Рабство, Гражданская война и Реконструкция: новейшая историография

Ни один из периодов нашей национальной истории не был для американцев настолько привлекательным, как эра гражданской войны. И ни один из них не стал предметом для стольких исследований, подготовленных историками прошлого поколения, как этот. В соответствии с традицией исследователи гражданской войны обращали все возраставшее внимание на ежедневную, будничную жизнь простых американцев. Под воздействием такого подхода появились новые решения старых историографических проблем этого периода, а на передний план исследований выдвинулись такие вопросы, как региональные особенности существования института рабства, влияние гражданской войны на белых, не владевших рабами, роль черных американцев в обострившемся секционном кризисе. И если новые исследования подчас, казалось бы, дробят историю на фрагменты, обобщая исторический опыт лишь отдельных групп людей, а историки продолжают расходиться в своих интерпретациях ключевых проблем, то в настоящее время возникает и синтез исторического знания, в свете которого рабство рассматривается как наиболее критическая проблема всей довоенной жизни США и основная причина гражданской войны, а последствия эмансипации — как главные сюжеты войны и реконструкции.

Вполне доказуемым является тот факт, что наиболее внушительная часть работ, выпущенных американскими историками за последние 30 лет, посвящена переоценке роли «особого института» Юга. Но до того, как новые взгляды смогли достаточно укрепиться, нужно было отмести традиционные интерпретации, доминировавшие в этой области до середины 1950-х годов. Приняв концептуально предположение о том, что рабство являлось цивилизирующим институтом, появление которого было вызвано расовой неполноценностью афро-американцев, историки предыдущего поколения нарисовали соответствовавший этому образ жизни на плантации — с минимальными наказаниями, приличными условиями жизни и установившейся к взаимному удовлетворению сторон общей системой отношений между хозяином и рабом, выражавшейся в принципе «отдай — бери». Будучи в большинстве случаев неприбыльным рабство, по мнению этих историков, скорее поддерживалось во имя заботы о расовых и культурных факторах, а не по экономическим причинам и, вполне возможно, умерло бы «мирным», естественным образом, не вмешайся в этот процесс гражданская война1.

Полномасштабное опровержение этого традиционного подхода появилось только в начале эры современного движения за гражданские права, серьезно повлиявшей на оценку историками развития расовых отношений в прошлом. Опровержение это исходило от Кеннета М. Стэмпа, который понял, что, если отбросить тезис о том, что рабы были неполноценной расой, требующей цивилизирующего влияния, все здание традиционных представлений об этом разрушится до основания. Стэмп изображал плантацию как арену постоянного конфликта между хозяином, заботившимся в основном лишь о максимальном увеличении собственной прибыли, и рабами, находившимися постоянно в состоянии, близком к восстанию2.

Если Стэмп развеял прежние мифы о рабстве, то Стэнли Элкинз впервые привлек внимание к тому, что стало главным предметом исследования этого поколения историков, — к мироощущению самого раба. Находясь под впечатлением исследований, в которых утверждалось, что другие страны, познавшие институт рабства, такие, как Бразилия, были в значительно меньшей степени, нежели США, отмечены печатью распространения расовых предрассудков (тезис, впоследствии подвергавшийся критике со стороны других историков), Элкинз утверждал, что в этой стране институт рабства обрел особенно гнетущие формы, лучшей аналогией которых был нацистский концентрационный лагерь. Более жесткого и бескомпромиссного критика американского рабства, чем Элкинз, трудно себе и предстазить, и тем не менее он был гораздо меньше заинтересован в исследовании конкретных условий жизни раба, чем в изучении психологического воздействия всего института рабства на его жертвы — как с черным, так и с белым цветом кожи. Элкинз пришел к выводу о том, что культура и самоуважение были отняты у раба институтом рабства, раб же при этом оставался «инфантилизи- рованной» личностью, неспособной к восстанию и психологически зависящей от своего хозяина3.

Сравнительно-исторический подход Элкинза побудил историков в дальнейшем помещать «особый институт» американского Юга в широкий контекст истории западного полушария, преодолевая таким образом узкие рамки теории «американской исключительности», служившей фундаментом многих оценок национальной истории США. В то же время сравнительный анализ Элкинза оттенил уникальные качественные характеристики рабовладельческого общества Старого Юга, в котором в отличие от стран Карибского моря белое население значительно превышало по численности негритянское4. Однако наиболее удивительным является следующее: Элкинз, несмотря на то, что лишь немногие авторы впоследствии согласились с’ его выводами, сумел выдвинуть на первый план проблему «культуры рабов», которая с тех времен продолжает доминировать в историографии. Целое поколение историков выступило со стремлением показать в своих исследованиях, что рабы не столько превращались в «самбо» и полностью зависели от своих хозяев, но создавали жизнеспособную, полуавтономную культуру среди себе подобных. Для доказательства тезиса о том, что рабы обладали своей собственной системой ценностей, честолюбивыми стремлениями и осознавали себя как личность, эти историки обратились к новому, до того времени еще не тронутому кругу источников — песням рабов,»спиричузлз», нарративным источникам, оставленным беглыми рабами, интервью бывших рабов, сделанными в течение 1930-х годов по проектам Администрации общественных работ, а также к книгам регистрации браков5. Их исследования стали главным компонентом развернувшейся в 1960-1970-х годах широкой работы по переписыванию американской истории «снизу вверх». Изучение культуры рабов продолжало доминировать в историографии истории рабства и в 1980-х годах. И лишь недавно Питер Колчин в работе, посвященной сравнению американского рабства и русской крепостной зависимости, заявил о том, что исследователи не должны терять из виду то обстоятельство, что плантаторы в США обладали огромной властью, которая распространялась на все стороны жизни раба, а также преграды, существовавшие на пути создания независимости внутри общины рабов6.

Два института в жизни рабов — церковь и семья — стали объектами наиболее детального критического анализа историков. Жизнеспособность, мировоззрение и отличительные черты самого обряда религии рабов указывали на гибкость и живучесть африканского культурного наследства и тот предел, до которого негры ухитрялись сопротивляться дегуманизирующему влиянию «особого института» Юга. Негры отвергали ту интерпретацию христианства, которую исповедовали белые и которая подчеркивала необходимость покорности, смирения и обещала избавление от страданий не на земле, а в загробной жизни. Напротив, они стали рассматривать себя как избранный Богом народ, наподобие детей Израилевых, а свою рабскую зависимость и возможную свободу в будущем — как часть предопределенного божественного плана. В тексте Библии они искали и находили прежде всего образы тех, кто сумел преодолеть жизненные напасти — Даниила, убежавшего из логова льва; Давида, убившего Голиафа; и в особенности Моисея, уведшего свой народ на обетованную землю свободы. В самой религии негры нашли средство выживания и сохранения своего достоинства в условиях рабства, а в своей церкви — почву для развития форм негритянского лидерства, независимого от контроля со стороны белых. Проповедники были главными организаторами известнейших негритянских заговоров XIX в. — вспомним лишь Габриэла Проссера (1800 г.), Денмарка Виси (1822 г.) и религиозного наставника Ната Тернера (1831 г.)7. Вместе с тем изучение негритянского сказочного фольклора, в особенности историй о Братце Кролике, указывает на наличие в них некоторой воображаемой инверсии реальных ежедневных властных отношений на плантации — как более слабые создания могли перехитрить сильных, полагаясь только на свой ум. В негритянской религии и фольклоре исследователи нашли весомые подтверждения того, что рабы понимали, что их эксплуатируют, и верили в неизбежность освобождения из оков рабства8.

