Авраам Линкольн — Панегирик Генри Клею, 1852

Спрингфилд, 6 июля 1852 года

4 июля 1776 года народ нескольких маленьких и угнетенных колоний Великобритании, расположенных на атлантическом побережье Северной Америки, открыто заявил о своей национальной независимости, поверил в правоту своего дела и призвал бога войны, чтобы подкрепить это заявление. Народ был малочисленным, и все, чем он обладал,— это мудрые головы и смелые сердца. В первый год этой заявленной независимости, когда ее сохранение все еще было сомнительным и когда все еще шла кровавая борьба между решительными восставшими и их надменными бывшими господами, у непримечательных родителей в глухом уголке одной из этих колоний родился Генри Клей. Новорожденная нация и новорожденный ребенок начали жизненный путь вместе. Три четверти века они шли рука об руку. Они всегда были попутчиками. Нация преодолела все опасности, и сейчас она свободная, процветающая и могущественная. Ребенок повзрослел, достиг зрелости, старости и умер. Ко всем тревогам нации Генри Клей был неравнодушен, и теперь нация оплакивает этого человека.

На следующий день после его смерти одна из газет его политических противников отозвалась о нем в очень трогательных и прекрасных выражениях. И я хочу процитировать именно их, отчасти потому, что столь восторженный и возвышенный панегирик в устах политического сторонника мог бы показаться безвкусным, но главным образом по той причине, что сам я не сумел бы лучше выразить собственные мысли:

«Увы! Кто может постичь это — что Генри Клей умер?! Кто может постичь, что больше никогда эта величественная фигура не поднимется в залах заседаний  его страны, чтобы отразить бури анархии, когда она угрожает нам, или пролить масло мира на беспокойные волны, когда они бушуют и грозят разрушить все вокруг?! Кто может постичь, что труды этого могучего ума прекратились, что биение этого храброго сердца остановилось, что властного взмаха этой грациозной руки больше никто не увидит и что этот оратор с его волшебным красноречием, вещавший так, как никто не вещал, умолк — умолк навсегда?! Кто может постичь, что этот поборник свободы, поборник цивилизованного мира и всех народов в самом деле пал?! Увы!

В те мрачные часы опасности и страха, которые испытала наша страна — и которые она может испытать снова, — к кому могли обратиться люди за советом и наставлением?! Такие указания могут дать лишь мудрость, опыт и патриотизм, и только безграничное доверие нации может принять их. Возможно, среди всех великих и одаренных людей нашей страны остается лишь один, на чьи плечи может быть возложена священная мантия ушедшего государственного мужа. Лишь один, который, пока мы пишем эти строки, несомненно, льет слезы над гробом своего брата и друга — да, неизменного друга, хотя и далекого в политическом отношении настолько, насколько партии могли отдалить их. Да, именно в такое время все мелкие партийные различия исчезают. И мы видим лишь размах, величие, благородные черты ушедшего государственного деятеля. Мы не просим разрешения склониться у его ног и смешать наши слезы со слезами тех, кто всегда были его политическими сторонниками,— нам не нужно этого разрешения. Мы заявляем, что это наше право, хотя чувствуем, что это, скорее, наша привилегия. Генри Клей принадлежал своей стране и всему миру, ни одна партия не может притязать на людей, подобных ему. Его успех был всенародным, о его славе говорит сама земля, память о нем сохранится, пока не будет стерто последнее слово письменной истории.

Генри Клей умер! Он испустил свой последний вздох вчера в двадцать минут двенадцатого в своем кабинете в Вашингтоне. Казалось бы, тем, кто следовал за ним в общественных делах, более к лицу произносить панегирики и воздавать особые почести в память о прославленном покойном. Однако у всех американцев есть право выражать горе в связи с этой смертью, потому что имя и слава этого человека являются национальным достоянием. Как в вопросе свободы он рассматривал страну не как Север, Юг, Восток, Запад, но лишь как Союз, который хранит всех в своем священном круге, так и горе, испытываемое его соотечественниками, охватило всю федерацию. Генри Клей выбрал карьеру общественного деятеля. Уже в юности он посвятил себя государственной службе; это происходило в тот период всемирной истории, который вполне справедливо считается выдающейся эрой человечества. Генри Клей был свидетелем начальных потрясений Французской революции. Он видел восхождение и крах Наполеона. Он был призван к законотворчеству ради Америки и руководил ее внешней политикой, когда вся Европа оказалась ареной войны соперничающих династий и когда эта борьба за превосходство угрожала правам всех нейтральных государств. Его голос призывал к войне и миру в противостоянии с Великобританией.

