно обнаружить между Америкой и Британией ни в 1861 г., ни в 1775 г. Союзные солдаты, за небольшим исключением, полагавшие, что они вторгаются в чужую страну, походили на своих врагов конфедератов, с которыми сражались, гораздо больше, чем американские ополченцы или даже солдаты Континентальной армии напоминали британских солдат в 1770-е годы⁸¹. В то же время каждый регион имел больше общего с Британией, чем друг с другом. И южному кодексу чести, и северному свободному труду соответствовали определенные британские культурные ценности⁸². И все же ни одно из этих сравнений не может разрешить главной проблемы, связанной с лоялистами. Нации, как напоминает нам Бенедикт Андерсон, являются «воображаемыми сообществами». Люди, которые никогда друг с другом не встречались, согласны делить общую идентичность посредством членства в одной и той же «нации»⁸³. В сопоставимых социальных характеристиках канадская провинция Онтарио всегда больше напоминала Соединенные Штаты, чем Британию, но ее обитатели предпочитали сохранять верность британской короне. Канадцы спорили между собой о многом, но всегда сходились в одном — в отрицании политического подчинения Соединенным Штатам или союза с ними. Пока главное заключалось в проблеме верности определенному сообществу, до тех пор, как мне кажется, конфедеративный Юг отвергал Союз гораздо более решительно, чем жители Северной Америки отрицали власть британской короны в 1776 г.

Мне не хватило времени исследовать этот вопрос, но я сомневаюсь, чтобы в Конфедерации имели место взаимные нападки — жители Джорджии осуждали алабамцев, и т.д., — сравнимые с теми, которые можно было найти повсюду в Северной Америке XVIII в. Правда, Северная Каролина пережила много унижений, когда правительство Конфедерации обошло ее офицеров при присвоении генеральских званий, виргинские газеты не отметили заслуг северокаролинских формирований в крупных сражениях, а современники (впоследствии и историки) постоянно преувеличивали степень дезертирства ее солдат⁸⁴. Я также сомневаюсь, чтобы патриоты очень часто выражали такую откровенную ненависть к Британии, какую конфедераты чувствовали к северянам и Союзу во главе с Авраамом Линкольном.

Прежде чем сделать выводы, позвольте мне подчеркнуть, что эмоционально и интеллектуально я ни в коем случае не сторонник конфедератов. Я рос настолько далеко на севере, что ни я, ни мои одноклассники не могли понять дилемму Роберта Ли в 1861 г.: следовать ли военной присяге или верности государству. Для нас это не составляло проблемы. Он сделал неправильный выбор.

Я увлекся этим вопросом как историк колониального периода, который начал читать лекции о Гражданской войне и обнаружил много загадок и парадоксов, особенно при попытках применения к событиям 1775 г. аргументов, казавшихся убедительными для 1861 г. Почему же конфедераты проиграли Гражданскую войну, а патриоты выиграли Войну за независимость, если у конфедератов чувство национальной идентичности и воля к победе были гораздо сильнее, чем у революционеров XVIII столетия? Два примечательных обстоятельства могут объяснить многое. Конфедерация никогда не получала мирового признания, а тем более помощи извне. Соединенные же колонии без подобной помощи войну бы не выиграли. Равным образом проблемы снабжения для Союза в борьбе с Конфедерацией Юга были менее острыми, чем те трудности, с которыми сталкивалась Британия при ведения войны за океаном на расстоянии в три тысячи миль. Усилия по ведению войны создавали меньше внутренней напряженности в северном обществе, чем в южном. Именно поэтому национализм Союза мог восторжествовать над своим соперником — Конфедерацией, хотя объективноонбыл, вероятно, более слабым в годы военных действий. Располагая гораздо большими ресурсами, Север никогда не испытал астрономических потерь Конфедерации. В противном случае он, вероятно, проиграл бы войну.