Подобно исследованиям роли негритянской церкви и религии, изучение института семьи в жизни рабов показало, что он не только не был разрушен рабством и выжил, но и сохранил целый ряд совершенно особых ценностей, свидетельствующих о частичной автономии общины рабов. Герберт Г. Гатмэн, перу которого принадлежало наиболее исчерпывающее исследование этой проблемы, подтвердил известный тезис о том, что семья негров находилась под постоянной угрозой разрушения из-за частых распродаж рабов хозяевами. И тем не менее он нашел убедительные доказательства того, что большинство рабов жили «традиционными» семьями с двумя родителями, что многие браки между рабами длились долго и что сам процесс нарекания ребенка именем свидетельствовал в негритянских семьях об осознании своей семейной родословной на одно или два поколения назад9.

Последователи Гатмэна внесли в изучение института семьи рабов методики, возникшие в области истории женщин в США. Исследуя «внутреннюю экономику» жизни рабов (как и на что рабы использовали время, свободное от работы на своих хозяев), они открыли в негритянских семьях наличие своеобразного разделения труда, согласно которому женщины в своей основной массе были ответственны за уход за детьми, приготовление пищи, проведение уборки дома, а мужчины занимались охотой, рыбной ловлей и повседневными делами вне дома. Семья рабов испытывала в своем развитии скорее не влияние черт «матриархата», описанных в традиционной литературе, а тенденций к утверждению мужского превосходства, как и в семьях белых, которые ее окружали10.

Совсем недавно историки предприняли попытку пойти дальше широких обобщений в изучении всего Юга как целого — к исследованию различных региональных особенностей, обеспечивших появление отличительных черт довоенного рабства. В течение длительного времени считалось общепризнанным, что в городах, где многие рабы работали в качестве квалифицированных ремесленников и были в значительной степени независимыми от хозяев, институт рабства существенно отличался от того, каким он был в аграрных областях. Но лишь недавно исследователи на основе детального анализа выяснили, что рабство в аграрных регионах, не входящих в зону «Королевства хлопка», породило совершенно особые формы организации труда, влиявшие на жизнь как черного, так и белого населения. В районах, где производился сахар и рис, где требовались огромные инвестиции капитала для поддержания на должном уровне ирригационных систем, а также молотильного и мельничного оборудования, возникли плантаторские элиты, чье богатство ставило их на самый верх социальной лестницы в довоенном обществе. В этих районах рабы пользовались некоторым минимумом возможной ежедневной автономии — работавшие на рисовых полях сами устанавливали собственный трудовой ритм в рамках системы скорее индивидуальных, нежели групповых заданий; тогда как в сахаропроизводящих областях, как и в странах Вест-Индии, семьи негров были прикреплены к индивидуальным наделам земли. В обоих случаях рабы использовали свое свободное время для производства и продажи своих собственных сельскохозяйственных продуктов и имели возможность накопления собственности, развивая таким образом осведомленность в делах рынка в несравненно большей степени, чем их собратья в районах производства хлопка11. На Верхнем Юге, более того, переход от производства табака к выращиванию пшеницы уменьшил прежнюю потребность в круглогодичном использовании рабочей силы, что вело к увеличению числа рабов, получивших вольную от хозяев (в Мэриленде к 1860 г. половина негритянского населения уже была свободной)12.

Внимание, проявленное исследователями к региональным особенностям института рабства, обогатило и наши представления о свободных неграх на Юге. Те из них, которые проживали на Верхнем Юге, работали в качестве сельскохозяйственных рабочих либо неквалифицированных наемных работников на производстве в городах и часто были связаны семейными узами с теми неграми, которые еще находились в рабстве, ощущали себя теснейшим образом сопричастными с общиной рабов. Совершенно другой была ситуация в портовых городах Глубокого Юга, в особенности в Чарльстоне и Новом Орлеане. Здесь возникла процветавшая группа свободных от рабства цветных с более светлой, чем у негров кожей; заполнив лакуну в социальной иерархии, которая существовала между рабами и свободными, а также черными и белыми, они создали для себя довольно широкую сеть процветавших школ, церквей и других институтов, стараясь не иметь ничего общего с рабами, жившими рядом с ними. Однако эта свободная цветная элита вскоре начала играть заглавную роль в вихре политики времен гражданской войны и реконструкции13.

Поначалу новый подход историков к изучению социальных и культурных аспектов жизни на плантациях сопровождался явным недостатком внимания к не имевшим рабов белым беднякам Юга, которые составляли большинство населения этого района. Географические деления внутри Старого Юга в значительной мере совпадали или шли параллельно с классовыми и расовыми делениями в южном обществе. Вследствие этого на Верхнем Юге, заселенном преимущественно белыми, развивались общественные отношения, которые существенно отличались от отношений, принятых в штатах так называемого Черного пояса, где проживало большинство плантаторов и рабов. И лишь не так давно историки стали делать попытки исследования этого мира. Стивен Хан нарисовал образ белых фермеров-йоменов, в значительной степени обеспечивавших себя всем необходимым, не обладавших, как правило, рабами либо имевших не более одного раба, живших на периферии рыночной экономики и всячески старавшихся обеспечить автономность своих небольших местных общин. Помимо всего прочего, книга Хана ввела в научный оборот новые материалы о степени различия и схожести между обществами Севера и Юга. Мир йоменов Юга существенно отличался от ориентированной на рынок жизни фермеров Среднего Запада, что предполагало, по мысли автора, значительно меньшее проникновение системы коммерческих ценностей в общество довоенного Юга, чем это было в тот же период на Севере14.

Взгляд на рабство как основу экономического и социального порядка Юга, который по всем основным параметрам отличался от предвоенного Севера, в доведенной до наибольшего совершенства форме содержится в работах Юджина Д. Дженовезе, наиболее влиятельного и авторитетного у настоящего поколения исследователя проблем Старого Юга. Дженовезе утверждал, что американское рабство, даже будучи впаянным в систему мировой капиталистической экономики, дало жизнь совершенно уникальным формам социальных отношений. Рабство служило не столько простой формой вложения капитала, сколько фундаментом определенного образа жизни, который становился с течением времени все более изолированным и непохожим на образ жизни на Севере. Рабство дало толчок развитию иерархического общества, основанного на патернализме — идеологии, связывающей доминирующий и подчиненные классы в сложный конгломерат отношений взаимной ответственности и обязательств. Мировоззрение рабовладельцев разительно отличалось от таких характерных черт образа мышления на Севере, как соревновательный индивидуализм и стремление к приобретательству. Они считали себя ответственными за благополучие своей большой «семьи» иждивенцев, включавшей помимо рабов белых женщин и детей на плантациях15. Элизабет Фокс-Дженовезе показывает, каким образом жены плантаторов принимали и подкрепляли в своей повседневной жизни эти патерналистские ценности16.

Образ Старого Юга как социального и экономического болота, напоминавшего полуфеодальную европейскую периферию, не получил, однако, всеобщего одобрения. Прямо противоположная точка зрения была принята историками, которые считали, что довоенный Юг скорее находился в русле развития ведущих тенденций мирового прогресса XIX в., нежели выбивался из этого русла. Подобная интерпретация наиболее тесно ассоциировалась с исследованиями «клиометристов» — Роберта Фогеля и Стенли Энгермана, которые базировались на двух новых методах: математическом анализе количественных источников с помощью ЭВМ и применении современной неоклассической экономической теории в изучении исторических проблем. Первый их них значительно расширил возможности отыскания четких и ясных ответов на вопросы статистического порядка (к примеру, Фогель и Энгерман показали, что рабство было прибыльным институтом, который вовсе не собирался исчезать самопроизвольно по экономическим мотивам). Второй же сводил на нет само существование проблемы особенности развития Старого Юга, поскольку допускал, что рабовладельческое общество функционировало в соответствии с теми же закономерностями рыночной экономики, что и общество Севера.