Когда Греция восстала против турок и провозгласила независимость, слова поддержки Генри Клея слились с другими призывами к свободе. Когда Южная Америка сбросила рабскую зависимость от Испании, Боливар цитировал его речи перед своими войсками. Имя этого поборника свободы славили и будут славить оба полушария, ибо оно

Одно из тех имен бессмертных,
Что не для смерти рождены!1

Пылкий патриотизм и глубокую государственную мудрость Генри Клея дополняло качество, которым владеют немногие одаренные люди,— его красноречие, оно было непревзойденным. В способности трогать сердца людей он не знал себе равных, и этот божественный по своему происхождению дар самым выдающимся образом проявился в борьбе с внутренней междоусобицей. По меньшей мере в трех важных случаях этот великий человек успокоил наши гражданские волнения авторитетом и влиянием, которыми не обладал ни один другой политик его возраста и эпохи. И в дни нашего последнего внутреннего разлада, когда весь Союз содрогался до самой сердцевины, уже старцем он покинул уют частной жизни и нанес смертельный удар по вражде братьев с силой своей молодости чередой достижений в Сенате, которые сами по себе принесли бы бессмертие, если сравнить их с деяниями любого государственного мужа любой эпохи. Клей изгнал демона, который завладел нашим политическим устройством, и принес мир встревоженной стране. Увы! Это свершение стоило ему жизни. День за днем он все глубже сходил в могилу, его бледное, но благородное чело признательная страна увенчала тройным венком. Да покоится прах его в мире, тогда как дух этого достойнейшего гражданина нашей страны займет свое место среди великих и доблестных мужей, живших прежде него!»

Хотя в соответствии с обычаем подобное выступление обязывает привести краткий очерк жизни усопшего, в случае мистера Клея это в меньшей степени необходимо, чем в большинстве других. Ибо его биографию писали и переписывали, читали и перечитывали в течение последних двадцати пяти лет — за исключением нескольких недавних событий его жизни, вся она настолько хорошо известна, насколько возможно. Поэтому краткий очерк, который я намереваюсь привести, нужен лишь для связности моего выступления.

Генри Клей родился 12 апреля 1777 года в округе Хановер в штате Виргиния. О его отце, который умер, когда Генри было четыре или пять лет, мало что известно, кроме того, что он был уважаемым человеком и проповедником баптистского толка. Образование мистера Клея до конца жизни было сравнительно ограниченным. Я говорю «до конца жизни», потому что он, насколько я могу судить, все время старался пополнять свои познания. Отсутствие более совершенного образования в юности мистера Клея, хотя об этом и следовало бы сожалеть, преподает нам по меньшей мере один ценный урок: в нашей стране едва ли кто-то может быть настолько беден, чтобы не иметь возможности, если он хочет, приобрести достаточную ученость и стать уважаемым человеком.

В двадцать три года мистер Клей получил разрешение на адвокатскую практику и переехал в Лексингтон, штат Кентукки. Там он начал и продолжал эту практику до 1803 года, когда впервые был избран в законодательное собрание штата Кентукки. На последующих выборах его переизбирали, и он служил в легислатуре штата до осени 1806 года, когда занял освободившееся место в Сенате Соединенных Штатов на одну лишь сессию. В 1807 году мистер Клей снова прошел в палату представителей штата Кентукки и был избран спикером этого органа. В 1808 году его переизбрали в палату представителей штата, а в 1809 году он снова занял освободившееся место в Сенате Соединенных Штатов на два года. В 1811 году Генри Клей был избран в Палату представителей Соединенных Штатов и в первый же день своего пребывания там занял место спикера. В 1813 году его вновь избрали спикером.