Словом, традиционные военные и дипломатические историки проделали замечательную работу, объяснив, почему эти два вооруженных конфликта завершились именно так, а не иначе. Последствия их ясны и понятны. Они станут загадкой лишь в том случае, если мы будем наделять американских революционеров чувством национальной идентичности, которое у них просто не развилось из-за недостатка времени, или если мы откажем Конфедерации в той яростной непримиримости, которая привела к столь ожесточенному внутреннему конфликту в период между наполеоновскими войнами и первой мировой войной 1914 г. (парагвайский конфликт был очень небольшим).

Традиционные историки должны сказать нам нечто большее, ибо если их разработки верны, то более важной переменой, которая объясняет различные последствия революции XVIII в. и Гражданской войны, является сама война. Кто выиграл войну, уже само по себе имело значение. Выиграй Конфедерация, и мир сегодня был бы намного хуже, но мы не должны сомневаться в глубине национализма южан. Война, заметил как-то Жорж Клемансо, чересчур серьезное дело, чтобы предоставить ее генералам. Ее последствия слишком важны, чтобы игнорироваться историками. Победа Союза разбила национализм Конфедерации, но как показал пример национализма, национализм сам по себе ни в коем случае не является высшей ценностью, даже если это и мощная сила, которая может быть или очень творческой, или чрезвычайно разрушительной.

Гражданская война уничтожила рабство там, где оно было демографически более жизнеспособным, чем где бы то ни было в мире. Победа Конфедерации означала бы выживание рабства вплоть до XX в. Правда, нужно добавить, что сохранение рабства зависело бы от того, когда Конфедерация победила. В 1863 г. практически вся рабовладельческая система еще оставалась неприкосновенной, но плоды победы были бы совершенно иными в конце 1864 г. (если бы, например, демократы победили на выборах в Союзе). К тому времени союзные войска освободили сотни тысяч чернокожих на больших пространствах Юга. Конфедерация, перестроенная на началах обновления системы рабства, значительно отличалась бы от той, которая просто пыталась увековечить порядки Старого Юга. Во время революции XVIII в. британские войска освободили более 10% всех рабов Юга и почти уничтожили этот институт в Джорджии, но рабство все равно продолжало существовать⁸⁵. Союзные армии, наверное, освободили вдвое больше рабов. Добились бы они безвозвратного запрета рабства в некоторых частях Юга, даже если бы Конфедерация выиграла войну? Без возобновления африканской работорговли это было вполне возможно, но полной уверенности все же нет, и вопрос остается открытым. Победа Конфедерации в любом случае обернулась бы триумфом для большинства населения Юга и бедой для черных.

В отличие от Дженовезе, большинство историков Юга отрицало то, что именно рабство было основой растущей национальной идентичности. Они сбрасывали со счетов расизм всех белых американцев на Севере, и на Юге⁸⁶. Сегодня этого никто не будет отрицать. Остается неоспоримым тот факт, что южные расисты, многие из которых являлись рабовладельцами, провозгласили свою независимость и повели тяжелую войну против северных расистов, и впоследствии против 180 тыс. вооруженных негров. Южане были близки к победе. Их усилия привели к поразительным военным успехам, но это обострило социальные противоречия внутри Конфедерации, особенно по поводу призыва в армию, и не смогло сохранить верность рабов своим хозяевам, когда союзная армия подошла достаточно близко, чтобы предложить им хороший шанс освобождения. Попытки Джефферсона Дэвиса продолжать борьбу, освобождая и мобилизуя на войну рабов в 1865 г., не дали ничего для поднятия морального духа южан и, возможно, даже этот дух понизили. «Мама, я пошел добровольцем на войну, чтобы сражаться не за страну свободных негров, а за свободную страну для белых, — жаловался один солдат из Северной Каролины, — и я не думаю, что люблю мою страну настолько сильно, чтобы сражаться бок о бок с черными солдатами». Нация конфедератов без рабства была идеологической бессмыслицей и привлекла немногих защитников. И поэтому войска, оставшись без рабов, в конце концов просто капитулировали⁸⁷.