Выводя систему ценностей и мотиваций как белых, так и негров из анализа собранного статистического материала экономического характера, Фогель и Энгерман приходят к выводу, что плантаторы и рабы вели себя по отношению друг к другу с позиций рационального учета своих интересов. Первые были заинтересованы прежде всего в увеличении производства, повышении его эффективности и прибыльности, тогда как вторые, в равной с плантаторами мере вдохновленные капиталистической этикой, стремились к осуществлению собственных честолюбивых планов в надежде на социальную мобильность внутри самой системы рабства (например, получить возможность сменить работу в поле на работу кучера). Другие историки утверждают, что довоенные Север и Юг не только разделяли общую систему ценностей, но и обладали общим опытом территориальной экспансии и политической демократизации (для белых). Этот акцент на общие ценности делает сложной задачу объяснения причин гражданской войны. Однако реальный уровень довоенного развития Юга оставался почвой для продолжавшихся споров17.

Еще ни одному историку не удалось соединить появившиеся новые методики в изучении рабства с последовательным изложением всей эволюции американского рабства с начала колониального периода до наступления эры «Короля хлопка». Исследователи истории рабства были первыми, бросившими вызов изложению американской истории с позиций теории «консенсуса», которая доминировала в историографии в 1950-х годах; как позднее признал Ричард Хофстедтер, ее ведущий сторонник, она не смогла объяснить совершенно очевидную реальность гражданской войны18. В настоящее время уже более не возможно рассматривать особый институт как какую-то разновидность отклонения, существующую вне магистральных путей развития Америки. Скорее рабство было тесно связано со становлением западной цивилизации, экономическим развитием нации в довоенный период и структурой национальной политики. Приверженцы школы «новой политической истории» в американской историографии, такие, как Майкл Холт, утверждали, что столкновения в сфере культуры между соперничавшими этническими и религиозными группами в большей степени, чем различные идеологические позиции по вопросам национальной политики, формировали основы поведения блоков избирателей на Севере. С этой точки зрения республиканская партия возникла как средство, с помощью которого реформаторы Новой Англии пытались распространить свои культурные нормы, включая воздержание от алкоголя, неприятие иммиграции и католицизма, равно как и антирабовладельческую идеологию, на всю американскую нацию, а демократическая партия объединила тех — включая южных плантаторов и иммигрантов на Севере, — кто был предан идее сохранения местной автономии и сопротивления культурному вторжению новоанглийского пуританизма19.

Те историки, которые, напротив, видели в рабстве основу общества, существенно отличавшегося от современного ему Севера, стремились также увидеть в республиканцах носителей антирабовладельческой идеологии, глубоко укоренившейся в маленьких городах и аграрных районах Севера. «Идеология свободного труда» укрепляла превосходство общества Севера над «застойным» рабовладельческим Югом и рассматривала распространение рабства как угрозу намерениям рабочих Севера достичь экономической независимости, что являлось очевидным правом всех членов «свободного общества». Критика рабства еще самим Линкольном прочно покоилась на идеологии «свободного труда», поскольку он считал, что этот институт нарушал права рабочих на обладание продуктами своей деятельности и отказывал в возможности улучшить условия жизни человека с помощью усердного труда. Для представителей школы «новой политической истории» избрание Линкольна президентом в 1860 г. не несло в себе никакой реальной угрозы Югу, а сецессия была вызвана совершенно иррациональным «кризисом страха». Для тех же историков, которые подчеркивают наличие идеологического конфликта между двумя фундаментально различными обществами, сецессия отражала имевшую смысл оценку опасности, проистекавшей от прихода к власти политической партии, враждебной образу жизни на Юге20.

В отличие от работ, ориентированных в первую очередь на изучение военной истории конфликта, последние монографии о гражданской войне выдвигают на передний план исследования те же проблемы, которые доминируют в новейшей историографии довоенной истории21. Если рабство было центральной проблемой всей довоенной жизни Америки, то совершенно очевидно, что его отмена трансформировала природу самой войны. Внимание, проявленное к изучению жизненного опыта рабов, белых бедняков, не имевших рабов, а также освобожденных негров, изменило наше понимание самого хода войны и ее влияния на американское общество. Более того, историки все чаще стали осознавать, какое воздействие оказала война на участвовавших в ней, углубив существовавшие между ними разногласия и вызвав к жизни новые социальные конфликты. Хотя термины «Север» и «Юг» продолжают использоваться историками как неизбежные сокращения, в настоящее время уже не представляется возможным показывать Союз или Конфедерацию как единые монолиты.

В исследованиях историков часто анализируются шаги, которые сделали конгресс и президент Линкольн на пути от изначальной политики в войне, нацеленной исключительно на сохранение Союза, к признанию необходимости освобождения рабов в качестве главной цели войны. Большинство американцев, конечно же, связывают конец рабства с Прокламацией об эмансипации от 1 января 1863 г. Однако в настоящее время представляется очевидным, что Прокламация лишь подтвердила то, что в реальности уже происходило на фермах и плантациях Юга. Что бы не декларировали политики и военные командиры в своих декретах и приказах, негры с самого начала воспринимали гражданскую войну как возможность положить конец их рабской зависимости, и сила их сообщества, выкованная в условиях гнета рабства, дала им возможность отыскать пути к свободе, появившиеся в ходе войны. По мере того как союзная армия занимала территорию сначала на периферии Конфедерации, а затем и в ее центре, тысячи рабов бежали от своих хозяев на Север, пересекая линию фронта. Некоторые из них затем совершали опаснейшие путешествия «домой» для того, чтобы увести с собой членов своей семьи. Множились донесения о «деморализирующем» и «непокорном» поведении рабов на плантациях, в особенности после появления где-нибудь вблизи союзных войск. Как писал один из северян — очевидец событий ноября 1862 г., рабство «уничтожено навсегда и ничего уже более не стоит, что бы там ни говорил об этом мистер Линкольн или кто-либо еще»22.

И тем не менее по многим причинам именно Прокламация об освобождении, а не битвы при Геттисберге и Виксберге ознаменовала собой поворотный пункт в войне, ибо она превратила войну армий в борьбу двух обществ, укрепляя в мыслях тех, кто считал, что победа Союза в войне приведет к социальной революции на Юге. В такой борьбе компромисс был невозможен: война должна была продолжаться вплоть до безусловной капитуляции одной из сторон. Более того, Прокламация впервые разрешала призыв негров в армии северян в больших масштабах. К концу войны в армиях служило уже около 180 тыс. негров — свыше 1/5 всего негритянского населения Соединенных Штатов в возрасте от 18 до 45 лет. Как явствует из издания сборника документов того времени, осуществленного группой исследователей во главе с Ирой Берлин, набор негритянских формирований в армии вдохнул новую жизнь в обещание эмансипации рабов. Особенно заметным это было в Мэриленде, Кентукки и Миссури, которые остались в Союзе и поэтому не включались в сферу действия Прокламации об освобождении. В этих штатах мобилизация на службу в армию на определенный срок являлась единственным путем к освобождению от рабства.