В начале 1814 года, во время нашей последней войны с Великобританией, мистер Клей, вместе с другими, был представителем нашей страны на переговорах о мире, который заключили во второй половине того же года. После возвращения из Европы его снова избрали в Нижнюю палату Конгресса, и в декабре 1815 года он занял свое старое место спикера, которое сохранял, с одним лишь кратким перерывом, во все последующие переизбрания до инаугурации Джона Куинси Адамса в марте 1825 года. Тогда Клей был назначен государственным секретарем и занимал эту важную должность до инаугурации генерала Джексона в марте 1829 года. Затем мистер Клей вернулся в Кентукки и возобновил адвокатскую практику которой занимался до осени 1831 года, когда легислатура Кентукки снова отправила его в Сенат Соединенных Штатов. Неизменно переизбираясь, он продолжал быть сенатором до марта 1848 года, когда подал в отставку Однако в декабре 1849 года он снова занял место в Сенате, которое покинул лишь за несколько дней до смерти.

Из вышесказанного видно, что период от начала государственной службы мистера Клея в 1803 году до ее завершения в 1852-м занимает без одного года полстолетия и сумма всех перерывов этой службы не достигает десяти лет. Однако продолжительность государственной службы — это лишь малая толика в истории жизни Генри Клея. В течение всего этого времени из всех ныне здравствующих американских политиков он неизменно вызывал самую сильную любовь и самую безоговорочную приверженность сторонников и наибольший трепет противников. Он играл ведущую и самую выдающуюся роль в преодолении всех великих испытаний, которые сотрясали нашу страну и угрожали прочности Союза, в особенности таких серьезных, как Миссурийский кризис, Нуллификационный кризис и недавний кризис, связанный с проблемой рабства на новоприобретенных территориях.

В 1824 году Генри Клей впервые стал кандидатом в президенты и потерпел поражение. И хотя он также проиграл на президентских выборах 1832 и 1844 годов, с 1824 по 1848 год не было такого времени, когда бы значительная часть американского народа не стремилась с воодушевлением и надеждой возвести его на президентство. Для других проиграть — значило быть забытыми. Но для этого человека проигрыш был незначительным эпизодом, неспособным повлиять на него или умалить всеобщее уважение к нему. Даже те представители двух партий, кого избрали на высокую должность, отклонив его кандидатуру, прожили более краткую политическую жизнь, чем он, и оставили Генри Клея сиять высоко на политическом небосклоне. Джексон, Ван Бюрен, Гаррисон, Полк и Тейлор взошли на этот небосклон позже и закатились намного раньше, чем он.

Чары, и чары долговечные, с помощью которых Клей привлекал к себе души людей, были подлинным волшебством. Кто может постичь его? Превосходство этого человека, вероятно, проистекало не из какого-то одного качества, но из удачного сочетания нескольких свойств личности. Он был непревзойденно красноречив, однако многие красноречивые люди терпели полное поражение в жизни и как категория не могут быть названы безусловно успешными. Его мудрость была глубока, однако многие мудрецы жили и умерли незамеченными. Его воля была неукротима, однако это качество часто приводит лишь к бесполезному упрямству его обладателя. Это были главные качества мистера Клея. Ни одно из них не является очень необычным. Однако все вместе они редко сочетаются в одном индивиде, и, вероятно, именно этим объясняется, почему люди, подобные Генри Клею, столь редки в мире.

Красноречие этого человека заключалось не в типических примерах и фигурах речи, не в антитезах и изящном построении предложений, как это бывает у многих образцово красноречивых людей, но, скорее, в его глубоко убежденном тоне и пылкой манере, которые могут проистекать лишь из великой искренности и абсолютной уверенности говорящего в правоте и важности своего дела. Именно это по-настоящему трогает струны сочувствия, и те, кто слышал мистера Клея, не могли избежать воздействия его речи или впоследствии забыть полученное впечатление. Все свои усилия он направлял на практические результаты. Никогда не говорил только ради того, чтобы его услышали. Генри Клей не произносил речей в День независимости или панегириков, подобных этому. Ни один политик или государственный деятель не избегал столь последовательно всего, что может вызвать раскол Союза. Все, что делал этот великий гражданин, он делал для всей страны. При разработке своих мер он всегда обозревал каждую часть политического поля и безошибочно взвешивал все конфликтующие интересы. Убежденный — и, безусловно, это убеждение истинно,— что весь мир главные свои надежды возлагает на сохранение Союза наших штатов, он всегда был бдительным и осторожным со всем, в чем содержалась даже малейшая тенденция к их разделению.