Мы мало что получим, рассматривая эти факты в отдельности и стараясь использовать один для опровержения другого. Их следует рассматривать в целом. Война за независимость Конфедерации была также войной за увековечение рабства в самом жизнеспособном и динамичном рабовладельческом обществе Нового времени. Для Севера война за сохранение Союза стала к 1863 г. войной за уничтожение рабства, но она никогда не была войной за интересы черных американцев.

Здесь мы наблюдаем трагическую диалектику, проявлявшуюся на различных стадиях в течение 1830- 1880 гг. Первый срок президентства Джексона, 1830- 1833 годы, определил большинство альтернатив для последующих десятилетий. Джон Куинси Адамс, Джозеф Стори, Дэниел Уэбстер, Эдвард Ливингстон и Эндрю Джексон впервые сформулировали целостную концепцию постоянного союза штатов⁸⁸. Одновременно у южнокаролинских противников торговых тарифов родилась идея южной нации⁸⁹. Сплавленный из разных элементов в горниле религиозных обновлений Чарлза Грендисона Финни, уверенный в себе реформистский средний класс пустил корни в уничтоженном пожаром районе штата Нью-Йорк⁹⁰. Активное и оскорблявшее чувства многих аболиционистское движение появилось одновременно и в том районе, и в Бостоне⁹¹. Взаимодействие этих элементов определяло американскую историю в течение жизни последующих поколений.

Этот диалектический процесс подразумевал свободу и союз «раз и навсегда, отныне и навеки», как настаивал Уэбстер в своем ответе Роберту Хейну в 1830 г.⁹² Он подтвердил формулу поддержки компромисса 1850 г., но это уже не срабатывало. В 1860- 1861 годах конфедераты разрушили Союз для спасения рабовладения. Затем Север уничтожил рабовладение для спасения Союза. Почему же после столь ожесточенного эмоционального противостояния в годы войны и Реконструкции стало возможным примирение? Вместо рабовладения утвердился расизм белых Севера и Юга. «Союз, свобода для белых и расизм, раз и навсегда, отныне и навеки» — вот что стало лозунгом Соединенных Штатов с 1890-х годов до середины XX столетия. Он оставался незыблемым до тех пор, пока пример нацистов и высокие нравственные образцы поведения таких афро-американцев, как Мартин Лютер Кинг-младший, не посрамили, наконец, нас за верность этому лозунгу – всех нас, как на Севере, так и на Юге.

¹Burnsted J.M.Things in the Womb of Time: Ideas of American Independence, 1633 to 1763 // William and Mary Quarterly. 3^rd ser. 1974. Vol. 31. P. 533-564.
²Escott P.D.After Secession: Jefferson Davis and the Failure of Confederate Nationalism. Baton Rouge, 1978; The Address of the People of South Carolina, Assembled in Convention, to the People of Slaveholding States of the United States // South Carolina Secedes // Ed. By J.A. May and J.R. Faunt. Columbia (S.C.), 1960. P. 82-92, 88, 91.
³ Southern Editorials on Secession / Ed. by D.L. Dumond. Wash. (D.C.), 1931. P. 494, 507, 510.
⁴Foner E.Free Soil, Free Labor, Free Men: The Ideology of the Republican Party before the Civil War. N.Y., 1970. Ch. 2.
⁵Mitchell R.Civil War Soldiers. N.Y., 1988. Ch. 4.
⁶Dickinson J.Letters from a Farmer in Pennsylvania, 1767-1768 // Empire and Nation / Ed. by F. McDonald. Englewood Cliffs (N.J.), 1962. P. 18.
⁷ The Papers of Thomas Jefferson / Ed. by J. Boyd et al. Princeton, 1950. Vol. 1. P. 427.
⁸ Southern Editorials on Secession. P. 515.
⁹ State Documents of Federal Relations: The States of the United States // Ed. by H.V. Ames. N.Y., 1970. P. 3 18.
¹⁰ The Confederate Records of the State of Georgia, Compiled and Published under Authority of the Legislature / Ed. by A.D. Candler. Atlanta, 1909-1911. Vol. 1. P. 616.
¹¹ Southern Editorials on Secession. P. 505.