В самой армии негры были кем угодно, но только не равными людям с белым цветом кожи. Они служили в отдельных подразделениях, с самого начала получали меньшую плату за службу, чем белые рекруты, в основном были приписаны к выполнению самых утомительных и неприятных обязанностей и терпели оскорбления со стороны белых офицеров. И все же к концу войны служба негров в армии изменила отношение к ним всей нации, а также их собственное самосознание. В первый раз в американской истории большие по численности группы негров рассматривались в качестве равных с белыми перед законом — пусть только лишь законом военного времени, — а бывшие рабы впервые почувствовали, как безличная сила закона заменяет персональную власть их хозяев. Именно на военной службе значительные массы освобожденных негров впервые учились читать и писать, и из них затем вышли многие способные лидеры периода реконструкции23.

Война, разорвав те узы, которые ранее связывали хозяина и его раба, углубила противоречия, существовавшие среди белого населения Юга. Так же, как и в случае с довоенным Югом, детальные исследования жизни белых фермеров Юга проведены были лишь недавно. Как бы то ни было, остается мало сомнений в том, что все возраставшее недовольство среди йоменов Верхнего Юга фатальным образом сказалось на военных усилиях Конфедерации. С самого начала войны нелояльность курсу Конфедерации была широко распространена в горных районах Юга. В 1861 г. от штата Вирджиния отделилась Западная Вирджиния — район, населенный экономически независимыми фермерами и отрезанный от остальной территории штата Голубыми горами; а йомены Восточного Теннеси хранили верность Союзу с самого начала войны. Война и военная политика Конфедерации способствовали возникновению социальных конфликтов и антивоенных настроений. С учетом того, что институт рабства постоянно ослаблялся акциями самих негров, правительство Конфедерации нацеливало свою политику на защиту интересов плантаторского класса, что в свою очередь раскалывало общество Юга.

Многие белые южане, не владевшие рабами, убеждались в том, что они несут на своих плечах непомерное и несправедливое бремя налогов, в особенности прямые натуральные реквизиции на армейские нужды и вызывавший ненависть 10-процентный натуральный налог на сельскохозяйственную продукцию, ставившие под сомнение возможность для фермера Верхнего Юга прокормить свою семью. Но именно закон о воинской повинности убедил многих йоменов, что «это война богатых, в которой сражаются друг с другом бедные». Практика призыва на военную службу, согласно которой рекрут мог выставить вместо себя другого человека, а взамен предоставить в распоряжение командования 20 рабов, годных к службе, белый мог вообще быть исключенным из списка призывников, воспринималась с глубоким негодованием в районе Верхнего Юга. В результате к 1863 г. на Юге распространились сопротивление призыву и дезертирство — фактически маленькая гражданская война на фоне собственно гражданской войны, подрывавшая военную мощь Конфедерации и ускорявшая ее поражение. Более того, некоторые области Верхнего Юга, лежавшие на пересечении стратегических путей сообщения, были буквально опустошены в результате наступлений войск Севера и мародерства банд дезертиров. Таким образом, экономическая и политическая карта белого Юга была перекроена войной. Значительная часть Верхнего Юга была обращена в зону бедности, что представляло собой угрозу экономической независимости йоменов и открывало путь для послевоенного распространения арендаторства. Многие графства в Восточном Теннеси и западной части Северной Каролины в течение десятилетий игнорировали демократическую партию на выборах, оставаясь республиканскими по своим политическим симпатиям даже после того, как все остальное белое население Юга объединялось под знаменами демократической партии 24.

Для Союза точно так же, как и для Конфедерации, война стала временем перемен. Хотя историки по-разному оценивают степень влияния конфликта на экономический рост страны, нет никакого сомнения в том, что большинство отраслей промышленности преуспевали в своем развитии, а.сельское хозяйство процветало вследствие того, что ушедших в армию Севера сельскохозяйственных рабочих заменили на фермерских полях машины. Больше того, война связала будущее возникавшего класса промышленников с республиканской партией и общенациональным государством, мощь которого значительно возросла в ходе конфликта. Экономическая политика администрации Линкольна — введение высоких протекционистских тарифов, строительство трансконтинентальной железной дороги, введение общенациональных платежных средств («гринбэков»), формирование новой общенациональной банковской системы — сместила центр коммерческих интересов в торговле с сельскохозяйственной на промышленную продукцию и сконцентрировала контроль за кредитами в руках ведущих банков Нью-Йорка. Однако так же, как и на Юге, политика военного времени играла на руку оппозиции, угрожавшей воспрепятствовать военным усилиям Севера. Обогащение промышленников и держателей облигаций выглядело несправедливым в глазах рабочих, реальные доходы которых катастрофически падали в связи с инфляцией. Расширявшиеся полномочия федерального правительства приходили в острое противоречие со священными традициями местной автономии. И, наконец, огромные изменения в области расовых отношений, вызванные эмансипацией, побудили выступить с безобразными контратаками сторонников превосходства белой расы25.

Хотя и не так широко распространенные, как на Юге, эти группы, выступавшие против войны и ее последствий, объединились вместе на несколько ужасных дней в июле 1863 г., создав прецедент нью-йоркского бунта против призыва в армию — крупнейшего гражданского восстания в американской истории, если не считать, конечно же, самого мятежа на Юге. Вызванный изначально негодованием населения по поводу условий призыва на военную службу (как и на Юге, политика призыва в Союзе допускала возможность откупиться от военной службы) , бунт быстро перерос во всеобщее выступление против всех символов нового порядка, созданного республиканской партией и гражданской войной. Главные удары восставших обрушились на государственных чиновников — в особенности на ведающих призывом в армию офицеров и полицейских, а также на фабрики, доки, дома состоятельных республиканцев и, помимо всего прочего, на негров, многих из которых линчевали или выкинули из города26.

Бунты выявили наличие классовой и расовой напряженности на Севере и поставили весьма сложные вопросы об истинных целях и характере войны. Может ли общество, в котором расовая ненависть укоренилась так глубоко, обеспечить хотя бы минимум социальной справедливости по отношению к бывшим рабам? Эта проблема обретала новую остроту по мере того, как война приближалась к концу. В последнее время в публикациях историков подчеркивается влияние самого факта прохождения неграми военной службы на эволюцию позиции республиканской партии в расовом вопросе. При этом утверждается, что корни приверженности партии решению вопроса о предоставлении неграм гражданских прав в период реконструкции следует искать в событиях последних месяцев гражданской войны27. Однако выдвижение в центр политической жизни вопроса о предоставлении неграм избирательных прав произошло в этот период вовсе не благодаря деятельности конгресса или президента. Это было достигнуто с помощью политической мобилизации свободных негров Нового Орлеана, которые вынудили национальных политических лидеров заняться разрешением этого вопроса по мере того, как штат Луизиана, возглавляемый созданным по приказу Линкольна обновленным правительством, попытался воссоединиться с Союзом.

Если до войны свободные негры Луизианы не воспринимали негров-рабов как равных себе, то развитие событий в 1864 г. направило их на путь радикализма. Они были шокированы отказом Конституционного конвента Луизианы 1864 г., отменившего рабство в штате, распространить политические права на сообщество свободных негров. Вместе с этим они отвергали систему организации труда, установленную генералом армии Союза Натаниэлем Бэнксом, которая принуждала освобожденных негров подписывать трудовые соглашения на плантациях и не делала различия между ранее свободными неграми и бывшими рабами, распространяя и на тех, и на других действие новых статусов о «бродяжничестве». Со все более возраставшей настойчивостью лидеры свободных негров Нового Орлеана требовали, чтобы право голоса было дано как ранее свободным, так и освобожденным от рабства в годы войны неграм28.