С начала и до конца преобладающей чертой мистера Клея была глубокая преданность делу человеческой свободы — сильное сочувствие угнетенным во всем мире и горячее желание им помочь. Это было его главной и всепоглощающей страстью. Всю жизнь в своих поступках он руководствовался этим чувством. Этот великий человек любил свою страну потому, что это была его родина, но более всего потому, что это была свободная страна. Он горел рвением к ее развитию, процветанию и славе, поскольку видел в этом развитие, процветание и славу человеческой свободы, человеческих прав и человеческой природы. Он желал преуспевания своим соотечественникам, потому что они были его соотечественниками, но главным образом ради того, чтобы весь мир узнал, что свободный народ может преуспевать.

То, что взгляды и поступки мистера Клея всегда были мудрейшими, не нуждается в подтверждении и тем более сейчас, когда столь многие расходящиеся во мнениях люди в один голос прославляют его память. Свободный народ во времена мира и покоя, не подавляемый общей опасностью, естественным образом разделяется на партии. В подобные времена человек, который не является членом ни одной из политических организаций, не обладает и не может обладать влиянием. Поэтому мистер Клей принадлежал к одной из партий. Последние полстолетия он играл выдающуюся роль при разрешении всех великих политических споров своей страны, и порой значительная часть его соотечественников сомневалась в мудрости его курса и отвергала его. Сейчас, разумеется, неуместно говорить об этом подробно. Однако во многих других случаях относительно его курса едва ли возникали даже малейшие разногласия среди разумных и патриотичных американцев. Такими событиями были война 1812 года, Миссурийский компромисс, Нуллификационный кризис и недавний политический компромисс.

В 1812 году мистер Клей все еще был молодым человеком, хотя уже достаточно известным. Тогда на повестке дня был вопрос о том, следует ли нам начинать войну с Великобританией. Меньшинство не соглашалось с тем, что Конгресс должен объявить войну, в то время как большинство, хотя и склонялось к войне, несколько лет колебалось и не осмеливалось поступать решительно. При этом британские враждебные действия все умножались и становились все более смелыми и серьезными. В большей степени благодаря мистеру Клею, чем кому-либо еще, эта борьба завершилась решением Конгресса. Вопрос об объявлении войны был вынесен на рассмотрение высшего законодательного органа и быстро прошел всю последовательность этапов, и почти на каждом из них мистер Клей произносил речь. Помимо логики, с которой был представлен вопрос, благородное вдохновение, присущее этому оратору, как никому другому, пробудило и наполнило силами его сторонников, а также смутило и подавило всякую оппозицию.

Несколько его речей того времени были напечатаны в газетах и сохранились до наших дней, однако лучшая из них утрачена навсегда. Когда Клей произносил эту речь, обозреватели забыли о своей профессии, уронили карандаши и сидели околдованные от начала и до конца. Эта речь живет сейчас лишь в памяти немногих стариков, и воодушевление, с которым они лелеют воспоминание о ней, поистине поразительно! Точный слог этой речи мы уже не воспроизведем, но никогда не забудем того глубокого чувства, с которым Генри Клей защищал дело несправедливо казненного матроса, заклинал дух Революции, обращался к именам Отиса, Генри и Вашингтона, призывал отстаивать интересы, гордость, честь, славу нации, стыдил и язвил робость сторонников, высмеивал, опровергал испепелял безрассудство внутренних врагов, бросал вызов Британскому льву, все нарастая, расширяясь и ускоряясь в своем течении, призыв Клея давал сигнал к атаке, наступлению, натиску, упорной борьбе и великой победе, которые, словно воочию, проходили перед глазами приведенных в восторг слушателей.

Важным и волнующим был вопрос войны 1812 года, однако проницательных политиков страны он никогда не тревожил так сильно, как разразившийся через время Миссурийский кризис. Этот кризис возник из прискорбного источника разлада — рабства негров. Когда принималась наша федеральная Конституция, мы не владели территориями, выходящими за границы штатов, за исключением местности к северо-западу от реки Огайо и к востоку от Миссисипи. Те земли, из которых впоследствии сформировались штаты Мэн, Кентукки и Теннесси, были частью Массачусетса, Виргинии и Северной Каролины. Что до Северо-Западной территории, то еще до принятия Конституции было оговорено условие, что рабство никогда не проникнет туда. При допуске в Союз штатов, выделенных из этой принадлежащей нам еще до принятия Конституции территории, никаких или почти никаких существенных осложнений в связи с рабством не возникало. Те из новых образований, которые прежде были частью старых штатов, наследовали в вопросе рабства родительскому штату, а те, которые сформировались из Северо-Западной территории, соблюдали упомянутое условие.