¹² Ibid. P. 509.
¹³Murrin J.The Historians Use of Nationalism, and Vice Versa // Amer. Hist. Rev. 1961-1962. Vol. 67. P. 924-950.
¹⁴Donald D.H.Liberty and Union: The Crisis of Popular Government, 1830- 1890. Boston, 1978;Van Woodward C.V.The Burden of Southern History. Baton Rouge, 1960. Chap. 1, 8;McCardell J.The Idea of the Southern Nation: Southern Nationalists and Southern Nationalism, 1830- 1860. N.Y., 1979;Escott P.D.Op. cit.;Stampp KM.The Southern Road to Appomattox // Stampp K.M. The Imperiled Union: Essays on the Background of the Civil War. N.Y., 1980. P. 246-296;Oakes J.The Ruling Race: History of American Slaveholders. N.Y., 1982.
¹⁵Potter DM.The South and the Sectional Conflict. N.Y., 1976. P. 76-78.
¹⁶Connelly Th.L.The Marble Man: Robert L. Lee and His Image in American Society. Baton Rouge, 1977.
¹⁷McPherson J.M.Ordeal by Fire: The Civil War and Reconstruction. N.Y., 1982. P. 543-545. 564-567.
¹⁸Thomas EM.The Confederate Nation, 1861- 1865. N.Y., 1979. P. 58, 62-65, 307-322;Faust D.G.The Creation of Confederate Nationalism. Baton Rouge, 1988. P. 8-13.
¹⁹Newman G.The Rise of English Nationalism: A Cultural History, 1740- 1830. N.Y., 1987.
²⁰Hexter J.H.Factors in Modern History // Hexter J.H. Reappraisals in History: New Views on History and Society in Modern History. Evanston, 1961. P. 26-44;Namier L.Nationality and Liberty // Namier L. Vanished Supremacies: Essays on European History, 1812-19 18. N.Y., 1963. P. 31-53.
²¹ The Federalist / Ed. by J.E. Cooke. Middletown (Conn). 1961. P. 594.
²² The Records of the Federal Convention of 1787 / Ed. by M. Farrand. New Haven, 1937. Vol. 1. P. 20-23, 242-245.
²³FranklinВ.Observations Concerning the Increase of Mankind (1755) // The Papers of Benjamin Franklin / Ed. by L.W. Labaree et al. New Haven, 1959. Vol. 4. P. 227-234; The Essays, Humor, and Poems of Nathaniel Ames, Father and Son / Ed. by S. Briggs. Clevel., 1891. P. 284-286, 308-311, 313, 324-325.
²⁴NewcombВ.Н.Franklin and Galloway: A Political Partnership. New Haven, 1972;Bailyn B.The Ordeal of Thomas Hutchinson. Cambridge (Mass.), 1974.
²⁵Donald D.H.Died of Democracy // Why the North Won the Civil War / Ed. By D.H. Donald. Baton Rouge, 1960. P. 77-90.
²⁶Genovese E.D.The Political Economy of Slavery: Studies in the Economy and Society of the Slave South. N.Y., 1965;Idem.The World the Slaveholders Made: Two Essays in Interpretation. N.Y., 1969;Idem.Roll, Jordan, Roll: The World the Slaves Made. N.Y., 1974.
²⁷Luraghi R.The Rise and Fall of the Plantation South. N.Y., 1978.
²⁸Escott P.D.Op. cit.
²⁹Thomas T.M.Op. cit.
³⁰Berringer RE., Hattway H., Jones A., Still W.N., Jr.The Elements of Confederate Defeat: Nationalism, War Aims, and Religion. Athens (Ga.), 1988. P. 200-205.
³¹Stampp KM.Op. cit. P. 269.
³²McCardell J.Op. cit. Chap. 3.
³³Bynack V.P.Noah Webster’s Linguistic Thought and the Idea of an American National Culture // J. Hist. Ideas. 1984. N 45. P. 99-114;Webster N.On Being American: Selected Writings, 1783- 1828 / Ed. by H.D. Babbidge. N.Y., 1967. P. 168-174.