Их жалобы на правительство Луизианы были услышаны в Вашингтоне. Вопрос о предоставлении неграм права голоса был поставлен на повестку дня для обсуждения на сессии конгресса, которая собралась в декабре 1864 г. Когда работа сессии подошла к концу в марте 1865 г. вопрос об избирательном праве для негров все еще не был решен. Это безвыходное положение побудило Линкольна впервые выступить в поддержку предоставления права голоса неграм, служившим в армии Севера и «наиболее смышленым» среди остальных29. Речь Президента, хотя и не являлась прямым подтверждением прав негров, давала возможность утверждать, что негры сыграют свою роль в формировании политического курса Юга в период реконструкции. После смерти Линкольна и вступления в должность президента Эндрю Джонсона дела, однако, приняли совершенно другой оборот. В новейших исследованиях Лаванды Кокс, посвященных анализу отношения Линкольна к вопросам о рабстве и расах в течение его президентства, опровергаются распространенные выводы о том, что планы проведения реконструкции обоих президентов по существу были идентичны (утверждение, авторство которого принадлежало самому Джонсону, хотя он и не показал себя ни разу столь же гибким политиком в вопросе прав негров, как Линкольн)30.

Таким образом, историки сегодня не столько рассматривают гражданскую войну как событие, разрешившее все проблемы, которые разделяли американцев прежде, сколько подчеркивают, что ее важнейшие достижения — сохранение Союза и освобождение рабов — завещали послевоенному миру груз вопросов, оставшихся без ответов. Они акцентируют также внимание на том, каким образом последствия этих достижений времен войны — более сильное национальное государство и растущее осознание того, что негры должны будут получить равные с белыми гражданские права, — сами вызывали оппозиционные им тенденции. Война закончилась, однако и на Севере, и на Юге еще тлел конфликт по поводу законности освобождения негров.

Ни один из периодов американского прошлого не подвергался более глубокой переоценке за последние 30 лет, чем период реконструкции. Как и в случае с переоценкой института рабства, историки начали с развенчания прежнего одностороннего взгляда на проблему, в течение долгого времени доминировавшего в историографии, а затем перешли к созданию новых, все более глубоких и многомерных интерпретаций. В соответствии с концепцией, начало которой было положено еще в XIX в. оппонентами наделения негров правом голоса и утвердившейся в исследовательской литературе начала нынешнего века, бурные годы после окончания гражданской войны стали периодом бесконечного обмана в политической и социальной жизни. Саботируя попытки Эндрю Джонсона немедленно восстановить южные штаты в составе Союза в качестве полноправной его части, радикальные республиканцы навязали власть негров поверженной Конфедерации. За этим последовала настоящая оргия коррупции и преступно некомпетентного правления, в которой лидировали недобросовестные «саквояжники» (северяне, отправившиеся на Юг в поисках службы исключительно для того, чтобы пожинать плоды победы Севера и «делить добычу»), скалаваги (белые южане, помогавшие в работе новым правительствам на Юге за личную выгоду) и, наконец, невежественные и инфантильные освобожденные от рабства негры, неспособные к ответственному использованию доверенной им власти.

После длительного и ненужного страдания, сообщество белых южан объединилось для свержения этих «черных» правительств и восстановления «гомруля» (этот эвфемизм использовался ими для обозначения узаконенного превосходства белой расы) 31.

Основываясь на том, что наделение негров избирательными правами было грубейшей ошибкой всего периода гражданской войны, традиционная интерпретация американской истории оказалась живучей на протяжении многих десятилетий, так как соответствовала очевидным в США политическим и социальным реалиям — проводившейся политике лишения негров права голоса и сегрегации негритянского населения, а также образованию единого Юга под эгидой демократической партии. Однако наступление «второй реконструкции» (времени движений за гражданские права) вызвало появление новой концепции о первой, так же как это случилось в 1960-е годы, когда доминировала революционная концепция.

В чрезвычайно короткие сроки практически каждая деталь прежней точки зрения была отвергнута или пересмотрена. Эндрю Джонсон, еще вчера представавший высокоинтеллектуальным защитником конституционных принципов, оказался на поверку расистским политиком, слишком тупоголовым, чтобы пойти на компромисс со своими оппонентами. Зайдя в тупик в своих отношениях с конгрессом, чего Линкольн, бесспорно, сумел бы избежать, Джонсон чрезвычайно быстро развалил собственное президентство32. Радикальные республиканцы, освобожденные от приписываемых им ранее мстительных мотивов, оказались идеалистами в лучших традициях реформаторства XIX в. Их лидеры — Чарльз Самнер и Таддеуш Стивенс — уже работали над решением проблемы предоставления неграм равных прав задолго до того, как появилась возможность получить от этого какую-либо серьезную политическую выгоду. Их политика реконструкции основывалась на принципах, а не на простом политическом авантюризме или стремлении к получению личной выгоды. А приверженность делу защиты гражданских прав освобожденных негров — главный вопрос, по которому разделились мнения конгресса и президента, — оказалась вовсе не атрибутом поведения маленькой группы экстремистов, но разделялась многими членами республиканской партии33.

Вместе с тем период так называемой «черной реконструкции», начавшийся после 1867 г., был показан как время чрезвычайного прогресса на Юге. Восстановление разрушенных войной общественных институтов, основание первой на юге системы общественных школ, попытки создать модель межрасовой политической демократии на руинах института рабства — все это были заслуживавшие похвалы достижения, а не элементы «трагической эры», как писали историки об этом ранее34.

Злодеи и герои из традиционной нравоучительной пьесы встали в очередь на переоценку. Бывшие рабы были по достоинству оценены как политическая сила, однако «всевластия черных» никогда не существовало, так как за пределами Южной Каролины негры были представлены в органах власти лишь небольшими группами чиновников реконструкции. Большинство «саквояжников» оказались вовсе не авантюристами с врожденным отсутствием щепетильности, а бывшими солдатами армии Союза, искавшими новые экономические возможности на послевоенном Юге. Скалаваги, как оказалось, были собирательным образом «старых» вигов, которые первыми воспротивились сецессии южных штатов, и белых бедняков Юга, в течение долгого времени отвергавших доминирующую роль плантаторов в жизни южан и видевших в реконструкции возможность переделать южное общество на более демократический лад. Что же касается коррупции, то должностные преступления правительств реконструкции были крошечными в сравнении с современными им скандалами на Севере (времена босса Твида, дела компании Креди Мобилье и Круга Виски), и поэтому вряд ли можно возлагать большую вину за них на бывших рабов. Наконец, ку-клукс-клан, чьи кампании насилия против негров и белых республиканцев замалчивались либо оправдывались прежними историками, был показан как террористическая организация, которая калечила и убивала своих политических противников для того, чтобы лишить негров завоеванных ими прав35.

К концу 1960-х годов старые интерпретации истории реконструкции были полностью заменены на противоположные. Большинство историков соглашались, что, если реконструкция была «трагической» эрой, то только потому, что изменения не пошли далеко, в особенности в земельном вопросе, т.к. земля не была распределена между бывшими рабами и таким образом их обретенные политические права не были подкреплены экономической базой. Вплоть до 1970-х годов этот акцент на «консервативном» характере радикальной реконструкции был главной темой многих исследований. Например, было выяснено, что гражданская война вовсе не привела к уходу с исторической арены старого плантаторского класса и не означала прихода к власти новой предпринимательской элиты на Юге. Исследования различных социальных групп внутри южного общества показали, что плантаторам удалось пережить войну и добиться того, что ни земельные владения, ни социальный престиж не пострадали36.