Однако в 1803 году мы приобрели у Франции Луизиану, которая включала в себя, среди прочих, те земли, на которых потом был образован штат Миссури. В отношении этого штата рабство не было предварительно запрещено. И когда в 1819 году Миссури постучался в двери Союза с заявкой на вступление, приняв конституцию штата, которая не запрещала рабства, и с фактическим рабством на своей территории, почти все представители нерабовладельческих штатов выразили протест. Сразу же началась жестокая и яростная борьба. Всех мыслящих людей она встревожила сильнее, чем любой из прошлых кризисов, поскольку, в отличие от них, она разделяла страну по географическим границам. По другим спорным вопросам у каждой из противоборствующих сторон были свои приверженцы и противники в любой местности страны и едва ли не в каждой семье, поэтому такие разногласия не могли вызвать разделения Союза. Но иначе было с вопросом рабства в Миссури. В связи с ним прослеживалась географическая граница, которая разделяла противоположные стороны.

И в этом была опасность. Мистер Джефферсон в то время был уже на покое; он писал об этом кризисе:

«Давно я перестал читать газеты и следить за общественными делами, так как был уверен, что они находятся в хороших руках, и довольствовался своей ролью пассажира корабля, которому скоро сходить на берег. Однако этот вопрос огромной важности, подобно шаровой молнии в ночи, разбудил меня и наполнил ужасом. Я сразу же истолковал его как возможное предвестие гибели Союза. Правда, этот конфликт успокоился на время. Но это лишь краткая передышка, а не окончательное решение. Географическая граница, соответствующая важному принципу, нравственному или политическому, как только она воспринята и укреплена яростными страстями людей, никогда не сотрется, и каждый случай недовольства будет лишь углублять ее. С полным сознанием истины я могу сказать, что на свете нет человека, который пожертвовал бы большим, чем я, чтобы освободить нас от этого тяжкого позора любым доступным способом.

Отказ от права собственности подобного рода — ибо так это ошибочно называют — это пустяк, который не стоил бы мне и секундного размышления, если бы таким образом можно было достичь общего освобождения рабов и экспатриации, и я полагаю, что постепенно и при необходимых жертвах это возможно. Но сейчас дело обстоит так: мы схватили волка за уши и не можем ни удержать его, ни благополучно отпустить. Справедливость на одной чаше весов, самосохранение на другой».

Мистер Клей, в то время конгрессмен, видел опасность и все свои силы направил на то, чтобы отвратить ее. Как я уже говорил, кризис начался в 1819 году и завершился лишь в 1821-м. Миссури не желал уступать, и Конгресс (то есть большинство в Конгрессе) повторными голосованиями показал свою решимость не принимать этот штат в Союз, пока Миссури не пойдет на уступки. После нескольких неудач и больших усилий со стороны мистера Клея представить вопрос таким образом, чтобы большинство согласилось на принятие штата, голосование снова отвергло Миссури, и, как всем казалось, окончательно. Зловещая тьма опустилась на страну. Все были убеждены, что отказ принять Миссури равносилен распаду Союза: те штаты, в которых было узаконено то, за что отвергли Миссури, грозили выйти из Союза и присоединиться к Миссури. Все протестовали и осуждали это решение, но никто не знал, как его предотвратить. Трудность заключалась не только в том, что нужно было убедить представителей рабовладельческих штатов пойти на уступки; просто у каждого из них были еще избиратели, перед которыми конгрессменам с Юга предстояло держать ответ. Мистера Клея, хотя он уже был утомлен и истощен, призвали возобновить усилия для достижения компромисса. Он откликнулся на этот призыв, внес в свой план примирения благоразумные поправки, подкрепленные трудами отдельных конгрессменов и его непреодолимым красноречием, и наконец обеспечил принятие штата Миссури. Все уже знали, насколько ярко и пленительно его красноречие, однако теперь стало ясно, что оно является лишь украшением или, самое большее, орудием его изобретательного гения и его преданности родной стране в день крайней опасности.