³⁴Anderson B.Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. L., 1983. Chap. 4.
³⁵Murrin J.M.No Awakening, No Revolution? More Counterfactual Speculations // Rev. Amer. Hist. 1983. N 11. P. 161-171.
³⁶Goen C.C.Broken Churches, Broken Nation: Denominational Schisms and the Coming of the Civil War. Macon (Ga), 1985. Chap. 4.
³⁷Bailyn B.The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge (Mass.), 1967;Idem.The Origins of American Politics. N.Y., 1968;Murrin J.M.Political Development // Colonial British America: Essays in the New History of the Early Modern Era / Ed. by J.P. Green, ^JR. Pole. Baltimore, 1984. P. 408-456.
³⁸ Colonies to Nation, 1763-1789: A Documentary History of the American Revolution / Ed. by J.P. Green. N.Y., 1975. P. 428;Thomas EM.Op. cit. P. 307;Murrin J.M.A Roof Without Walls: The Dilemma of American National Identity // Beyond Confederation: Origins of the Constitution and American National Identity / Ed. by R. Beeman., et al. Chapel Hill, 1987. P. 333-348.
³⁹BreenТ.Н.An Empire of Goods: The Anglicization of Colonial America, 1690-1776 // J. Brit. Studies. 1986. N 25. P. 467-499;Henretta J.A., Nobles G.H.Evolution and Revolution: American Society, 1600- 1820. Lexington (Mass.), 1987. Chap. 3;McCuskerJJ., Menard R..R.The Economy of British America, 1607-1789. Chapel Hill, 1985. Chap. 3, 4, 17;BailynВ.. De Wolf B.Voyagers to the West: A Passage in the Peopling of America on the Eve of the Revolution. N.Y., 1986. Chap. 2.
⁴⁰ John Adams to Nathan Webb, Oct. 12, 1755 // The Works of John Adams / Ed. by Ch.F. Adams. Boston, 1850- 1856. Vol. 1. P. 23; Charles Carroll of Carrolton to Charles Carroll, Sr. Nov. 12, 1763 // Maryland Hist. Mag. 1917. N 12. P. 21.
⁴¹Franklin B.The Interest of Great Britain Considered, with Regard to her Colonies and the Acquisition of Canada and Guadeloupe, 1760 // Papers of Benjamin Franklin. Vol. 9. P. 90-91; The Essays, Humour, and Poems of Nathaniel Ames…
⁴²Merritt R.L.Symbols of American Community, 1735-1775. New Haven, 1966. P. 62, 66,76, 20, 132, 143, 151, 153.
⁴³Cook E.The Sot-weed Factor (London, 1708) // Literature in America: The Founding of a Nation / Ed. by K. Silverman. N.Y., 1971. P. 270-283;BreenТ.Н.OfTime and Nature: A Study of Persistent Values in Colonial Virginia // Breen Т.Н. Puritans and Adventurers: Change and Persistence in Early America. N.Y., 1980. P. 164-196.
⁴⁴BridenbaughС.The Spirit of ’76: The Growth of American Patriotism before Independence, 1607-1776. N.Y., 1975. P. 33, 37, 117.
⁴⁵Winthrop J.The History of New England from 1630 to 1649 / Ed. by J Savage Boston, 1853. Vol. 2. P. 198-199.
⁴⁶Chauncy Ch.A Letter to a Friend Giving a Concise but Just Account… of the Ohio-Defeat. Boston, 1755. P. 12;Idem.A Second Letter to a Friend: Giving a More Particular Narrative of the Defeat of the French Army at Lake-George. Boston, 1755. P. 15-16.
⁴⁷ Journal of Josiah Quincy, Junior, 1773 // Mass. Hist. Soc. Proc 1915-1916. N 49. P. 454-455, 463, 466-468, 470, 477, 481.
⁴⁸ Abigail Adams to John Adams. March 31, 1776; John Adams to Abigail Adams. April 14, 1776 // Adams Family Correspondence / Ed. by L.H. Butterfield et al. Cambridge (Mass.), 1963. Vol. 1. P. 369, 381.