Отрицание каких-либо существенных изменений в период реконструкции, однако, не привело к созданию единой и неуязвимой концепции эпохи, участники которой были убеждены в том, что пережили социальную и политическую революцию. Вот почему самые новейшие работы о реконструкции, наряду с вынужденным признанием упущенных возможностей, имеют тенденцию к оценке его как времени глубоких изменений в жизни Юга и всей нации.

При изучении рабства как исторического феномена некоторые исследователи реконструкции попытались поместить американский опыт адаптации к итогам освобождения негров в широкий контекст развития мировой истории и показать, что было уникальным в этом опыте, а что нет. Ни само рабство, ни его отмена не свидетельствовали об уникальности опыта США. А вот реконструкция была уникальной, ибо являла собой пример драматического эксперимента, в ходе которого негры всего лишь за несколько лет после их освобождения от рабства сумели получить всеобщее избирательное право для мужчин и реально воспользоваться средствами политической власти37.

Как и в новейших работах о рабстве и гражданской войне, в последних исследованиях истории реконструкции отмечаются границы, в которых негры сами помогали формировать контуры грядущих в стране преобразований. Леон Литвак в исследовании, проливающем свет на многочисленные калейдоскопические отклики самих негров на отмену рабства, показал, что во всех сферах бывшие рабы стремились добиться как можно более полной независимости в своей ежедневной жизни. Такие социальные институты, как церковь и семья, существовавшие и при рабстве, в новых условиях еще более укрепились, при этом одновременно обретали рождение все новые и новые институты подобного рода. Освобожденные негры прилагали огромные усилия для того, чтобы разыскать своих родных и близких, с которыми их разлучило рабство. Многие негритянки, предпочитая уделять больше внимания своим семьям, отказывались от работы на хлопковых полях, внося таким образом свой вклад в образование послевоенного «дефицита рабочей силы». Продолжавшееся сопротивление всем попыткам плантаторов привязать несовершеннолетних негров исполнявшимися в судебном порядке контрактами об «ученичестве» к работе на долгосрочных принудительных условиях показало, что главной заботой освобожденных негров оставалась собственная семейная жизнь. Негры почти повсеместно вышли из приходов церквей, контролировавшихся белыми, основывая собственные независимые религиозные организации. Помимо последних везде возникали также самые различные братские, благотворительные общества и организации взаимопомощи. Несмотря на помощь, оказываемую реформаторскими организациями Севера и федеральным правительством, именно сами негры часто брали на себя инициативу в основании новых школ. Неверным по существу оказались и прежние убеждения историков в том, что избирательное право было незаслуженно дано индифферентному к политике негритянскому населению. Как показали исследования, в 1865 и 1866 гг. повсеместно на Юге прокатилась волна негритянских конвентов, требовавших для негров гражданского равенства перед законом и права голоса38.

Как и в любой другой стране, покончившей с рабством, в США вслед за освобождением негров развернулась ожесточенная борьба вокруг создания новой системы труда, которая должна была заменить институт рабства. Конфликт между бывшими хозяевами, стремившимися воссоздать дисциплинированную рабочую силу, и неграми, желавшими обретения возможно более полной экономической самостоятельности, в огромной степени определил экономические, политические и расовые отношения на Юге в период реконструкции. Плантаторы были уверены, что их собственное выживание и будущее процветание всего Юга напрямую зависели от способности возобновить производство продукции с помощью использования дисциплинированного бригадного труда, как это было в условиях рабства. Для достижения этих целей правительства, основанные президентом Эндрю Джонсоном в 1865 г., создали всеохватывающую систему законов о бродяжничестве, ввели уголовные наказания за нарушение контракта, равно как и другие меры, в общем известные под названием «черных кодексов» и направленные на то, чтобы возвратить освобожденных негров к работе на плантациях. Как показал Дэн Т. Картер в работе, посвященной изучению периода президентской реконструкции, неспособность лидеров «самореконструкции» белого Юга согласиться с итогами освобождения негров вызвала негодование на Севере, фатальным образом ослабила поддержку президентской политики и сделала радикальную реконструкцию неизбежной39.

Из конкретных условий разрешения конфликтов на плантациях в различных частях Юга возникли свои новые системы труда. В местах, где производился хлопок, стало доминировать кропперство (издольщина). В рамках компромисса между интересами негров, желавших земли, и плантаторов, заинтересованных в дисциплинированной рабочей силе, каждая негритянская семья в этих местах обрабатывала свой участок земли, а урожай в конце года делился между плантатором и работником. В областях, в которых выращивался рис в условиях, когда плантаторы оказались неспособны привлечь внешний капитал, необходимый для ликвидации военной разрухи, а негры заявили о твердом намерении держаться за землю, захваченную в 1865 г., крупные плантации развалились на куски и негры получили возможность и право приобретать небольшие участки земли для ведения самостоятельного фермерского хозяйства. В областях производства сахара групповые работы на полях выжили, несмотря на отмену рабства. Как бы то ни было, во всех этих областях экономические возможности негров были ограничены тем, что рычаги кредита находились в руках белых, а также капризами мирового рынка, переживавшего длительный период падения цен на сельскохозяйственную продукцию. Важно подчеркнуть, однако, что степень контроля плантаторов за ежедневной жизнью работников радикально изменилась с отменой рабства40.

Коренные социальные преобразования, последовавшие после завершения гражданской войны, были отмечены также историками, исследовавшими жизнь белых фермеров Юга. Разорение и опустошение, которые несла с собой война, породили цепь событий, постоянно изменявших характер полунатурального хозяйства фермеров и их образ жизни. Перед лицом этой экономической катастрофы йомены изо всех сил цеплялись за собственные фермы. Однако, нуждаясь в денежных займах на покупку семян, инвентаря и тяглового скота, необходимых для восстановления хозяйства, многие из них залезали в долги и были вынуждены отказаться от своей экономической самостоятельности и заняться производством хлопка. Область, где большинство белых фермеров когда-то имели свою собственную землю, все более вовлекалась в систему арендных отношений, испытывая при перепроизводстве хлопка недостаток продуктов питания41

Экономические преобразования на послевоенном Юге коренным образом повлияли на ход политики реконструкции. Как показала практика принятия «черных кодексов», правительства штатов могли играть жизненно важную роль в определении прав собственности и ограничении договорных прав плантаторов и работников. Не удивительно, что, когда республиканцы пришли к власти на волне поддержки негритянских избирателей, они уничтожили все законодательные акты, нацеленные на поддержание дисциплины на плантациях, и добились повышения статуса издольщиков (кропперов), предоставив им право первоочередности при разделе урожая. Они начали также осуществление амбициозной программы строительства железных дорог, надеясь превратить Юг в часть страны с многоотраслевым развивающимся хозяйством, которое предоставило бы более широкие экономические возможности и белым, и неграм. Однако, как показал Марк Саммерс, она не только не достигла поставленных экономических целей, но и вызвала резкое повышение налогов, еще более усугубив и без того бедственное положение йоменов (поддерживавших реконструкцию на начальном этапе из-за обещанного списания всех их долгов), и сократила расширение массовой базы республиканской партии за счет голосов белых на Юге. Осуществление программы помощи железнодорожному строительству стало основой для развития коррупции, которая поколебала законность правительства реконструкции как в глазах их южных противников, так и в глазах сторонников на Севере42.