После Миссурийского компромисса — хотя часть американского народа и расходилась с ним во взглядах, а большинство часто противостояло ему в обычных вопросах государственного управления — вся страна неизменно считала Генри Клея мастером по преодолению кризисов. Поэтому, когда разразился Нуллификационный кризис и совсем недавно, когда снова обострился вопрос рабства в связи с новоприобретенными территориями, урегулирование возникших проблем с общего согласия было возложено на мистера Клея. И каждый раз он справлялся с поставленной задачей так, что это в точности соответствовало общественным ожиданиям.

Усилия мистера Клея в поддержке южноамериканцев и, позднее, в отстаивании интересов греков, когда эти народы вели борьбу за свою политическую свободу, являются прекраснейшими и благороднейшими украшениями нашей истории и со всей полнотой отражают то, что, как я уже говорил, было руководящей страстью этого великого человека,— его любовь к свободе и правам людей, бескорыстная, ради них самих.

Я часто был вынужден упоминать отечественное рабовладение, поэтому не могу закончить, не остановившись более подробно на взглядах и поступках мистера Клея в отношении этого института. Принципы и чувства Генри Клея всегда отвергали рабство. И самые его ранние, и одно из его последних политических усилий, разделенные полувековым промежутком, служили постепенному освобождению рабов. Он не считал, что в вопросе гражданских прав негров следует исключить из человеческого рода. И тем не менее мистер Клей владел рабами. Он вступил в жизнь, когда рабство уже успело широко распространиться и глубоко укорениться, и не находил, как и все другие мудрые люди, способа, с помощью которого можно было бы уничтожить рабство и при этом не породить еще большего зла для дела человеческого освобождения. Поэтому как его чувства, так и его разум всегда побуждали этого человека избегать обеих крайностей в таком сложном вопросе.

Все, кто был бы готов расколоть на части наш Союз, порвать в клочья его Конституцию и даже сжечь последнюю Библию, лишь бы мгновенно упразднить рабство, вместе с его сомневающимися сторонниками уже заслужили справедливое проклятие. Имя, мнения и влияние мистера Клея неизменно и, как я полагаю, действенно противостояли им. Однако я хотел бы, с вашего позволения, противопоставить его имя, мнения и влияние и другой крайности — тому малому, но все увеличивающемуся числу людей, которые ради увековечивания рабства начинают попирать и поносить хартию свободы белого человека, а именно декларацию, что «все люди сотворены свободными и равными». Насколько мне известно, последним более-менее заметным американцем, который пытался сделать подобное, был покойный Джон Кэлхун. И вскоре после него, если я не ошибаюсь, это проявилось в нескольких посланиях губернатора Южной Каролины. Нас, однако, не слишком удивляют политические ереси и эксцентричности Южной Каролины1. Однако лишь в прошлом году я с изумлением прочитал письмо, которое якобы написано одним очень уважаемым и влиятельным священником Виргинии и которое с явным одобрением напечатала одна из сент-луисских газет. Это письмо, на мой взгляд, содержит очень неподобающие выражения:

«Мне прекрасно известно, что в некоторых Библиях есть изречение, которое отсутствует в моей. Профессиональные аболиционисты используют его чаще, чем любой другой пассаж Священного Писания. Оно пришло, насколько я могу проследить, от святого Вольтера, было освящено Томасом Джефферсоном и с тех пор почти повсеместно считается каноническим: «Все люди рождены свободными и равными».

Это подлинная монета политической валюты нашего поколения. Однако с сожалением я должен сказать, что ни разу не встречал двух людей, в отношении которых это было бы верно. Впрочем, я признаю, что никогда не встречал и сиамских близнецов, поэтому не буду догматически утверждать, что никто никогда не видел подтверждения сего мудрого афоризма».

Сколь странно это звучит в республиканской Америке! Подобное было неслыханно на заре нашей республики. Давайте сравним это с выражениями истинно государственного мужа, чью жизнь мы сейчас вспоминаем и чью смерть оплакиваем. Я цитирую речь мистера Клея, произнесенную перед Американским колонизационным обществом в 1827 году:

«Нас упрекают в том, что обсуждением этого вопроса мы причиняем вред. Однако ничей домашний покой наше общество не нарушает. Оно не обращается к рабам, чтобы ослабить их долг повиновения. Оно не посягает ни на чью собственность. У общества нет ни желания, ни возможности посягать на чью- либо собственность без согласия владельца. Исполнение нашей программы не уменьшит, но, наоборот, повысит стоимость оставшейся собственности. Наше общество образовано свободными людьми и ограничивает себя только свободными. Мы не несем ответственности за сопутствующие последствия. Не общество произвело ту великую нравственную революцию, которую проявила наша эпоха. Что сделали бы те, кто упрекает нас в этом? Если они хотели бы подавить все стремления к свободе и окончательному избавлению от рабства, им пришлось бы сделать нечто большее, чем препятствовать великодушным усилиям нашего общества. Им пришлось бы вернуться в начальную эпоху нашей свободы и заставить замолчать то орудие, которое своим громом ежегодно возвещает о радостном возрождении Дня независимости. Они вынуждены были бы возобновить работорговлю со всеми присущими ей зверствами. Им пришлось бы пресечь труды британских филантропов, пытающихся облегчить положение несчастных рабов Вест-Индии. Нашим противникам следовало бы задержать движение Южной Америки к освобождению от невольничьего труда. Им пришлось бы загасить нравственные светочи вокруг нас и уничтожить ярчайший факел из всех — тот, который являет собой Америка для погруженного во тьму мира и который указывает всем народам путь к их правам, свободам и счастью. И даже если бы сторонники рабства достигли всех этих целей, их работа не была бы завершена. Им нужно было бы проникнуть в саму человеческую душу и искоренить свет разума и любовь к свободе. Тогда и только тогда, когда возобладают всеобщие тьма и отчаяние, можно будет увековечить рабство и подавить все сочувствие и все человечные и великодушные усилия свободных людей в пользу той несчастной части нашего рода, которая обречена на неволю».

Американское колонизационное общество было основано в 1816 году. Мистер Клей, хотя и не был в числе создателей, являлся одним из первых его членов, в течение многих лет избирался его президентом и умер на этом посту. Колонизационное общество было одним из самых лелеемых предметов личной заботы и раздумий Генри Клея, и то, что его имя было связано с этой организацией, вероятно, стало ее главной внешней опорой. Наш великий соотечественник не считал изъяном то, что общество косвенно способствовало освобождению рабовладельцев от беспокойного присутствия свободных негров. Но это было далеко не главным в оценке заслуг колонизационного общества. В той же речи, которую мы цитировали, Генри Клей говорит:

«Есть нравственная оправданность в идее возвращения в Африку ее детей, чьих предков оторвала от нее безжалостная рука обмана и насилия. Побывав в чужой стране, они вернутся на свою родную землю, обогащенные плодами религии, цивилизации, закона и свободы. Это может оказаться одним из величайших замыслов Правителя Вселенной, чьи пути неисповедимы для близоруких смертных: изначальное преступление так превратится в небывалое благословение для этой самой несчастной части человечества».

Эта мысль о возможности будущего спасения черной расы и Африканского континента была высказана двадцать пять лет назад. И каждый прошедший после этого год лишь укреплял надежду на осуществление этой возможности. И да исполнится она! Страна Фараонова была наказана десятью казнями, и хозяев ее поглотило Красное море за то, что они пытались удержать пленный народ, служивший им более четырехсот лет. Да не постигнут подобные бедствия нас! Если нынешнее и грядущие поколения наших соотечественников присоединятся к колонизационной надежде, преуспеют в освобождении нашей страны от опасного присутствия рабства и в то же самое время восстановят пленный народ на его давно потерянной родной земле с блестящими перспективами на будущее — притом что произойдет это постепенно и не навредит ни одной расе и ни одному человеку, — это станет поистине славным свершением! И если усилия мистера Клея приблизили это свершение, то исполнилось самое горячее желание этого великого человека, ибо именно этими трудами он принес наибольшую пользу своей стране и человечеству.

Однако Генри Клей умер. Его долгая и насыщенная событиями жизнь завершилась. Наша страна богата и могущественна. Но сможет ли она и дальше быть тем, чем она была и должна быть, без Генри Клея? Эпоха нуждалась в подобном человеке, и Господь в промысле своем дал нам его. Но он ушел. Будем стараться, насколько это в силах смертных, быть достойными дальнейшей заботы Божественного Провидения и уповать, что во всех будущих испытаниях нашей страны Оно снабдит нас орудиями защиты и спасения!

• 1
  Из поэмы Фитц-Грина Халлека «Марко Боцарис», посвященной герою греческой освободительной войны.