⁴⁹Washburn W.E.Governor Berkeley and King Philip’s War // New England Quart. 1957.N 30. P. 363-377.
⁵⁰ William Byrd II to John Perceval, Earl of Egmont, July 12, 1736 // The Correspondence of the Three William Byrds of Westover, Virginia, 1684-1776 / Ed. by M. Tinling. Charlottesville, 1977. Vol. 2. P. 487.
⁵¹ Gentleman’s Progress: The Itinerarium of Dr. Alexander Hamilton, 1744 / Ed. by С. Bridenbaugh. Chapel Hill, 1948. P. 145-146, 199.
⁵² Gerard G. Beekman to William Samuel Johnson, Des. 2, 1754; Beekman to David and William Ross, Jan. 24, 1768 // The Beekman Mercantile Papers, 1740-1799 / Ed. by Ph.L. White. N.Y., 1956. Vol. 1. P. 237, 516.
⁵³ Цит. по:Mintz MM.Gouveneur Morris and the American Revolution. Norman, 1970. P. 15.
⁵⁴ Diary and Autobiography of John Adams // Ed. by L.H. Butterfield et al. Cambridge (Mass.), 1961. Vol.2. P. 107.
⁵⁵Chalmers J.Plain Truth: Containing Remarks on a Late Pamphlet, Entitled Common Sense (1776) // Tracts of the American Revolution, 1763-1776 / Ed. by M. Jensen. Indianapolis, 1967. P. 467.
⁵⁶ Edward Rutledge to John Jay, June 29, 1776 // Letters of Delegates to Congress, 1774-1789 / Ed. by P.H. Smith et al. Wash. (D.C.), 1976. Vol. 14. P. 388.
⁵⁷ George Washington to Richard Henry Lee, Aug. 29, 1775 // The Writings of George Washington / Ed. by J.C. Fitzpatrick. Wash (D.C.), 1931-1944. Vol. 3. P. 450-451.
⁵⁸ Some Extracts from the Papers of General Persifor Frazer // Pennsylvania Mag. Hist, and Biogr. 1907. N 31. P. 129-144, 135.
⁵⁹ Philip Schuyler to Gouveneur Morris, Sept. 7, 1777 // The Spirit of Seventy-Six: TheStory of the American Revolution as Told by Participants / Ed. by H.S. Commager and R.B. Morris. Indianapolis, 1958. Vol. 1. P. 569.
⁶⁰ William Livingston to William Hooper, Aug. 29, 1776 // The Papers of William Livingston / Ed. by C.E. Prince et al. Trenton; New Brunswick, 1979-1988. Vol. 1. P. 128-129.
⁶¹Craven W.F.The Legend of the Founding Fathers. Ithaca, 1956;Shaffer AH.The Politics of History: Writing the History of the American Revolution, 1783- 1815. Chicago, 1975;Cohen L.H.The Revolutionary Histories: Contemporary Narratives of the American Revolution. Ithaca, 1980.
⁶²Alden J.R.The First South. Baton Rouge, 1961.
⁶³McCardell J.Op. cit. P. 38-48;Freehling W.W.Prelude to Civil War: The Nullification Controversy in South Carolina, 1816- 1836. N.Y., 1966. Chap. 9-10.
⁶⁴Malone D.The Public Life of Thomas Cooper, 1763- 1839. New Haven, 1926.
⁶⁵McCardell J.Op. cit. P. 60-71, 119-127, 253-254, 280-284.
⁶⁶ Ibid. P. 85-90, 107-113, 161-164.
⁶⁷Thomas EM.Op. cit. Chap. 3. P. 60-61.
⁶⁸Lynch J.The Spanish American Revolutions, 1808- 1826. N.Y., 1973. Vol. 11-21.
⁶⁹Brown R.H.The Republic in Peril: 1812. N.Y., 1964;Kaplan L.S.Jefferson and France. New Haven, 1967;Hickey DR.The War of 1812. Urbana, 1989.