Негритянскому населению реконструкция впервые предоставила шанс иметь свой голос в общественных делах и почувствовать на себе попытки правительства штатов Юга служить их интересам. Недавние исследования негритянской политики показали как то, каким образом негритянские лидеры пытались обеспечить интересы и нужды своих избирателей, так и те препятствия, которые помешали им делать это эффективно. В широкомасштабном исследовании политики в штате Южная Каролина Томас Холт доказал, что многие общенациональные негритянские лидеры того периода являлись выходцами из старой чарльстон- ской элиты свободного цветного населения, консервативные экономические воззрения которой сделали их невосприимчивыми к надеждам освобожденных негров на получение земли. Анализ политики в штате Луизиана привел к получению подобных же выводов. Таким образом, свободные негры в условиях, когда требования гражданского и политического равенства негритянского населения были со всей остротой поставлены войной и реконструкцией, оказались не в состоянии найти способы борьбы с бедственным экономическим положением бывших рабов43.

Однако на местном уровне большинство негритянских чиновников и должностных лиц сами были в прошлом рабами. Хотя исследования политики реконструкции на локальном уровне едва только начались из-за многих объективных сложностей профессионального характера, препятствовавших их более раннему появлению, уже выясняется, что те негры, которые в свое время добились особого статуса как рабы — такие, как священники и ремесленники, — сформировали впоследствии и основную массу должностных лиц в местных органах власти. К ним относились также пока еще малоисследованные негры-«саквояжники», обратившие свое внимание на Юг, переживавший реконструкцию, в надежде обрести те возможности, в которых им было отказано на Севере. В целом южная реконструкция представляла собой чрезвычайно интересный процесс, в ходе которого старые элиты теряли свою привычную политическую власть. Ее противники отвечали не только критикой, но и широко распространенными методами насилия. Местные должностные лица из числа республиканцев часто становились первыми жертвами ку-клукс-клана и подобных ему организаций44.

Современные исследователи не только подчеркнули роль всепроникающего насилия в процессе окончательного поражения реконструкции, но и показали, как процесс усиления роли закона натолкнулся в обществе на растущее сопротивление расширению прерогатив федеральной власти, вызванному войной. Сразу же после окончания войны республиканцы изменили саму природу отношений между федеральной властью и властями штатов, впервые дав определение национального гражданства, национального принципа равенства перед законом в законе о гражданских правах 1866 г. и в тексте 14-й поправки к конституции и наделив федеральное правительство прерогативами защиты прав своих граждан от нарушений их со стороны властей штатов. Вслед за этим 15-я поправка к конституции запретила штатам покушаться на избирательное право, исходя из расовых мотивов и предубеждений, а так называемые законы о принуждении к подчинению 1870 и 1871 гг. предоставили федеральному правительству компетенцию защиты гражданских и политических прав бывших рабов от проявления насилия по отношению к ним45.

Все это свидетельствовало о колоссальных изменениях в системе федерализма, в рамках которой именно штаты традиционно определяли и защищали права граждан. И все же реконструкции не удалось создать эффективного механизма осуществления своих возвышенных предписаний. Груз реализации на практике новой концепции равенства перед законом был возложен на плечи федеральных судов. Однако было бы нереалистичным полагать, что суды, даже в тех случаях, когда их власть была дополнена властью начальников федеральной полиции и армии, могли справиться с этой ношей и подавить взрыв насилия на Юге. Более того, к 1870-м годам многие республиканцы стали отходить от расового эгалитаризма и поддержки необходимости широких полномочий федеральных властей, выросших за время гражданской войны. В то время как провинционализм, попустительство и расизм — постоянные спутники американской истории XIX в. — вновь утверждались в обществе, федеральное правительство шаг за шагом отказывалось от попыток обеспечения гражданских прав на Юге46.

Таким образом, сложная диалектика непрерывности и перемен повлияла на то, каким образом американцы — как черные так и белые — отзывались на глубочайший в истории страны кризис. К концу этого периода рабство было похоронено, союз спасен, а Север и Юг — преобразованы. Социальная структура общества, состоявшая из хозяев, рабов и экономически независимых йоменов со временем продолжала трансформироваться в мир, населенный лендлордами, купцами и издолыциками-кропперами, белыми и темнокожими. По мере того как на Севере быстрыми темпами шла индустриализация экономики, уходила в прошлое Америка Линкольна — страна мелких торговых лавочек, ремесленных мастерских и свободных фермеров. Стремление очистить общество от расовой несправедливости, порожденное гражданской войной, все еще не было реализовано на практике. Конец реконструкции вытолкнул бывших рабов на «ничейную территорию» между рабством и свободой и сделал посмешищем идеалы гражданского равенства47. И в самом деле, историкам еще только предстоит в полном объеме оценить значение того, что реконструкция потерпела поражение. То, что это явилось катастрофой для черной Америки, ясно уже сейчас. Однако поражение реконструкции повлияло и на всю структуру американской политики, ибо оно создало феномен единого Юга под флагами демократической партии, чьи представители все чаще объединялись с консерваторами Севера для сопротивления всем попыткам социальных преобразований.

Вряд ли будет верным считать, что последнее слово о рабстве, гражданской войне и реконструкции уже сказано новейшей плеядой историков. И прежде всего потому, что эта эпоха подняла решающие для всего американского исторического опыта вопросы — о взаимоотношениях национального и местного уровней власти, об определении статуса гражданства, о смысле равенства и свободы. До тех пор, пока эти вопросы остаются центральными в жизни страны, исследователи, конечно же, будут возвращаться к периоду гражданской войны, используя постоянно совершенствующиеся методы и концепции изучения истории.

• 1
  Phillips U.B. American Negro Slavery. New York, 1918.
• 2
  Stampp K. M. The Peculiar Institution: Slavery in the Antebellum South. New York, 1956.
• 3
  Elkins S. Slavery. Chicago, 1959.
• 4
  Slavery in the New World. Ed. by E.D. Genovese, L. Foner. Englewood Cliffs (N.J.), 1969.
• 5
  Blassingame J. The Slave Community: Plantation Life in the Antebellum South. New York, 1979; Joynen Ch. Down by the Riverside: A South Carolina Slave Community. Urbana (Ill.), 1984; Stuckey S. Slave Culture. New York, 1987.
• 6
  Kolchin P. Unfree Labor: American Slavery and Russian Serfdom. Cambridge (Mass.), 1987.
• 7
  Harding V. There Is a River: The Black Struggle for Freedom in America. New York, 1981; Walker C.E. A Rock in a Weary Land: The African Methodist Episcopal Church During the Civil War and Reconstruction. Baton Rouge (La.), 1982.
• 8
  Levine L.W. Black Culture and Consciousness: Afro-American Folk Thought from Slavery to Freedom. New York, 1977.
• 9
  Gutman H.G. The Black Family in Slavery and Freedom. 1750-1925. New York, 1976.
• 10
  Jones J. Labor of Love, Labor of Sorrow: Black Women. Work and the Family, from Slavery to the Present. New York, 1985; White D.G. Ain’t I a Woman? Female Slaves in the Plantation South. New York, 1985.
• 11
  Foner E. Nothing But Freedom: Emancipation and Its Legacy. Baton Rouge (La.), 1983, ch. 3.
• 12
  Fields B.J. Slavery and Freedom on the Middle Ground: Maryland During the Nineteenth Century. New Haven, 1985.
• 13
  Berlin I. Slaves without Masters: The Free Negro in the Antebellum South. New York, 1974.
• 14
  Hahn S. The Roots of Southern Populism: Yeoman Farmers and the Transformation of the Georgia Upcountry. 1850-1890. New York, 1983, p. 15-85; Harris J.W. Plain Folk and Gentry in a Slave Society: White Liberty and Black Slavery in Augusta’s. Middletown (Ct.), 1985.
• 15
  См., например: Genovese E.D. The Political Economy of Slavery. New York, 1965; idem. Roll, Jordan, Roll: The World the Slaves Made. New York, 1974; Genovese E.D., Fox-Genovese E. Fruits of Merchant Capital. New York, 1986.
• 16
  Fox-Genovese E. Within the Plantation Household: Blade and White Women of the Old South. Chapel Hill (N.C.), 1988. Другая точка зрения высказана в книге: Clinton С. The Plantation Mistress: Woman’s World in the Old South. New York, 1982.
• 17
  Fogel R., Engerman S. Time on the Cross: The Economics of American Negro Slavery. Boston, 1974. Положения предыдущей книги критикуются в работе: David P. Reckoning with Slavery. New York, 1976. Фогель отстаивает свою концепцию в книге: Fogel R. Without Consent or Contract. New York, 1990.
• 18
  Hofstadter R. The Progressive Historians. New York, 1968.
• 19
  Ноlft M.F. The Political Crisis of the 1850s. New York, 1978; Silbey J.H. The Partisan Imperative: The Dynamics of American Politics before the Civil War. New York, 1985; Gienapp W.E. The Origins of the Republican Party, 1852-1856. New York, 1987.
• 20
  Foner E. Free Soil, Free Labor, Free Men: The Ideology of the Republican Party before the Civil War. New York, 1970.
• 21
  Лучшее описание истории войны содержится в работе: McPherson J.M. Battle Cry of Freedom : The Civil War Era. New York, 1988.
• 22
  Freedom: A Documentary History of Emancipation. Ed. by I. Berlin. New York, 1982, Series 1: The Destruction of Slavery. См. также: Messner W.F. Freedmen and the Ideology of Free Lahor- Louisiana 1862-1865. Lafayette (La.), 1978. p. 35.
• 23
  Berlin I. Freedom: A Documentary History of Emancipation, Series 2: The Black Military Experience.
• 24
  Escott P.D. After Secession: Jefferson Davis and the Failure of Southern Nationalism. Baton Rouge (La.), 1978; Thomas E.M. The Confederate Nation. 1861-1865. New York, 1979.
• 25
  Paludan Ph.S. A People’s Contest: The Union and the Civil War. New York, 1989;Montgomery D. Beyond Equality: Labor and the Radical Republicans. 1862-1872. New York, 1967.
• 26
  Bernstein I. The New York City Draft Riots: Their Significance for American Society and Politics in the Age of the Civil War. New York, 1989.
• 27
  Berry M.F. Military Necessity and Civil Rights Policy: Black Citizenship and the Constitution. 1861-1868. Port Washington (N.Y.), 1977.
• 28
  Belz H. Origins of Negro Suffrage During the Civil War. — Southern Studies. Summer 1978, p. 115-130; Houzeau J.Ch. My Passage at the New Orleans «Tribune»: A Memoir of the Civil War Era. Ed. by. D.C. Rankin. Baton Rouge (La.), 1984.
• 29
  The Collected Works of Abraham Lincoln. Ed. by R.F. Basler, v. VIII. New Brunswick (N.J.), 1951, p. 399-403.
• 30
  Cox L. Lincoln and Black Freedom: A Study in Presidential Leadership. Colombia (S C.), 1981.
• 31
  Dunning W.A. Reconstruction: Political and Economic 1865-1877. New York, 1901; Bowers C.G. The Tragic Era. Cambridge (Mass.), 1929; Coulter E.M. The South During Reconstruction 1865-1877. Baton Rouge (La.), 1947. В ряду ранних критиков традиционной версии наиболее влиятельным был В. Дюбуа: DuBois W.E.B. Black Reconstruction in America. New York, 1935.
• 32
  McKitrick E.L. Andrew Johnson and Reconstruction. Chicago, 1960; Cox L., Cox J.H. Politics, Principle and Prejudice 1865-1866. New York, 1963.
• 33
  Brock W.R. An American Crisis. London, 1963; Trefousse H.L. The Radical Republicans: Lincoln’s Vanguard for Racial Justice. New York, 1969.
• 34
  Franklin J.H. Reconstruction after the Civil War. Chicago, 1960; Stampp K.M. The Era of Reconstruction 1865-1877. New York, 1965; Williamson J. After Slavery: The Negro in South Carolina During Reconstruction. 1861-1877. Chapel Hill (N.C.), 1963.
• 35
  Cruden R. The Negro in Reconstruction. Englewood Cliffs (N.J.), 1969; Olsen O.IJ. Carpetbagger’s Crusade: The Life of Albion Winegar Tourgee. Baltimore (Md.), 1965; Wiggins S.W. The Scalawag in Alabama Politics. 1865-1881. University (Ala.), 1977; Trelease AW. White Terror: The Ku Klux Klan Conspiracy and Southern Reconstruction. New York, 1971.
• 36
  Benedict M.L. Presserving the Constitution: The Conservative Basis of Radical Reconstruction. — Journal of American History, v. LXI, June 1974, p. 65-90; Wiener J.M. Social Origins of the New South: Alabama 1860-1885. Baton Rouge (La.), 1978.
• 37
  Foner E. Nothing But Freedom, ch. 1.
• 38
  Litwack L.F. Been in the Storm So Long. New York, 1979.
• 39
  Carter B.T. When the War Was Over: The Failure of Self-Reconstruction in the South. 18651867. Baton Rouge (La.), 1985.
• 40
  Jaynes G. Branches without Roots: Genesis of the Black Working Class in the American South. 1862-1882. New York, 1986;, Ransom R.L., Sutch R. One Kind of Freedom: The Economic Consequences of Emancipation. New York, 1977.
• 41
  Hahn S. Op. cit., p. 141-151, 186-193; McDonald F„ McWhiney G. The South from Self- Sufficience to Peonage: An Interpretation. — American Historical Review, v. LXXXV, December 1980, p. 1095-1118.
• 42
  Summers M.W. Railroads. Reconstruction and the Gospel of Prosperity. Princeton (N.J.), 1984.
• 43
  Holt Th. Black Over White: Negro Political Leadership in South Carolina during Reconstruction. Urbana (111.), 1977; Vincent Ch. Black Legislators in Louisiana during Reconstruction. Baton Rouge (La.), 1976.
• 44
  Foner E. Reconstruction, ch. 8; Rable G.C. But There Was No Peace: The Role of Violence in the Politics of Reconstruction. Athens (Ga.), 1984.
• 45
  Koczorowski R. The Politics of Judicial Interpretation: The Federal Courts. Department of Justice and Civil Rights. 1866-1876. New York, 1985; Hyman H.M., Wiecek W.M. Equal Justice Under Law: Constitutional Development 1835-1875. New York, 1982.
• 46
  Gillette W. Retreat from Reconstruction 1869-1879. Baton Rouge (La.), 1979; Sproat J.C. The Best Men: Liberal Reformers in the Gilded Age. New York, 1968.
• 47
  Woodward C.V. Origins of the New South. 1877-1913. Baton Rouge (La.), 1951; Rabinowitz H.N. Race Relations in the Urhan South 1865-1890. New York, 1978.