⁷⁰McPherson J.M.The Battle Cry of Freedom: The Civil War Era. N.Y., 1988. Chap. 8. P. 245.
⁷¹Thomas EM.Op. cit. Chap. 5;Luraghi R.Op. cit. Chap. 8-11;Faust D.G.Op. cit. P. 17; McPherson J.M. The Battle Cry of Freedom. P. 314-315;Main J.T.The Sovereign States, 1775-1783. N.Y., 1973;Idem.Political Parties before the Constitution. Chapel Hill, 1973.
⁷²McPherson J.M.The Battle Cry of Freedom. P. 306-307;Kulikoff A.The Political Economy of Revolutionary War Service in Virginia // The Agrarian Origins of American Capitalism. Charlottesville, 1992. P. 152- 180.
⁷³McPherson J.M.The Battle Cry of Freedom. P. 854;Connelly Th.L., Bellows B.L.God and General Longstreet: The Lost Cause and the Southern Mind. Baton Rouge, 1982. P. 8.
⁷⁴McPherson J.M.The Battle Cry of Freedom. P. 854; The Toll of Independence: Engagements and Battle Casualties ofthe American Revolution / Ed. by H.H. Peckham. Chicago, 1974. P. 130-134.
⁷⁵McPherson J.M.Ordeal by Fire: The Civil War and Reconstruction. N.Y., 1982. P. 182- 183, 468;Idem.The Battle Cry of Freedom. P. 601.
⁷⁶McWhiney C, Jameson P.D.Attack and Die: Civil War Military Tactics and the Southern, Heritage. Univ. of Alabama press, 1982;Fleming Th.J.1776: Year of Illusions. N.Y., 1975.
⁷⁷McPherson J.M.Antebellum Southern Exceptionalism: A New Look at an Old Question // Civil War History. 1983. № 29. P. 230-244;Taylor W.R.Cavalier and Yankee: The Old South; and American National Character. N.Y., 1961.
⁷⁸Adams M.C.C.Our Masters the Rebels: A Speculation of Union Military Failure in the East, 1861- 1865. Cambridge (Mass.), 1978.
⁷⁹ Цит. по:McCardell J.Op. cit. P. 270-271.
⁸⁰Donald D.H.Liberty and Union. Chap. 4;Ferguson E.J.The Power of the Purse: A History of American Public Finance, 1776-1790. Chapel Hill, 1961.
⁸¹Mitchell R.Op. cit.;Frey S.R.The British Soldiers in America. Austin (Texas), 1981.
⁸²Wyatt-Brown B.Southern Honor: Ethics and Behavior in the Old South. N.Y., 1982;McPherson J.M.Battle Cry of Freedom. Chap. 1,3.
⁸³Anderson B.Op. cit.
⁸⁴Bardolph R.Inconstant Rebels: Desertion of North Carolina Troops in the Civil War // N.C. Hist. Rev. 1964. № 41. P. 163- 189;Idem.Confederate Dilemma: North Carolina Troops and the Deserter Problem // Ibid. 1989. № 66. P. 61-86, 179-2)0.
⁸⁵Frey S.Between Slavery and Freedom: Virginia Blacks in the American Revolution // J. South. Hist. 1983. № 49. P. 375-398.
⁸⁶Nevins A.The Ordeal of the Union. N.Y., 1947. Vol. I. Chap. 15.
⁸⁷Faust D.G.Op. cit;Genovese E.D.Roll, Jordan, Roll. P. 97-112. Цит. по:Bardolph R.Op. cit. P. 177.
⁸⁸Stampp KM.The Concept of a Perpetual Union. P. 3-36.
⁸⁹McCardell J.Op. cit. P. 38-48.
⁹⁰Johnson P.E.A Shopkeeper’s Millenium: Society and Revivals in Rochester, New York, 1815- 1837. N.Y., 1978.
⁹¹Barnes G.H.The Antislavery Impulse, 1830- 1844. Wash. (D.C.), 1933.
⁹² Цит. по:Donald D.M.Op. cit. P. 33.